Евгений Головин, при всём его даровании, это всё-таки помоечный талант. То есть, это человек, который, также, как и Локтев, сначала алкаш, а потом уже кто-то ещё, в данном случае – поэт. Я бы не стал его сравнивать с Альфредом Шнитке, потому что Шнитке официально признан одним из величайших гениев современной классической музыки. Это человек совершенно другого пошива, в том смысле, что это интеллигент без алкоголических подоплёк, интеллигент в высоком смысле слова, тонкий интеллигент.
Мне достаточно было провести в его доме сутки, потому что мы там как зависли, так целые сутки и протусовались, дома у Шнитке, в отсутствие родителей, и, когда потом на утро я шёл домой к метро, я себя поймал на одной простой мысли, что я из этого дома выхожу совершенно другим человеком, хотя я там провёл только сутки. Каким же должен быть человек, который там живёт каждый день? – подумал тогда я.
Сам Альфред Гариевич – очень удивительный и необычный человек. Был случай, когда мы записывалась для Мосфильма. Шнитке предложили написать музыку для фильма Время Отдыха С Субботы До Понедельника, и он уступил эту работу нам, хотя мог спокойно сам это всё сделать. Я там играю партию ритм-гитары, отсекаю. И в какой-то момент, я взял не тот аккорд, промахнулся. Где ещё может быть такое, что вышел человек, которого называют гением современным, он вышел из аппаратной и сказал вещь, на которую никто не обратил внимания:
– Пожалуйста оставьте этот смазанный аккорд в звукоряде, не вытирайте его.
То есть, то, что я промазал, ему понравилось больше, чем если бы сыграть так, как нужно.
Я раньше думал, что такого не бывает, потому что, когда я был ещё девятиклассником, я поймал себя за очень странным занятием, от которого получал удовольствие – я закрывал на магнитофоне стирающую головку, и через это дело вслепую накладывал друг на друга две партии гитары. Поначалу, когда ты это включаешь и начинаешь слушать, кажется, что это бред. Но если ты этот бред начинаешь слушать много раз, ты понимаешь, что это нечеловеческая красота, которую нужно разбирать по нотам. В этом неповторимом кошмаре можно наблюдать удовольствие – в ужасе наблюдать красоту. В этом главный принцип современного искусства – то, что не красиво, может быть потрясающим. Всё современное искусство движется не в сторону как творить, как это делали мастера Возрождения – прекрасное, а, чтобы находить прекрасное там, где его вообще не может быть. Для Альфреда Шнитке было наслаждением услышать неправильный аккорд, отрицающий законы гармонии или тона.
Альфред Шнитке приходил на наши репетиции в контору на метро Семёновская. На этой же базе были ребята из группы Город, скорее всего, именно они нас пустили к себе на базу. И туда Альфред Шнитке приходил летом к нам на репетиции. Он как-то послушал песню Автомобиль Биль, которую Карен пел, а она у нас была в таком роковом варианте, и Альфред Шнитке пожелал услышать её в более разряжённом виде, то есть без рок-гитары, чтобы это было такое, типа джаз. Мы потом ещё недоумевали, что из рок-песни «сделали хрен знает чего!».
Один раз Альфред Шнитке спросил меня, знаю ли я ноты. Я сказал, что да, более-менее, ориентируюсь и, если надо, могу изучить. А потом я понял в чём дело – у него на полном серьёзе была идея сделать произведение для рок-группы и симфонического оркестра. Но, идею эту не осуществил, он ослаб здоровьем, быстро сдал. Мы его видели последний раз – ему было 50 лет, и не прошло и 10 лет, он уже куда-то поплыл в сомнамбулическое состояние. Представляю, какие муки приняла на себя его жена, потому что он долгие годы был ослабевающим человеком. Ирина Фёдоровна – удивительная женщина, очень красивая. Она приняла на себя огромную муку, по сути – принесла себя в жертву – при этом, он сама была замечательной пианисткой. Однажды мы с ней разговорились, и я, как дурак, сообщил ей радостную новость, что мы отдали своего ребёнка учиться музыке, на что она, помолчав, сказала с понурым видом, что, чтобы этим заниматься, нужно иметь очень крепкий тыл и нужные знакомства, иначе ничего не получится. Но мы это потом поняли на своём личном опыте и, тем не менее, всё равно своего добились, и наш сын учился потом в Гнесинке.
Фестиваль в Долгопрудном 83 года был эпохальным, потому что там много чего было. Была группа Коктейль, и я только сейчас понимаю, что это был 83 год, а вокалист этой группы просто вышел в женском платье. Такое и сейчас-то, в общем, не часто увидишь, если это не Пахом, конечно, а по тем временам это вообще было безумие. Для меня Америка отличается от нашей страны тем, что самый великий музыкант этой страны, который недавно умер – это не Майкл Джексон, а Prince Rogers Nelson, он же Принс. Для меня Америка отличается от нашей страны тем, что есть клип где он пляшет на сцене в чёрных чулочках на подтяжках. Если бы у нас кто-нибудь снял такой клип или появился на сцене в чёрных чулочках, вы можете представить себе, что бы с ним сделали. А тогда в Долгопрудном этому платью вообще никто не придал значение.
На том же фестивале был Рацкевич, но он тогда обиделся, потому что ему организаторы фестиваля не позволили играть фирму, а он же специализировался, в общем, на каверах западного репертуара. В Долгопрудном же основная тусовка была любители авторской песни. Мне почему-то показалось, что ему даже не позволили выступить, по крайней мере в тот день, когда мы были, он просто сидел за пультом – нас записывал. С Рацкевичем мы познакомились тоже через Васю.
Рацкевич тусовался сам по себе, а Вася с ним дружил. Но, правда, Рацкевич со своей группой Рубиновая Атака были раз у меня дома в гостях в Бирюлёво. То были времена, когда настолько некуда было поехать, что людям не в падлу было поехать даже в Бирюлёво. Это было всё очень мило, но я благодарю бога, что я как раз в тот день пришёл с работы с заказом, и было чем угостить людей – на столе было по тем голодным временам роскошное угощение.
Первый раз я увидел Рацкевича, будучи сам ещё студентом желторотым, я был на первом курсе, и, наконец-то мы выбрались на сейшн – спецшкола на Белорусской, мы туда пролезли в окно. Рацкевич был на сцене со своей группой – это было трио. То, что я услышал, было просто … я не поверил своим ушам. Я от них в первый раз услышал песню, которую Роллинг Стоунз поют – Under the Boardwalk. Это было настолько впечатляюще, потому что Рацкевич был совершенно великолепен. Я даже с ним поговорил после выступления о том, сколько может стоить такая безумная аппаратура, как у них. Рацкелло пел не что-нибудь, а песню Mother Джона Леннона, да как ещё пел! – необыкновенно профессионально, красиво, изящно.
Он был совершенно другим человеком. Когда ты смотрел на такую группу, советская власть в ту же секунду заканчивалась. В Москве советская власть очень быстро закончилась, и Рацкевич со своей командой – один из главных людей, которые эту власть обнулили ещё в каком-то там 73м году. Их надо было всех расстрелять, если бы коммуняки всерьёз планировали задержаться в этой стране.
Один единственный раз я слышал, как их песню передавали по радио, и я её запомнил на всю жизнь, потому что там были совершенно безумные слова – Ты считаешь деньги ночью. Как такое можно забыть! Я Рацкевичу потом это рассказал, он дико вставился, что вот эта трансляция по радио на всю страну нужна была для того только, за одним тем, чтобы один человек это запомнил, и этот человек – я. Больше никто об этом не помнит не знает и знать не желает, потому что всё по фигу, кто там считает деньги ночью. А я ему сказал, что это очень сильный образ – ты считаешь деньги ночью. Это было предвосхищение теневого бизнеса.
Его же самого партия и правительство щучили всю жизнь за то, что он вроде как нигде официально на работе не числится, а всё имел, включая даже автомобиль, на котором он ухитрился сбить пьяного прохожего. В нашей компании Рацкевич был символом преуспеяния как раз-таки в совдепии, олицетворение того, чего можно достичь, не уезжая за бугор, олицетворение успешного музыканта. Мы очень часто репетировали на его аппарате, бывали на его базах, да и он сам любил Васю по какой-то необъяснимой, кроме как ему самому, причине. Скорее всего, он находил в нём родственную душу, ибо сам был таким же, как Вася.
В какой-то момент я оказался на выезде, то есть был безработный, как дурак ушёл из Академии Фрунзе, где работал лаборантом, думая, что быстро устроюсь, а работу найти не мог. Потом куда-то воткнулся, но на тот момент я был безработный, и единственная подработка, которую я смог найти, была работа в Госконцерте – ездить переводчиком с артистами. И вот был такой круиз на 20 дней по городам нашей страны с болгарами. Пока я там с болгарами куролесил, Центр записывал альбом Стюардесса Летних Линий.
В общем, получилось очень здорово, потому что вместо меня эти партии сыграл Кузьмин Володя. Это были такие блистательные партии, что я берусь утверждать, что это самое лучшее из того, что Кузьмин вообще сыграл в своей жизни. Если бы не довелось его туда воткнуть, никто бы никогда и не узнал, как он хорошо играет на гитаре.
То, что Кузьмин играет в своих песнях, это какой-то бред сивой кобылы, я не могу это слушать. Я с ужасом понял, что Кузьмину для того, чтобы состояться, ему тоже необходим был партнёр, ему сольная карьера противопоказана, а он всю свою жизнь фигачил один-одинёшенек за редкими исключениями. Ему, несчастному, нужно было всё время с кем-то сотрудничать, нужна была группа, где бы он был просто гитаристом, как это было тогда с Васькой. Он тогда так здорово сыграл у Васи эти партии, что никто просто не поверил своим ушам. Я и Васе об этом говорил, что никогда в жизни Кузьмин так не играл и не сыграет, настолько это было удачно по времени, и по тусовке это было идеально. Позже, когда мы играли на концерте эти песни, я пытался хотя бы отдалённо сымитировать то, что Кузьмин так виртуозно сделал на записи. Это была лучшая инструментальная партия из всего наследия Владимира Кузьмина. Его конёк – бойка американская стилистика типа Creedence. Кузьмин – это человек, который ежедневно месяцами по девять часов в день снимал фирму. Редкостный для нашей страны профессионал.
Альбом Стюардесса Летних Линий – это уже рок-поэзия, причём достаточно жёсткая. Тут уже ритмика другая, здесь у Шумова, как мне тогда показалось, не стояла на повестке дня проблема сделать нью-вейв. Он просто хотел сделать энергетический рок. Это попытка внедриться в то, что в Америке называется Southern rock – музыка южных штатов. Эта было уже не следование моде, а попытка найти свой собственный язык, и попытка не самая хилая. Хотя, конечно, здесь о-очень ощутима головинская поэзия.
Головин неоднократно бывал у меня дома. Последний раз, когда мы с ним виделись, в домашней обстановке я спел свою песню – такой экспромт на сонеты Шекспира с намёком на кантри музыку – то есть такой адский замес на русском языке. Песня называлась Любовь И Фантазия, и ему она так понравилось, что он меня просто расцеловал. Очень много, чего было в этом человеке, но мне почему-то кажется с точки зрения меня взрослого, что надо относиться с большим предубеждением к людям, которые, быть может, и талантливы, но для которых водка стоит на первом месте, и которые ради того, чтобы бухнуть, всё остальное спускают на тормозах. Сейчас моё естество не принимает такие вещи, я считаю, что это низость, а там, где низость, там уже не может быть ничего хорошего. Низость для того и существует чтобы утянуть в дерьмо, не может быть, чтобы низость обусловила какой-то стремительный взлёт к чему-то прекрасному, не бывает такого.
Богемность – это предрасположенность к творчеству, необычности и вычурности, наличие гламурных признаков каких-то. Это особая форма духовности. Быть богемным человеком – это жить другой жизнью, чем обычное народонаселение, быть элитарным человеком – вот что такое богемность. Ежели богемной называть малину алкоголиков, то это совершенно другой случай. Если ты алкач, это не может быть зачтено как богемность – алкашей у нас полстраны – чем ты отличаешься от них? Тем, что знаешь про Артюра Рембо? Ну, так, таких спившихся рембоведов у нас не мало. Богемность – это богоизбранность. Для того, чтобы быть богемным, надо быть очень оригинальным, отличным от всех. И уж точно не быть алкоголиком.
Ведь дело в том, что алкоголики, пусть даже и талантливые, они превращают в ад не только свою жизнь, но, в первую очередь, жизнь своих близких. Кто сейчас вспомнит страдания жены Головина, на чьих руках он умирал, и тоже ведь – умирал не один год. Где написано, что он должен был довести себя до этого состояния? Нет же такого правила, что именно так надо было жить. А ведь это даже хуже ада. Те, у кого близкие были алкашами это знают – эта жизнь ужасна. Эти сволочи разрушают не только свой мозг, свою судьбу, свой организм, они в первую очередь разрушают судьбу близких им людей, которые о них пекутся.
Головин очень хорошо разбирался в женской красоте. Когда он был последний раз у нас дома, моя жена была с подружкой, и он подружке объяснял, какой должна быть на самом деле головка красивой женщины, имея в виду головку моей супруги – это должна быть маленькая аккуратная птичья головка. Он это понимал, хотя не все это понимали. Позже была история, когда жена была с подругой в районе Лубянки, в баре, и они стали понимать, что им адресуют коктейли какие-то мужики. Жена поинтересовалась у официантки, не пора ли им уносить ноги, кто это им присылает коктейли, после чего выяснилось, что это иностранцы. К ним позже эти иностранцы подошли, оказалось, что это немцы, и немец, глава русского филиала Мерседес, обратил внимание на красивую головку моей супруги. И тоже стал подружке жены, которая до этого о себе была высокого мнения, объяснять, какой должна быть головка красавицы. После этого, конечно, подружка больше не появлялась в жизни моей жены.
Мой сын тогда был студентом музыкального училища, и Головин попросил его сыграть что-нибудь из Гершвина. Мой сын по образованию джазовый пианист, сыграл ему My Man’s Gone Now. Так было здорово, что Головин просто расплакался от умиления, настолько он вставился.
Живое на то и живое, конечно, чтобы быть несовершенным, но человек должен прилагать усилия, чтобы не слишком скатываться туда, куда его затягивает ежесекундно второй закон термодинамики. Нужно стараться перенаправить себя в более благодатное русло, и, как минимум, хоть немного печься о своём физическом теле.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
Лето 2018, Москва
