Компакт – это тупиковая ветвь развития человечества, я всегда это говорил. Первый свой компакт-плеер немецкий Техникс, за который была отдана целая зэ-пэ, я купил в девяносто последний год. У меня были фирменные компакт диски, провода я купил хорошие, а не верёвки, и был у меня усилок Орбита. После того, как я всё это установил, вдруг понял, что вся история с компактами – это обман. То, что компакт удобен – миф. У меня дома всегда бытовой хай фай, хай-енда у меня никогда не было, я его не слушал.
Первым музыкальным открытием моим были Битлз, в 4 классе я услышал кассету с сержантом Перец на одной стороне и сборником их песен на другой. Запись была итогом многих инкарнаций с бобины на кассеты и наоборот. Кассета СОНИ-Ф стоила 9 рублей! Такая фитюлька стоила две бутылки водки! Стал я Битлз собирать и переписывать. Знакомый семьи сказал, что у него есть весь Битлз на фирменных виниловых пластинках. Я быстренько собрал хромовых кассет, отдал знакомому, через несколько дней ко мне это всё вернулось в виде записей. Ну, думаю, сейчас я обосрусь от счастья. И, действительно, качество было изумительным, но слушать это я не мог. То, что было на записи, резко отличалось от того шипения, к которому я до того привык, и, несмотря на то, что на кассете было живое мясо, я был разочарован – это был не тот музон, который я слушал до того и от которого я лишался чувств. Лишь спустя несколько лет я понял причины того происшествия – я до того слушал записи Битлз с монопластинки, и, будучи многократно переписанными, те записи несли уже свой собственный звук, в виде белого шума. На тех старых записях я слушал индастриал, в который был вкраплён Битлз, по сути нойз такой, и, когда я Битлз услышал без нойза, мне это не понравилось.
Мои потуги по извлечению из себя звуков стартовали в начале девяностых и представляли собой индУстриал. Многие мои ровесники также начинали с индустриала в их понимании – грохота кастрюль и прочего бытового металла. Группу делать – это тогда было сложно – нужны были какие-то инструменты, базы, люди, а для индустриала не нужно было ничего – пара кастрюль, и он твой. Первый комплект железяк мы собрали на крыше соседнего дома, всё это приволокли к моему другу Юрке Муранову, который жил на последнем этаже нашего дома. Юра тогда пытался работать со звуком, он напаял шнуры, и, не умея играть, ничего не умея, мы записывали, как нам тогда казалось, индастриал. Таких как мы, как потом выяснилось, было много, просто мы не знали друг про друга ничего. Саша Ионов, он же Леший, тогда был в нашей тусовке, на первом нашем альбоме колотил по каким-то железкам.
У меня была бас-гитара Урал, для покупки которой я продал свою коллекцию марок, хотя я был, и до сих пор есть серьёзный филателист, и для меня это был сильный шаг – я снёс коллекцию на Тишинку, сдал оптом барыге. Но началось всё чуть раньше, с концерта Звуков Му, на который я однажды случайно попал. Мне было плевать на мамоновские тексты, но они фигачили рок, от которого у меня яйца тряслись. На улицу я вышел другим человеком. Я буду делать так же – решил я, но, в итоге, делать так не стал, а принял решение продать марки и купить бас-гитару. В тот момент и родился Витя Пузо.
По-настоящему ударили мне по голове Einsturzende Neubauten. Так получилось, что мой приятель мне принёс запись их альбома Коллапс, а после этого мне подогнали их видео, и тут мне стало всё понятно. Сначала мы пытались копировать их, нам было в кайф молотить в эти железки, и мы считали себя самыми модными парнями в городе. Я познакомился с Алексеем «Прохором» Мостиевым и Борисом Акимовым. Боря Акимов жил в соседнем подъезде. Параллельно существовала рок-группа ФМ, где мы играли панк а-ля дойч, с шоу человек семь на сцене. Я решил вернуться к корням и записать что-нибудь индустриальненькое, а тут барабанщик группы принёс прото-студию восьмиканальную Ямаха МХ8, я её зацапал на несколько дней и стал писать альбом в подвале на Чаянова, который тогда уже был.
В этом подвале до того играли группа Мафия, Дети Кеннеди; этот подвал арендовали разные рок-коллективы у местного ЖЭКа совершенно бесплатно, каким образом – не понятно. Я туда пришёл на пару месяцев, но задержался на десять лет. Драм машину Лель ПСР записывал на бобинный магнитофон Маяк на максимальной скорости, стирающая головка на магнитофоне не работала, я это скидывал потом на прото-студию, но уже на минимальной скорости, получался вполне себе индастриал. Микрофон мне было не интересно использовать, у меня валялись пэды от электронных барабанов, я отдирал от них резинку, там был микрофон, и я в него орал. Я считаю, что это одна из крутейших вещей, которые я сделал один.
Как-то мне позвонил Прохор, и мы с ним долго говорили, потому что Лёха поговорить любит – зачесал мне в тот раз мозг до смерти, но зато я услышал несколько ключевых названий, в том числе Ministry. Я это в голову себе положил. У ФМ был концерт в Р-Клубе, куда они меня позвали. Пришёл, они очень хорошо играли, мне это все не понравилось, в итоге нажрались знатно, а это самое главное было в то время – все были нищими студентами, денег не было ни у кого. И тут Прохор начал со мной мутиться, и сказал как-то, что у парней есть аппарат и барабаны интересные. Так мы и сошлись аккуратненько, все стали друг у друга в группах играть, влились друг в друга.
В один из пасмурных московских дней звонит мне Прохор и говорит, что они делают сборник, и что он помнит записи, которые я ему показывал. Моё понимание индустриала и понимание товарищей из его тусовки сильно разнились, и мы много на эту тему дискутировали с табуретками в руках. Оказалось, что индустриал разделён на кучу подстилей, некоторые из которых отличаются друг от друга как Моцарт от Пугачёвой. Как потом оказалось, все индустриальщики были тогда с сэмплерами и прочими электронными девайсами, мы же со своими железяками выглядели как глубокая папуасская деревня.
В конце 90х, начале 2000х вся русская индастриал туса, несмотря на свою разнородность и вечный спич меж собой, была очень крутая, и, порой, на концерты приходило много народу. Закончилось это, правда, также странно, как и началось, раз – и всё: всё это сдохло в один день. Кто сейчас это играет – не знаю, Собаки Табака раз в пятилетку собираются – это я знаю, а так – всё в окрестностях довольно стерильно. А тогда, в конце 90х, это был конкретный движняк, много было групп, и тогда индустриал не играл только ленивый. Наверное, это было не так, но мне так тогда казалось. К 2005 году всё это померло, мы остались последние, которые играли более-менее регулярно все эти годы.
В ту пору мы звучали настолько тяжело, что у меня было ощущение, что мы играем самую тяжёлую музыку на планете, когда тройная ритм-секция, рессоры от тепловоза, которые, когда я на железке работал монтёром пути, взял там. Все, кто на сцене был не занят, лупили в эти железяки. На железной дороге свалка была замечательная, и каждый раз я оттуда что-то приносил. У нас была бригада монтёров, я носил оранжевый жилет, кирзачи, таскал шпалы, забивал костыли, но я оттуда сбежал, потому что это труд тяжелейший, там реально был ад, особенно летом. Так что, индастриал я знаю на практике – я его руками трогал. На той свалке валялись замечательные штуки, например, прессованные пружины от тепловозов, я ходил по свалке с умным видом и палкой, стучал по железным отходам ж/д индустрии и слушал, как что звучит, сколько звук отвешивается. Мои коллеги по железке смотрели на меня как на придурка – чувак чокнутый: ходит, стучит, потом в рюкзак что-то складывает, уносит домой – больной, одно слово.
Так постепенно в подвале я собрал большую кучку всего этого добра, из которого потом делал Твист. Был период, когда у нас был огромный стальной лист 5 миллиметров шириной, когда мы были молодые, и у нас ещё сил хватало с ним таскаться. Мы тогда мало что понимали в электронике, с датчиками были проблемы, но так, как мы играли тогда, я бы сейчас уже не рискнул так играть, потому что это настолько упёртым надо быть. Я вообще считаю, что русский индастриал был интереснее, чем русский панк-рок, просто этот русский индастриал пролетел мимо всех, хотя он был интереснее во многом, чем даже индастриал западный. Просто, русский индастриал не попал в то время, когда он был везде популярен. В России вообще с долбанутой музыкой гораздо лучше, чем с нормальной. В России рок играть не могут – не получается, а горбатая музыка в России получается вполне.
То, что мы играли, почти не было записано, альбомов было всего 4 штуки, записанные кое-как, причём они писались все живьём и правильного сведения не имеют, кроме одного, остальное писалось в лайве.
Вышел как-то сборник – Фьюче саундс оф Москоу, а там, где сборник – там и презентация. Прохор мне и говорит:
– А ты можешь это всё сыграть?
Ну, а тогда я не мог под фонограмму выходить, как сейчас. На тот момент существовала группа ФМ, где Боря Акимов играл, Саша Михайлов, Миша Фёдоров, царствие ему небесное, в общем целая тусовочка. Я предложил парням из ФМ взять вместо гитар в руки железки, так появился INQUISITORUM. Эта была та же самая группа ФМ, которая была панк, но возникшая позже, но, тем не менее, если бы не было её, не было бы INQUISITORUM. Сыграли мы замечательно на презентации этой в клубе Крейсер, народу было много. Помню, что через пять минут игры мы всех достали в усмерть, остались только самые упёртые, в общем зал мы разогнали. Я тогда был молодой чувак радикальных взглядов, и был очень этим разгоном публики доволен – смотрел на уходящий пипл и думал:
– Вот круто! Мы всех вас поимели!
У меня был бас, я по нему бил треугольником, бас у меня был через дисторшн и атомный ревбератор, и я на нём, как на виолончели, довольно любопытно исполнял. На Ольгу Борисовну, теперь мать четырёх детей, мы натянули противогаз, она нажимала на аналоговый Корг одним пальцем, а Корг в ответ издавал космические звуки, и нас всё это очень устраивало. Прохор играл на саксофоне поддувал – ему пофиг, на чём играть – он схватил дудку и ладно. Лёша, в принципе, музыкант – ему что ни дай, он разберётся и сбацает на любом инструменте. В остальном, в этой группе не было ни одного музыканта, который бы умел играть хоть на чём-нибудь более-менее сносно, немузыкальное было сборище. Я тогда орал в себя, текстов никаких не было, издавал фонемы на вдохе.
Танцы На Воле – на тот момент это была крутейшая русская группа, которые издавались на Клеопатра рекордз, у них был очень фирменный саунд, их песня Телевизионный Снег – прям Фронт-242, фирма-фирма, не подумаешь, что наши делают – круто. Все уже передохли, мало кого осталось, как говориться. Группа Зое – Олег Котов, сейчас он священником стал. Святые отцы нам пригодятся.
В Третьем Пути в начале 2000х я делал резиденс пати на регулярной основе раз в месяц – обязательно там играли INQUISITORUM. Раза три или четыре мы это сделали, а потом Раскольников умер. У INQUISITORUM был концерт даже в стриптиз-клубе Театро, Паук нас туда сосватал, для быков там играли, концерт был так себе, но Пауку понравилось, Паук увидел индастриал. Вообще же, ничего хорошего в 90е и 2000е не было – полный мрак, одно только хорошо было – молодость. Культурный фон тогда был – драки, менты, бандиты, наркотики и похороны. Я ненавижу эти 90е, ублюдочное было время.
С Борей Акимовым у нас был проект Кетчуп И Майонез, и, несмотря на идиотичность названия, там было много хитов. Мы там валяли дурака, записывали поп-песни просто прикола ради. При этом, был первый наш альбом с Прохором – Готика, это который Тропилло издал.
С Тропилло была смешная история – мы с Лёшей записали альбом Готика, он тогда ещё жил на Речном вокзале, и, помню, я к нему приехал, гремя портвейном, мама Лёши спросила меня тогда, что неужели я тоже безработный, в тот момент я работал в галерее Шишкина. Водку я тогда презирал, а пиво тащить было много, поэтому я заявился к нему с портвяком. Мы с Лёшей сидели пили, и он вдруг заиграл одну из моих песен на синтезаторе в стиле барокко в режиме клавесина. Я ему предложил записать некоторые песни в этом стиле. Получился клавесин с мат-перематом. Записывалось всё очень долго и криво, при этом, мы петь не умели, при записи часто ошибались. Теперь уже я вижу в этом свой шарм. Пластинка получилась хорошая, смешная, все наши друзья её обругали, я и сегодня её с удовольствием слушаю, когда пьяный.
В то время я ещё не работал в журнале Fuzz, там работал мой товарищ, Лёня Новиков, он же Леонид Фомин на тот момент. И как-то раз у меня была жуткая пьянка дома, очнулись мы наутро с Лёшей Аляевым, и у меня валялся журнал Fuzz. Я говорю Аляеву:
– Мы с Прохором записали офигенный альбом. Давай вы его издадите.
В том журнале я узрел каталог новинок альбомов, и Аляев мне говорит:
– А почему вам на Антроп не обратиться – смотри – они всё подряд издают.
Я смотрю каталог новинок, и правда – всё подряд издают, никакой логики в пластинках нет. Хорошо, думаю, опохмеляясь пивом, неплохая идея. Звоню Лёне Новикову, на тот момент Фомину, тогда он был зам главного редактора журнала Fuzz, говорю – Лёня, ты же Тропилло знаешь? Он говорит – да, знаю. Я говорю – давай, ты меня с ним познакомишь? Лёня меня с ним не познакомил, потому что был занят, он всегда занят.
После того приехал я в Питер к Лёне в гости, чтобы познакомится с Тропилло, но вместо этого Лёня предложил мне поехать купаться в Разлив. Сели на Варшавском вокзале на электричку и поехали; покупались, поехали обратно. Электричка в середине обратного пути подкатывает к перрону, и наше окно останавливается напротив мужика с красным лицом, стоящего на перроне в лучах заходящего питерского солнца. Лёня мне и говорит:
– А вот и Андрей Владимирович Тропилло, пойдём знакомиться.
Мы к нему подошли, Лёня меня представил, я дал Тропилло диск, потом мы с ним созвонились, он меня долго динамил, потом сказал, что издавать будем точно. Вот так мы и непостижимым образом издались на лейбле Тропилло.
Оказалось, что не зря я тогда в Разлив съездил покупаться. Меня тогда никто не знал в этой жизни, никакого Вити Пузо ещё не было, да и Прохора тоже. Свои авторские, штук 30 пластинок, я отнёс на комиссию в Союз (магазин компакт-дисков) и весь гонорар пропил. Сейчас этого диска – Готика – нет нигде, остаток тиража лежит у меня дома, каждый день я сжигаю по одной пластинке в микроволновке, когда у меня хорошее настроение.
Второй альбом Водка вышел на Союзе, с презентации которого своими ногами ушли только те, кто на эту презентацию не пришёл. Троицкий тогда этот альбом забраковал, он должен был выходить на его Зените или Закате, но он его отверг на тему попсовости. Александровский тогда написал невероятно хвалебную рецензию, чего я совсем не ожидал.
INQUISITORUM уже коньки двигал на тот момент, когда мы начали делать Прохор и Пузо, после Водки. Я тогда не собирался ничего делать, на пенсию собрался уходить с этой грёбаной рок-музыки, уже начал рисовать, и тут мы с дуру сделали эту Водку, это был первый альбом в моей жизни, тираж которого был продан. Я даже получил за него какой-то гонорар, что меня удивило ещё больше, хотя гонорар тот был так – на пиво.
Собственно, далее – с моего художества всё заново завертелось. В тот период времени я пил, у меня уже была белая горячка, было всё плохо. Я Борю Акимова привёл на Бубновый валет в Третьяковку, когда они открыли все запасники, и он мне говорит:
– Витя, давай тоже рисовать будем.
Я говорю:
– О! отличная идея!
Я уже давно хотел заняться тем, чем хотел заниматься с детства. Боря работал тогда в разных медийных темах, и стоим мы возле башни Татлина, и он вдруг говорит мне:
– Мы будем выставляться в Третьяковке!
Занял я денег, сел рисовать. Сначала приехали ко мне Кагадеев с Копейкиным (НОМ), я им показал картинки, они мне сказали – здорово, не бросай. Через некоторый отрезок времени меня будит в 9 утра звонок – Кагадеев звонит и говорит:
– Пузо, у нас выставка в Женеве будет, ты готов свои работы приволочь?
Я очень обрадовался, и первая моя выставка была в Женеве. После этого вдруг по мылу получаю предложение выставиться в Третьяковке. И мы там сделали свой проект Тары-бары, и он проходил возле башни Татлина, где мы с Борей за два года до этого обсуждали перспективы своей художественной карьеры.
Я не художник, хотя с детства хотел им быть. Я вырос в небогатой семье, а при совке комплект акварельной бумаги стоил один рубль пять копеек, и мне намекнули, что в бюджете семьи на это денег нет и не предвидится. Я про это забыл и пошёл в панк-рокеры, но дорожка привела меня туда, где я с неё ранее сошёл, и живопись меня вытащила тогда из этого алкогольного ада. Мне очень нравился Ван-Гог, но его картины купить невозможно, и я решил сам стать Ван-Гогом – так я тогда рассуждал. В общем, жиповись оказалась делом хорошим. Теперь мне она немного поднадоела, поскольку она стала моей профессией, но тогда было хорошо. Я же не знал, что буду жить с этого.
С Людмилой Петрушевской мы альбом записали, когда мы были мощнейшие, тогда даже я был в полном восторге от той стены звука, который мы из себя изрыгали. Я тогда работал в галерее Леонида Шишкина, сделал выставку Людмиле Стефановне, хотя занимался всю жизнь антиквариатом. У меня в галерее работа была простая – подай-принеси-пошёл вон. Я возил Петрушевскую на машине домой, мы с ней наобщались и выяснилось, что я музыкой занимаюсь, и что ей тоже интересно что-то в тех краях. Я это всерьёз не воспринимал, потому что она была человеком немолодым, а мы тогда фигачили свой ад. Людмила Стефановна попросила запись нашу для ознакомления, я с радостью дал, думая тем самым от подобных разговоров уйти.
Я ей дал наш альбом INQUISITORUM-3, который назывался Праздник – очень хороший альбом, на кассетке выходил, это была ещё эпоха тейпов, Аляев его издавал на Бугимэн рекордз. Я ей отдал и думал, что она после этого сольётся. Я ошибся полностью. Петрушевская сказала, что она послушала всю эту батву, что ей это очень понравилось. Я подумал – чёрт, от старухи не отмазаться. Она, конечно, бугор, но я не представлял её в нашей преисподней. Она в идастриале ничего не понимала, но ей было на это наплевать, да и кто, собственно, понимает у нас в индастриале.
В итоге с ней и Аляевым как-то раз пили и решили сделать такую пластинку, чтобы мир содрогнулся. И, самое смешное, что мы эту пластинку записали, и получилось очень хорошо. Работалось с ней хорошо, проблем с ней не было, хотя мы все были тогда моложе её в два раза. Как она к этому относится сегодня, я не знаю, думаю, что хорошо – мы с ней давно не пересекались. Если говорить о миссии INQUISITORUM, то она на тот момент свою миссию выполнила полностью.
Прохор и Пузо – это поп-дуэт, который зарабатывает миллионы долларов. Сейчас делаем новый альбом, всё в порядке, это будет краут. Чёрный шансон – это наша самая интересная пластинка. Давно была идея записать блатные песни в стиле дарк-фолк. Я 4 года эту идею в утробе носил, пока мне не подарили хорошую акустическую гитару. В итоге идея поменялась, от дарк-фолка ничего не осталось. При этом, я дарк фолк не люблю, и я взял песни 90х, кроме одесского кичмана, и в итоге мы решили этому говнищу написать нормальную музыку, в итоге чего, смысл текстов ушёл на второй план и там и пропал.
Это воспринимается как нормальные хорошие песни, а зона летит мимо. Получился дарк-кантри, которое я тоже не люблю. Пластинка удалась на 800 процентов. Издать его невозможно, потому что авторские, из-за чего альбом до сих пор не издан, но это лучшая пластинка 16 года, ничего интереснее я за тот год не помню. Лет через 10 это классикой будет.
Вообще мне очень повезло, я везунчик невероятный, потому что прусь о того что сам делаю. Живу не богато, но на жизнь хватает. Я работаю Виктором Пузо, и меня это устраивает.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
Весна 2018