Имя контрабасиста Билла Кроу (Bill Crow) хорошо известно поклонникам джаза – за 70 лет своей профессиональной карьеры он не только сотрудничал со многими легендарными музыкантами, но и сам стал живой Легендой джаза. В 2017 году маэстро готовится отпраздновать 90-летний юбилей, но, несмотря на почтенный возраст, он по-прежнему выступает на сцене и с охотой общается с журналистами. Мы встретились с Биллом в Нью-Йорке и без малого два часа, раскрыв рты, слушали его воспоминания и удивлялись тому, насколько бодр, обаятелен и позитивен этот человек. Основной темой нашего разговора стало участие Билла в гастрольном туре с оркестром Бенни Гудмана в СССР в 1962 году.
Я родился в захолустном городишке в штате Вашингтон на северо-западном побережье США. В ту пору там было очень много эмигрантов из Японии, которые владели фермами и занимались всяким другим бизнесом. Во время войны, когда мы стали врагами с Германией и Японией, в прессе из немцев и японцев делали абсолютных монстров, и это совершенно не соответствовало тому, что я видел, общаясь с немцами и японцами, проживавшими в США, лично. Когда началась Вторая мировая война, то их всех в одночасье отправили в концентрационные лагеря. А сейчас японцы снова наши друзья. Странно, не правда ли? Недопонимание присутствует всегда и прежде всего из-за информации, которой нас пичкают. Сегодня в Америке много говорят о фальшивых новостях в прессе, но ведь все это длится на протяжении веков. И сегодня нашим врагом снова стала Россия. Но я знаю, что и это пройдет… Но простите, что отвлекся, вернусь к своему детству. Отец держал маленький магазинчик, мама занималась домашним хозяйством, воспитывала нас с братом и учила меня музыке. В школе я решил, что буду играть на трубе, и папа подарил мне замечательный инструмент, который выписал по каталогу. Как сейчас помню, что вместе с футляром труба стоила 10 долларов. Мой школьный учитель музыки однажды поставил мне пластинку с записью блюза Луи Армстронга. С того момента я «заболел» джазом. Начал собирать записи и специально устроился подрабатывать в типографию, а потом в лавку мясника, чтобы иметь карманные деньги и покупать новые пластинки. Параллельно я сам освоил гитару, саксофон и еще несколько духовых инструментов, скажем, тромбон. Играл в любительских ансамблях. Когда мне исполнилось 19, я записался в армию и три года играл в армейском оркестре.
В 1950 я перебрался в Нью-Йорк и стал шататься по разным музыкальным клубам, обзаводясь знакомствами в музыкальном мире. Через некоторое время я познакомился с ребятами, с которыми мы составили отличный квартет. Но тромбон им был не нужен, и они убедили меня освоить контрабас. На первых порах у меня не было своего инструмента, да и денег на покупку не было, и я брал «бас» в аренду. Но в 1952 году один парень из Бронкса предложил мне шикарный французский контрабас за 75 долларов. Сегодня эта сумма небольшая, но в то время, когда проезд в сабвее стоил чуть ли не 5 центов, 75 баксов еще надо было заработать. В итоге мы договорились, что он отдаст мне его в рассрочку и при каждой встрече я платил ему по 10-15 «зеленых» пока не выплатил долг. Этот инструмент, который я ласково зову Кей, до сих пор со мной. Постепенно я приобрел известность в мире джаза и стал сотрудничать с разными оркестрами. Всех не перечислить, гляньте мой сайт или страничку в Википедии, но это, поверьте, первоклассные коллективы. Кроме этого я играл в бродвейских шоу, например, в знаменитой постановке «Король и Я», где блистал молодой Юл Бриннер. Кстати говорят, что он русский? Это правда?
В начале 1962 года на меня вышел менеджер великого кларнетиста Бенни Гудмана (Benny Goodman) и сказал, что Госдепартамент договорился с Советами и что готовится большой тур по городам СССР. Я очень люблю путешествовать и поэтому сразу загорелся этой идеей, но помимо впечатлений хотелось и заработать. Я назвал самую большую сумму, которую я когда-либо получал, чтобы не сомневаться, что получаю достойные деньги. Впоследствии я узнал, что во время переговоров, когда я общался с его менеджером, Бенни всегда держал параллельную трубку. В итоге мы пришли к соглашению, но было условие, что за запись концертов я ничего не получу. Ну, конечно, я согласился, хотя впоследствии выяснил, что это было против правил профсоюза. Но я не жалею.
Никогда не умел торговаться до последнего гроша. Да, чуть не забыл! Когда мы впервые услышали разговоры о том, что Госдеп собирается послать какой-то джазовый коллектив в Советский Союз, то все решили, что лучше кандидатуры, чем Дюк Элингтон не сыскать. Но, видимо, русские не выразили особого восторга по поводу него. Незадолго до этого на фестивале в Ньюпорте случился погром. Поклонники джаза не имели к этому никакого отношения, дебош устроили фанаты рок-н-ролла, которые хотели бесплатно туда прорваться. Они сломали забор и учинили всякие беспорядки. Ну, тут, конечно, пресса раздула из этого скандал, выставив все в еще более неприглядном свете, чем это было на самом деле. И к тому моменту, когда пошли разговоры о нашей поездке в Россию, никто уже не понимал разницу между джазом и рок-н-роллом и все считали, что этот погром был устроен фанатами джаза.
Тогда представители Госдепа и предложили кандидатуру Гудмана, который играл на кларнете, получил классическое образование и даже записал несколько пластинок с классикой. И в вашем министерстве культуры посчитали, что раз так, значит он человек серьезный. Хотя впоследствии, видимо, сильно пожалели об этом, ведь Бенни так и не выступил вместе с оркестром московской филармонии. То есть все было запланировано, но он не подготовился, начал водить их за нос, пока уже русские чиновники сами не отказались от этой затеи. Парни из Госдепа были очень злы. О России я знал очень мало. Ну что? Я иногда ходил в русский ресторан обедать. Тогда было много мест с русской кухней на Манхэттане. Любил борщ и пирожки. Но основную информацию черпал из газет, где, конечно, писали всякий вздор.
…Когда мы прилетели и приземлились в московском аэропорту, я увидел, что деревья там точно такие же, как в штате Вашингтон, где я вырос. И я сказал себе: «Это мне знакомо. Та же самая широта. Хоть и другая часть земного шара, а деревья тут растут такие же». Конечно, у меня были знакомые русские эмигранты в Нью-Йорке и я знал, как выглядят русские люди. Также как и любой другой человек вокруг. Так что когда я стал общаться с советскими людьми единственная разница, которую я заметил, была в манере одеваться, ну и много старых зданий было вокруг.
Архитектура была не похожа ни на что, что мне доводилось видеть прежде. Но в остальном я чувствовал себя совершенно как дома. Хотя я, конечно, был не в состоянии говорить по-русски. Ваш язык очень трудный. Но у меня была такая маленькая книжечка, которыми Госдепартамент США снабжал обычно дипломатический корпус. Кто-то дал мне ее в дорогу. И там подробно разъяснялось, что такое кириллица, как произносить буквы алфавита, слова… И я изучал ее постоянно. К тому моменту как я провел в СССР пару недель, я мог произносить отдельные слова. До сих пор помню слова: «спасибо», «мороженное» и «поехали», которые я тогда все время произносил.
В американском посольстве в Москве нам прочитали длинную лекцию о том, как себя вести во время турне. И сказали, что некоторые американские журналисты уже попадали в неприглядные ситуации, которые потом могли быть использованы с целью шантажа или чего-то подобного. Нам советовали не ходить поодиночке, быть бдительными и не попадать в компрометирующие ситуации. И мы к этим советам прислушались. Чиновникам казалось, что на концертах публика может рвануть на сцену и устроить погром. Не знаю, может они насмотрелись фильмов с участием Фрэнка Синатры в кинотеатре «Парамаунт» в Нью-Йорке.
Но на концертах вдоль сцены всегда стояли очень официально выглядевшие люди, чуть ли не в милицейской форме, с очень строгими взглядами, которые следили, чтобы никто не приближался к сцене. И еще там была специальная женщина, которая выносила на сцену букеты цветов. В оркестре было несколько человек с русскими корнями. Отец самого Бенни Гудмана родился недалеко от Киева, Джордж Авакян, наш саунд-продюсер, вообще был родом из Тбилиси, а один гитарист – из Еревана. Во время турне все они особенно нервничали, ожидая провокаций, но ничего не случилось. Напротив – Авакян спокойно гулял по Тбилиси и мы вместе ходили в их старый дом, а гитарист встретился в Сочи с родней и накупил им кучу подарков.
Все время пока я был в Советском Союзе я каждый день вставал в 6 утра и шел на прогулку. Конечно, там были ребята в одинаковых костюмах, которые, скажем так, присматривали за нами. Они всегда стояли неподалеку от тех мест, где мы, музыканты, собирались. Но они, кажется, не любили рано вставать и я никогда не замечал слежки за собой или чего-то в этом роде. Но на концертах, в отеле и в других подобных местах всегда можно было заметить таких парней стоящих неподалеку. Они выглядели как охранники из магазина. Если пойдете в универсам, там всегда будет такой парень на дверях, который следит, чтобы из магазина ничего не украли.
Но в основном все люди, с которыми мне довелось встретиться, были очень открытые и приветливые, я получал настоящее удовольствие от поездки. На первом концерте, который мы играли в Москве, публика была очень сдержана и, казалось, что зрители хлопали только из вежливости. Никакого восторга никто не выражал. И потом я понял: да это же все люди из правительства, кто же еще мог достать билет на первый концерт Бенни Гудмана в Москве, только чиновники. И так продолжалось дня три. Да, а на первом же концерте присутствовал сам Хрущев и, конечно, если он не аплодировал, другие тоже не аплодировали. Но начиная с концерта третьего или четвертого, энтузиазм публики стал нарастать, и мы начали встречать там настоящих джазовых фанатов.
Мы встречали их практически во всех городах, где бывали, за исключением Узбекистана. Они приходили в отели и на концерты, чтобы увидеться с нами и сказать, где мы могли бы поиграть вместе после концерта. Однажды в Ленинграде они пригласили нас в здание Университета, и мы устроили там ночной джем-сейшн. Добирались с приключениями. У нас был адрес, но таксист не мог найти нужный дом, потому что дома с таким номером просто не было. И пока мы кружили туда-сюда в поисках этого дома, патрульный милиционер заинтересовался и направился к нам проверить, что же там происходит. Водитель увидел это и забеспокоился: «Только не говорите ничего по-английски, а то он нас всех заберет в участок!».
Ну, в итоге он нам объяснил, что нужное нам здание находится во внутреннем дворе и мы все нашли. Там нас уже заждались молодые музыканты, которые хотели показать нам свое мастерство. И мы начали играть чуть ли не в 11 ночи. Хотя нет, постойте, мы к 11 закончили, а там же мосты разводят в определенное время и мы не могли вернуться в отель. По сей день помню двоих, трубача Константина Носова, который играл очень хорошо и саксофониста Геннадия Гольдштейна, который тоже прекрасно играл.
Еще там был один парень… Я не помню, в каком городе. В Тбилиси может быть! Та вот он пришел к нашему саксофонисту Филу Вудсу (Phil Woods) и показал ему свой инструмент, который он по его словам сам вырезал из дерева, потому что купить инструмент у него никакой возможности не было. И Фил даже попробовал поиграть на нем, а потом долго жал тому парню руку и поздравлял. Я не знаю, как звучал этот инструмент, но вообще советские музыканты испытывали постоянные трудности, связанные с отсутствием струн и прочих вещей.
Мы не знали тогда, что джем-сейшн в университете был нелегальным. Но, вы понимаете, мы же делали только то, что нам говорили другие люди. Иногда мы не совсем понимали, что происходит. Помню одного парня, настоящего фаната джаза, он все время крутился за кулисами, общался с музыкантами. Так вот его арестовали на наших глазах. Мы были очень огорчены увиденным, ведь он был всего лишь фанат джаза и больше ничего. Куда бы мы не приехали, везде были люди, которые приходили за кулисы или ждали нас у отеля, желающие пообщаться. На пляже в Киеве был смешной паренек. Сперва спросил, нет ли у меня на продажу нейлоновых вещей. Я говорю: «Нет».
Но ему действительно было все интересно, и он долго расспрашивал меня про американскую жизнь, у него было такое романтичное представление об Америке, сдобренное, без сомнений, изрядной долей советской пропаганды. Но было видно, что люди представляют жизнь в Штатах, примерно как жизнь на Марсе. Они мечтали о ней и боялись одновременно. Однажды на приеме у кого-то из наших ребят оказался с собой каталог товаров, которые можно заказать почтой. Знаете, такие конторы, где можно купить абсолютно все, от одежды до хозяйственных принадлежностей.
И советские граждане, когда мы им его показали, подумали, что это пропаганда, что не может быть такого места, куда можно прийти и все это сразу купить. А вот еще одна зарисовка. Во время турне о нас снимали фильм, и в съемочной группе была молодая девушка, с которой мы познакомились, и она пригласила меня в гости. Но когда я пришел, то увидел, что она очень напугана. Я это увидел и говорю: «Послушай, может быть это была не самая лучшая идея, так я, пожалуй, пойду». И ушел. Она выглядела так, как будто надеялась, что я могу стать тем, кто изменит ее жизнь. Но у меня не было никаких намерений каким-то образом менять ее жизнь.
Я почувствовал, что она настроена на романтические отношения, что ей, может быть, хочется прикоснуться таким образом к другому миру. Но, как я сказал, она казалась такой напуганной, что не возникло никакого желания оставаться с ней наедине. Она была симпатичная девушка, но у меня не возникло желания даже дотронуться до нее. Быть может, потому, что ее волосы были густо залиты лаком, и казалось, что если прикоснешься, то все руки будут липкие. Но она немного говорила по-английски, и мне было интересно узнать, как она живет, а ей было любопытно поговорить о Нью-Йорке. Я думаю, она просто хотела таким образом прикоснуться к недоступному ей миру.
Принимали нас в России замечательно. Помню специально устроили днем показ балета. Постоянно водили в музеи. Но мне кажется, что тем, кто нас встречал, не приходила в голову простая мысль, что мы хоть и оркестр, но мы не единый коллектив. Помню, как нас спрашивают в отеле: «Хотите на завтрак яйцо в мешочке?». И кто-то из наших отвечает: «Нет». И они расценивали это как-будто никто не хочет. Или однажды спрашивают: «Хотите в музей?». – «Да» – отвечаю – «С удовольствием». Они присылают автобус, и когда я прихожу к нему один, меня спрашивают: «А где остальные?». Они как-то не очень понимали, что все мы разные люди с разными вкусами. Ленинград был прекрасен. В Сочи принимали хорошо. Публика была такая… Праздничная. Им хотелось развлечений, и они были счастливы видеть нас. Но когда мы приехали в Узбекистан, то встретили нас довольно прохладно.
Бенни тоже был не в восторге и начал сокращать концертную программу. В итоге мы сели в самолет и улетели обратно в Ленинград. Ну, что вы хотите, это же совершенно другая культура. Люди были не готовы к восприятию такого рода музыки. В Тбилиси было интересно. Публика встречала тепло, но когда певица Джойя Шерилл (Joya Sherrill) начала петь русскую песню зрители выразили свое недовольство, потому что хотели услышать грузинскую песню. Вот так мы поняли, что есть некоторая разница между людьми в разных местах. Но принимали они нас прекрасно. Однажды днем повезли куда-то за город на шашлыки. Они поили и кормили нас без устали.
Там мы узнали о традиции произносить тосты во время застолья. Я вообще-то пью мало. Стаканчик пива в день это максимум. И там мне приходилось класть в бокал из-под вина клубнику и притворяться, что я пью наравне со всеми. Один наш саксофонист из оркестра, который пил все, что горит, но умел при этом не потерять контроля над собой. Его однажды спросили: «Как ты можешь пьяным так здорово играть?». На что он ответил: «Да, я и репетирую пьяным». Так вот он дождался пока все произнесут свои тосты, и захотел тоже сказать тост и, представьте себе, он произнес на удивление всех очень красноречивую речь.
Забавная ситуация случилась со мной в Ташкенте. Обычно, когда я выхожу из отеля, то всегда кладу в карман ключ от номера и бумажку с адресом и когда выхожу гулять, то все время запоминаю: тут я повернул направо, тут Восток, тут Запад, чтобы значит запомнить, куда иду и потом найти обратную дорогу. Но Ташкент это же такой почти арабский город со старыми стенами и пальмами повсюду, где все улицы выглядят одинаково, ну просто не отличить. И там очень трудно найти какой-то ориентир. В общем, я старался запомнить дорогу, но ключ от номера я не взял, потому что на нем висел такой огромный круглый брелок специально, чтобы гости оставляли ключ на рецепции, а не уносили с собой. Я пошел вниз по улице все дальше и дальше и увидел какой-то проход в стене, зашел туда и оказался на восточном базаре, и это было просто волшебно. Пестрая толпа людей, продающих всякую всячину на расстеленных ковриках. «Ладно, – думаю, – запомню, как я попал сюда». Начал бродить по рынку, купил узбекскую шапку, пару сувениров для жены, а потом оглянулся и вижу четыре входа, точно таких де, через который я туда попал. И я абсолютно не понимаю, какой из них нужный.
Я вышел на улицу, смотрю вверх, вниз и не узнаю ничего кроме стен и пальм. Был полдень, так что времени у меня было много и я решил просто идти и смотреть где больше цивилизации, а где меньше, чтобы таким образом понять, куда мне идти. Я помнил, что рядом с отелем находится концертный зал. Иду по улице и вижу впереди стоит большое здание, подошел, смотрю – церковь и больше ничего кругом кроме все тех же стен и пальм. Пошел в другом направлении и вышел к троллейбусной остановке. «О, – думаю, – прекрасно. Это уже больше похоже на центр города». Вижу такси. Машу рукой. Он останавливается возле меня и начинает говорить со мной по-узбекски, потому что на мне надета узбекская шапка. Я говорю: «Muzika amerikansky». Он засмеялся: «Садись». Я говорю: «Концертный зал». Он кивает, и мы едем.
Едем долго, может пару миль, я не думал, что так далеко ушел. А потом он останавливается и показывает мне, чтобы я выходил. И я вижу, что он показывает мне на троллейбусную остановку. Такой честный таксист. Я попытался расплатиться, но он наотрез отказался взять деньги. Уехал и на прощанье помахал мне рукой. Я сел в троллейбус, который он мне показал. Он ехал и ехал, миль 15, наверное. А потом привез меня прямо к концертному залу и отелю. Это оказался кольцевой маршрут. В итоге, я добрался, куда хотел, и город посмотрел.
К тому моменту, когда мы приехали в Россию, Хрущев уже постучал по трибуне ООН своим ботинком. Мы надеялись, что наши гастроли немного ослабят напряженность и, кажется, это действительно удалось. Даже Хрущев приходил на концерт. Конечно, он не был большим поклонником джаза и вообще не считал его хорошей музыкой, но и не критиковал никого особенно, нет. Все, что он сказал, мы воспринимали только, как политическое заявление, но мы постоянно чувствовали там доброе отношение к себе ото всех, с кем мы общались: и публика, и персонал, и наши импресарио, и милиционеры… Все они были замечательными людьми.
Cамая большая проблема для нас был сам Бэнни, а совсем не русские. Есть люди, с которыми легко, а есть с которыми не очень. Так вот с Бэнни было трудно. Гудман всегда как бы стремился проверить тебя на прочность. Он говорил людям неприятные вещи, он постоянно менял музыкантов в духовой секции, неожиданно заявляя: «Сегодня ты играешь соло, а ты не играешь» и все прочее в таком духе. Я относился к этому просто: я играю в Оркестре Бэнни и мне нравится это.
Но, к сожалению, напряжение между Гудманом и остальными участниками оркестра ощущалось. Во время турне Бэнни никогда не останавливался в том же отеле, где останавливался оркестр. Он всегда предпочитал останавливаться один. Мне кажется, он хотел сохранять дистанцию между собой и оркестрантами. Другие руководители оркестров любили провести время со своими музыкантами, даже пропустить стаканчик после концерта, но Бэнни – никогда. Но однажды оказалось, что Интурист забронировал Бэнни и оркестру одну и ту же гостиницу. Ну, так вот получилось. И тогда Бэнни настоял, чтобы он жил на другом этаже. Он всегда предпочитал держаться особняком. Но в последнюю неделю турне решено было снять фильм о повседневной жизни оркестра Гудмана во время гастролей в России, и неожиданно музыканты были приглашены сесть за один столик с Гудменом в ресторане. Так у нас хотя бы появилась возможность сделать совместный снимок. Вместе с Бенни в турне была его супруга и дочь.
К тому моменту как мы добрались до Ленинграда, его жена уже была сыта по горло этой поездкой. Ей все надоело и однажды утром мы обнаружили ее со всеми чемоданами в холле отеля, где она заказывала такси в аэропорт. И тут спускается Бэнни: «Дорогая! Что случилось?» – «Я уезжаю домой!». – «Да?! Ну, желаю тебе приятного полета». И ушел завтракать. Он был человеком со странностями. И тем не менее, это был прекрасный музыкант. Я до сих пор с удовольствием слушаю его записи 1930-х годов. Это блестящее, полное радости исполнение. Но лично в нем я не видел этих качеств. Обычно же вы ожидаете от музыканта, играющего такую музыку, что он будет счастливым и дружелюбным человеком, но это было совсем не так. Между ним и музыкантами всегда была стена. Он ставил себя выше других. Когда он рассорился с певицей Джоей Шеррилл, то приказал вычеркнуть ее имя из списков оркестрантов. Поэтому, когда вышла пластинка «Бенни Гудман в Москве», то ее там вообще нет, как будто бы и не было с нами в туре. Да, Бенни был такой: сводил счеты и абсолютно не терпел конкуренции, даже с музыкантами собственного оркестра.
…Когда я уезжал, в Шереметьево обыскали мой чемодан и извлекли оттуда маленькие баночки из-под пленки для фотоаппарата, где я хранил образцы песка для моего отца, который был геологом-любителем. У него была коллекция песков, собранная по всей Америке, и он изучал их под микроскопом. Ну, я и подумал, что ему наверняка будет приятно, если я привезу несколько образцов из России. Во всех местах, где мы бывали, я собирал использованные баночки из-под фотопленки, клал туда песок, завинчивал крышечку, надписывал на бумажке, откуда он и кидал контейнер в свой чемодан. И вот когда мы уже проходили на посадку нам говорят: «Сейчас мы выборочно досмотрим несколько человек». Они вытянули мой чемодан, потом чей-то еще и отвели нас в служебное помещение. Там сидел какой-то человек в форме, а на столе перед ним были разложены все мои баночки с песком и еще мои пленки от фотокамеры.
У меня была подержанная видео-камера Кодак, такая старая, что для съемки там использовались не обычные катушки, а такие большие кассеты. Такие модели крайне редко использовались и таможенники решили, что это какое-то высокотехнологичное шпионское оборудование и поэтому тоже извлекли его из чемодана и положили рядом с баночками с песком. Офицер меня спрашивает: «Что это?» – «Подарок моему отцу» – отвечаю. А он так глянул на меня: «Ты что же думаешь, я совсем дурак?». В общем, они все конфисковали. Я говорю: «Послушайте, это же всего-навсего пленка Кодак, когда будете проявлять, то увидите там только виды городов, где я бывал. Там нет ничего незаконного, проверьте, но не уничтожайте съемку!». …Десять лет спустя барабанщик Мэл Луис, у него сейчас свой оркестр, гастролировал в России и встретил там парня по имени Феликс, который был одним из наших сопровождающих во время турне, а теперь стал чиновником Госконцерта. Так вот он говорит: «Передайте Биллу Кроу, что я тогда постарался выяснить судьбу, изъятых вещей.
Все 12 кассет от видеокамеры они уничтожили и провели экспертизу образцов песка, которая не выявила ничего интересного, за исключением одного: песок, взятый на пляже в Сочи, оказался радиоактивным. Так что вместо того, чтобы уничтожать его пленки, они должны были бы наградить Билла медалью» – вот такую новость я получил от Феликса. Но на самом деле я был очень рад тому, что они осмотрели чемодан, но не догадались заглянуть в футляр контрабаса, потому что там, в потайном кармашке вместе с камертоном лежал фотоаппарат «Минокс». Знаете, что это такое? Это немецкая шпионская камера, разработанная во время Второй Мировой войны. Я ее нашел на пароме в Стейтен Аилэнд , попытался выяснить, кто потерял, но не смог и тогда оставил себе, чтобы иногда что-нибудь снимать. И вот такая вещица лежала в моем футляре, куда они не догадались заглянуть, а иначе бы наверняка решили, что я шпион, потому что это было уже настоящее шпионское оборудование.
Когда мы вернулись назад, со мной связался какой-то человек с радио «Свобода» и сказал: «Мы бы хотели отправить посылки музыкантам в Россию, но не можем это сделать от имени нашей организации. Но если мы пошлем их от вашего имени, то они их получат. Согласны?». Мы купили целый ворох мундштуков, трости для кларнета, струны, звукосниматели, самоучители, упаковали все это и отправили 3 музыкантам, чьи адреса у меня были. Потом они снова звонят и говорят: «Мы бы хотели сделать запись. У нас есть несколько джазовых произведений написанных русскими музыкантами. Вы можете собрать оркестр?». Я говорю: «Конечно». А потом спрашиваю: «А что это такое за радио «Свобода»?». Они отвечают: «Это группа состоятельных русских эмигрантов, которая поддерживает это информационное агентство». Конечно, потом выяснилось, что это ЦРУ, но они хорошо платили и я подумал, почему бы не сделать хорошее дело. В общем, мы сыграли все эти вещи и записали их. Они до сих пор на слуху, я иногда вижу наши записи в музыкальных магазинах. Пластинка называлась «Jazz mission to Moscow». А еще лет 15 спустя по просьбе одного издателя я написал серию статей о нашем турне в Советский Союз, которую назвал «From Russia without love», перефразировав известный фильм о Джеймсе Бонде. Назвал так не потому, что мне что-то не понравилось, а потому, что сам Бенни доставил нам тогда массу неприятностей своими выходками.
Тем не менее, нельзя не признать, что Бенни Гудман был величайшим музыкантом и играть в таком оркестре было большим счастьем. Меня часто спрашивают, помогли ли наши гастроли разрядить обстановку в мире, ведь они пришлись как раз на период между серьезными политическими кризисами – Берлинским и Карибским. Уверен, что они сыграли свою роль. Мне вообще кажется, что если бы определяющей «нотой» наших взаимоотношения было творчество, а не власть и деньги, то это было бы прекрасно. Но некоторые люди настроены воинственно и хотят все держать под контролем. Везет тем, чье правительство не устраивает репрессий, потому что так людям жить гораздо легче, но где найти такое место. Однако всегда можно найти людей, даже среди тех, чью позицию ты не разделяешь, кто понимает, что творчество и открытость важнее всего остального. Такие люди хотят быть счастливыми. И я надеюсь, что принадлежу к ним.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Нью-Йорк, май 2017
Записал Максим Кравчинский (www.kravchinsky.com)
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ:
