В один из дней своей жизни, я с большим удивлением осознал, что до 14-15ти лет у меня полноценной жизни не было, потому что та музыка, которая находилась у родителей, неважно, была это Далида или какие-то записи Высоцкого, «Скальды», «Червоны Гитары» или Адамо, звучавшие из магнитофона «Комета», на грампластинках – всё это был каменный век. На одной из магнитофонных катушек было написано ручкой «ПОЛЯНКА», потом уже выяснилось, что имелся в виду певец Пол Анка. И это всё при том, что у нас дома была по тем временам роскошная система «Эстония» с проигрывателем и большими жёлтыми колонками, с басовыми динамиками и пищалками, звук которого бархатно разливался под потолками.
Я учился в специализированной математической школе, и народ там был специализированный, у многих родители в конце 70х работали заграницей в загранкомандировках. Они привозили пластинки, и первые три винила, которые ко мне попали, были: Motor City Five «Kick out the jam», 10СС «Original soundtrack» и Led Zeppelin «II». Как правило, диски давались на несколько часов, их надо было успеть переписать на магнитную плёнку. Комбинация эстонской звуковоспроизводящей системы и «Кометы» позволила собрать личный обменный фонд. Никакой системы, по которой собиралась музыка, не было, это был целый океан, который я оплывал на маленькой рыбацкой лодочке без вёсел: волны впечатлений хлестали меня то слева, то справа, то накрывали целиком, грозя неминуемой гибелью в экстазе. Было ужасно интересно.
В 80м году из радиоточки на кухне я услышал про рок-фестиваль в Тбилиси. Первое место тогда поделили группа «Машина Времени» и «Magnetic Band». Тем же летом меня занесло работать матросом-спасателем в Ялту. Рядом с пляжем, где я типа трудился, находился концертный зал, где вначале выступил вокально-инструментальный ансамбль «Круиз», а через несколько дней там играл «Magnetic Band». Это был первый в моей жизни концерт, когда все сидячие места быстро превратились в стоячие, и народ начал танцевать рок-н-ролл, чего тогда просто не могло быть. На следующий день у автоматов с лёгким сухим винцом на набережной у Чёрного моря я встретил Гуннара Грапса. Я наговорил ему комплементы и сказал, что я в диком восторге от «Леди блюз» и спросил его: «А что, вам это в Эстонии разрешают?». На что он ответил: «Да, мы группа из филармонии». У них была европейская культура сыгранности, был поющий барабанщик и очень хорошие реплики между песнями с прекрасным прибалтийским акцентом.
В том же 1980м году в Киеве во Дворце Спорта я увидел группу «Автограф» с впечатляющей программой «Ирландия Ольстер» и мощными лазерными атаками. Им, видимо, дали зелёный свет после фестиваля в Тбилиси, и они собрали лютый биток народа. Третьим событием, довершившим моё музыкальное воспитание в 80м году, стала концертная запись «Машина Времени» с программой «Маленький принц». На той записи покойный чтец Бутусов читал фрагменты из Сент-Экзюпери и стихи Пастернака. Так для Александра Кушнира «Машина Времени» стала символом жизни в восьмидесятом олимпийском году.
В шестнадцать лет я из Киева вернулся в Москву, после чего с родителями опять переехал в Киев, а потом опять вернулся в столицу. Мать – филолог, отец – математик, и я поступил в Университет на мехмат. Там мне сразу сказали, что сказали, что «AC-DC» – это какие-то австралийские панки и ко мне они попали в год выхода альбома «Back In Black». Тогда меня тянуло на всякий глэм – «SLADE» и «SWEET», через меня прошли все Боб Диланы, все Марки Боланы, все Дэвиды Боуи, все Лу Риды – и это во времена лютого железного занавеса! Очень тяжело в нежном восемнадцатилетнем возрасте произошёл переход от «Deep Purple» и «Black Sabbath» к акустическому загадочному «Led Zeppеlin». Временной провал длился несколько лет.
После окончания учёбы в Университете, я пришёл учителем в довольно приличную московскую школу на Соколе и сказал: «Вы довольно грустно живёте, давайте-ка мы сделаем не простую школу, а математические классы!». Директриса была классная тётка, от сохи, народного типа с хорошей интуицией, и она спросила: «Смогёшь?», я сказал: «Смогу!». На первых порах таким образом случился источник основного заработка. В школе я занимался «высоким искусством», – у меня были только выпускные классы, я готовил к МГК, Бауманке, энергетическому и авиационному – серьёзным институтам. А деньги я зарабатывал в жару и холод развешивая на столбах объявления «Уроки математики».
Очень важно, что у меня был городской телефон и пара друзей, у которых было чудо техники под названием «настоящий принтер». Мои объявления с красивыми заголовками и игрой шрифтов убирали все другие «в одну кассу». Мои друзья были все очень разные, но при этом дружно говорили, что на аппаратуру честно заработать невозможно. На что я не спорил, а спустя полгода репетиторства приобрёл большие советские колонки и по спискам привезённый из Запорожья дефицитный стационарно стоящий магнитофон «Союз-101». Мои дружбаны-художники из Запорожья у себя там рано утром записались в список очереди на приобретение этого чуда, которое потом приехало ко мне. У меня была бессистемная куча разных плёнок и бобин и, когда наступил 1987 год, я был меломан и маргинал-одиночка. Мой круг общения составляли спецклассы по математике, которые я вёл, и секция по настольному теннису, которым я серьёзно занимался. У меня не было наставника и среды общения на почве музыки с 1981го по 1986й.
На студенческие завтраки-обеды и бесплатные проходки в метро я накапливал за пару месяцев двадцать советских рублей и шёл к магазину «Мелодия» на Ленинском, чтобы купить какие-то югославские или попиленные фирменные пластинки. Потихонечку, активно меняясь, я приобретал определённый кругозор в области музыкального мейнстрима. Когда мне попался Лу Рид «Рок-н-ролл энимал» без обложки за пять рублей, я подумал, что жизнь моя прошла зря, и прожил я её неправильно.
Жил я тогда на Октябрьском Поле и дома стояли так, что приём радиопрограмм типа «Голос Америки» и «Би-Би-Си» был очень неуверенный. Мои самыми большими друзьями в то время были ларьки звукозаписи. Начиная от абсолютно спонтанных ларьков в подмосковной Малаховке, где и сидел энтузиаст и продавал абсолютно всё, и до Проспекта Мира, где на выходе с кольцевой находилась «Студия Звукозаписи» в полуподвале с лесенкой. Вдоль всей этой лесенки висели списки. Цена услуги была очень простая: одна сторона – «трёха», а две стороны – «пятёрка». В катушку вкладывали распечатку на «Эре» с названиями песен, набранную мутным компьютерным шрифтом, по крайней мере ты понимал, что слушаешь.
Русский андеграунд вошёл в мою жизнь начиная со всяких неубедительных «Примуса» и «Альфы», «Аквариум» давался с трудом, постепенно у меня собралась целая коллекция катушек. Это настолько разлагало мои мозги, что в выпускных спецклассах, вместо седьмого урока рассказывал ученикам про рок-н-ролл.
Интересное началось тёплым летом 1987го года, когда, прогуливаясь по Москве увидел стенд для газет «Правда», «Московская Правда», «Комсомольская Правда» и «Московский Комсомолец». «Звуковая Дорожка» начинала в то время потихоньку «желтеть», и там о чём-то интересном пописывали, начали мелькать слова «Аквариум», «Зоопарк», «Машина Времени». Причём, на «Московский Комсомолец» было трудно подписаться и приходилось читать его на улице со стенда. Нежно светило солнце, я внимательно читал газету и тут увидел в правой части разворота колонку, где было написано, что на днях, в городе Подольске состоится большой рок-фестиваль в Зелёном Театре, на который приедут следующие коллективы и вокально-инструментальные ансамбли… В списке, который я читал, была вся «королевская рать» от «Зоопарка» до «ДДТ», от мифических, ещё ни разу не игравших в Москве «Калинов Мост», до «Наутилус Помпилиус» и «Облачный Край» из Архангельска.
Сейчас в газете «Московский Комсомолец» есть жесточайшее профессиональное рекламное агентство «ОК», которое следит за тем, чтобы журналисты не писали «джинсу», не пропускали подспудно рекламу, а в том номере на стенде в конце заметки было написано, что в следующую субботу у выхода из станции метро «Ленино» будет осуществляться выездная продажа билетов с 10ти до 18ти часов. Дочитав объявление, я уже знал, что буду делать в следующую субботу.
В намеченный день я под моросящий туман вышел из станции «Ленино» и увидел незабываемую картину: в утреней дымке на некотором возвышении недалеко от метро стоял очень маленький автобус, а к нему несчётными кольцами Ньютона тянулась бесконечная человеческая очередь, по сравнению с которой очередь в Мавзолей казалась дождевым червяком.
Очередь к этому УАЗику была бесконечная как Космос и живая как воскресный базар –люди шли за кислородом и хлебом насущным. Вокруг не было никакой милиции. Встав в очередь, меня посетило ощущение счастья и эйфории, но спустя часа полтора я понял, что не продвинулся к заветным билетам ни на метр. Ощущение кайфа приобщения было настолько сильное, что все полтора часа я не замечал, что просто застыл на месте. Когда я это понял, то решил «пойти другим путём» и выбрал в очереди самое слабое звено – красивую девушку, стоявшую в осязаемой близости от заветного автобуса. Весело с ней общаясь, спустя пару часов, я оказался у цели, вычертив жёсткую хорду сквозь очередь. Из автобуса при этом доносились странные звуки старческого очень писклявого голоса, который раз в три-четыре минуты выдавал сигнал: «Не кидайте мелочь в окошко! Очень прошу, не кидайте мелочь в окошко!».
В окне автобуса было проделано небольшое отверстие типа аркебузной бойницы, через которое можно было либо только выдать билет, либо взять банкноту. Билеты продавались на три дня фестиваля – на пятницу, субботу и воскресенье. Я решил стать информационным спонсором для своих математических классов и приобрести билетов на все свои наличные деньги. Самые жлобские билеты в самый задрипанный советский кинотеатр были шедевром полиграфии по сравнению с билетами на подольский рок-фестиваль, но обладание этими лоскутами бумаги с неясными символами давало их обладателю чувство, какое не даст сегодня даже владение сезонной контрамарки в Большой театр.
Неделя ожидания рок-фестиваля у меня прошла в состоянии абсолютного счастья, и с приближением этого события счастье ставилось всё более осязаемым, и в последние дни перед концертом его можно было потрогать руками. В заветный день, войдя в горнило электрички, набитой такими же как я длинноволосыми «отроками во вселенной», через сорок минут я уже топтал подольскую землю, и, дойдя до парка, мы с отроками очутились в том мире, куда так мечтали попасть столько времени – Зелёный театр распахнул перед нами свои алтарные врата. По разным оценкам, на каждом концерте тогда присутствовало от трёх до пяти тысяч человек.
Оказавшись внутри, я понял, что попал в засаду. В вожделенном раю оказался раздолбанный аппарат, а «лайт продюссирование» события представляло собой остатки подольской дискотеки с крашенными цапонлаком лампочками. Венчала райскую инфраструктуру находившаяся справа от сцены инсталляция в виде оцепления укутанной в плащи милиции с невероятного размера овчарками. На сохранившемся видео слышно, как, перебивая музыку играющей группы, раздаётся истерически-командное: «Всем сесть!». Потом уже мне друзья-организаторы рассказали, что рядом с пультом находился КГБист, он выхватывал у оператора микрофон и пытался разрулить ситуацию. Слева стояла орда гопников, преимущественно из Казани и Набережных Челнов, как поведал позже один из организаторов того фестиваля, мой близкий друг, Сергей Гурьев.
Выбор был небольшой – либо получить тумаков от гопников, либо от ментов, но, если сидеть тихо на месте все пять групп, есть шанс, что тебя пронесёт по дороге через парк на электричку. Я мужественно отходил все концерты, дневные были в четырнадцать, вечерние – в девятнадцать часов. Лидер группы «Калинов мост», исполнявшей сибирские блюзы, одетый в косоворотку, в какой-то момент сделал группе знак рукой, все ушли, он остался на сцене один и под блатной трёхаккордный бит запел в припеве: «Эх, блядь, занесли кони вороные!». Сначала я не поверил ушам своим, но на повторе припева понял, что «блядь» – это действительно БЛЯДЬ! Это было очень сильное впечатление, я тогда понял, что моё место у сцены, а не среди школьников матклассов.
Когда на сцену вышли «Наутилус Помпилиус» в полном составе, с раскрашенными лицами, одетые очень странно в высокие сапоги с голенищами и в офицерские кители с орденами, встали спинами к зрителям и запели «Разлука, ты разлука, родная сторона…», возникло ощущение шока. Пара девушек призывного возраста, уже не владея собой, рискнули выйти на сцену к музыкантам.
Когда настал черёд группы «Зоопарк», их лидер, Миша Науменко вышел на сцену заметно сильно нетрезвый. Питерские фотографы из-под полы в парке продавали фотографии тех, кто там выступал. Прикинувшись студентом, я купил у Наташи Васильевой десять фоток по цене шести, и эти фото потом сыграли в моей жизни большую роль. Спустя год одну из этих фоток я предложил комсомольцу, охранявшему вход в бэк-стэйдж мемориала имени Саши Башлачёва в Лужниках. Он поступился принципами и пропустил меня на концерт «Время колокольчиков». Я познакомился с кучей хиппанов, и начиная с 1989го стал попадать на разные квартирники.
После подольского фестиваля я поймал себя на том, что три дня на работе и дома невпопад отвечал на вопросы. Спустя тридцать лет я могу сказать, что в моём лице фестиваль в Подольске нашёл идеального зрителя, который пришёл, увидел, всосал, и изменил свою жизнь.
После Подольска у меня получился большой круг новых знакомых и записанных телефонов. Я вышел на людей, которые полуконспиративно продали мне первые номера журнала «Ур Лайт», выполненные с характерным дизайном. Спустя несколько месяцев, весной 88го, я уже оказался в квартире у Сергея Гурьева. Редакции журнала «Ур Лайт» на тот момент удалось напечатать в типографии города Таллина тираж журнала, который надо было спасать, перебрасывая через забор. Из двадцатитысячного тиража две-три тысячи удалось спасти силами членов редколлегии и конкретно А.С.Волкова.
Далее я попал на потрясающий квартирник Кинчев-Наумов в районе Речного вокзала, где в старой московской квартире с высокими потолками я насчитал более 120 человек. Я пришёл пораньше, и в результате на мне сидело человека четыре. Первое отделение играл Наумов («Проходной двор»), второе – Кинчев, потом они играли вместе. «Алиса» тогда находилась в опале и поэтому Костя Кинчев ушёл в акустику на квартирники. «Кровь, кровь, алая кровь! – пульсировало у меня в голове, и через пару недель я уже делал Наумову квартирник-сольник.
Спустя время, на стыке 88го и 89го я, видимо, совсем поехал разумом и устроил в родной школе концерт группы «Водопады имени Вахтанга Кикабидзе» из Верхотурья Свердловской области. Они прожили неделю у меня в мастерской в «золотом составе» на съёмной квартире, одну из комнат в которой снимал друг-фотограф, который там работал и фотографировал музыкантов, а во второй комнате «добывалась нефть» – я проводил платные занятия с абитуриентами.
Я нашёл дома два микрофона и магнитофон «Маяк» и заставил «Водопады» записывать альбом в домашних условиях. Синтезатор «Ямаха» засунули в «Маяк», а в микрофон писали всё с воздуха: вокал и саксофон. Заставил записать их восемь песен, финальным треком шла «Не судьба»: «Полюбила я школьника Быкова, с детских лет алкоголика ярого, как соседка моя Сухоярова…».
Я объявил им, что сделаю им концерт в родной школе, но попросил песню эту не петь, а они её всё-таки спели. Директриса, которая меня без ума любила, сказала после мне: «Саш, матклассы – всё хорошо, дети все тебя очень любят, но, чтобы это – в последний раз!». На что я сказал: «Я держу в руках журнал органа обкома ВЛКСМ – «Аврора», издающийся в городе Ленинграде. Посмотрите, группу, которую я привёл – обладатель третьей премии журнала «Аврора». Вы что, молодые таланты зарываете?». Матч закончился вничью.
Мемориал Башлачёвым в Олимпийском готовил Молодёжный Центр г. Химки, журнал «Ур Лайт» тоже имел к этому отношение. Цельной видеозаписи этого концерта в ноябре 1988го не сохранилось, осталось выступление группы «Кино» и одной песни «Зоопарка». На меня сильное впечатление произвели Наумов, «Чайф», «Кино», «ДДТ», «Зоопарк», «Калинов Мост». Меня очень сильно впечатлили разговоры за кулисами, и неизгладимо запомнился Майк, который в состоянии полной невесомости зашёл в гримёрку за минуту до выступления, где сидели, воткнув головы в шеи участники «Зоопарка», потому что вокалиста до этого в пространстве не наблюдалось. Майк вошёл, встал, держась за дверь, поправил тёмные очки и сказал: «Мастерство вокалиста состоит не в том, чтобы неправильно петь или не забывать слова, а в том, чтобы не смотреть выступление своей группы из зала и говорить девушке: «Вот это вот пою я!».
У меня нашлись друзья, у которых плохо, но показывал 5й канал из Питера и там я посмотрел «Музыкальный ринг» с Сергеем Курёхиным». Это снесло мне крышу окончательно. Посещая родителей, живших в Киеве, я выясняю, что там тоже есть свой «Ур Лайт» – самиздат под названием «Гучномовець» (переводится как «Громкоговоритель»). Я начинаю с ними сотрудничать и что-то туда писать, параллельно начинаю ездить в Питер на рок-фестивали, ночуя то у покойного ныне Миши Шишкова, то у Серёжи Чернова, журналиста из журнала «Рио». В конце 89го случается трагический распад журнала «Ур Лайт» на «Ур Лайт» и «Контркультура», что дало мне шанс писать статьи уже с первого номера «Контркультуры».
Я делал концерты Юрию Наумову и тюменским панкам в квартире на Преображенке, писал статьи и участвовал в оргкомитетах фестиваля «Индюки». В традициях московской рок-прессы всегда было принято поддерживать музыкантов, как поддерживали концерты Майка в ДК Москворечье журналы «Зеркало» и «Ухо». У журнала «Контркультура» был свой абонемент и своя серия концертов. Эти концерты, как правило, проходили в ДК МЭИ. Я начал выступать сначала просто поставщиком, а потом самым крупным экспортёрам украинского индепендента: «Раббота Хо», «Иванов Даун», «Фома» («День умирает рано»), «Иванова Ось», «Коллежский асессор», «Минула Юнь», «Пластилиновые негры forever», шикарная группа с названием «Медленный Руль» привозились в рамках всевозможных сборных концертов. Для музыкантов существовала тогда целая цепь вписок на ночлеги.
Когда планировался трёхдневный фестиваль «Индюки» в ДК имени Русакова, я только вернулся из Киева с большого всесоюзного фестиваля музыки «Полный Гудбай». Там ко мне подошли парень с девушкой и дали катушечку, на которой шариковой ручкой было криво написано: «Новая Сцена. Харьков: «Эльза», «Чужие», «Казма Казма». Впоследствии я узнал, что это всё – осколки харьковской супергруппы «Товарищи».
Я уже слышал группы таких инди изданий, как «4AD», «MUTE», «Crammed Discs». Тут впервые я услышал, как на территории СССР группы играют сопоставимо с европейской музыку удивительной музыкальности и сыгранности. На оргкомитете «Индюков» мы обсуждали состав музыкантов, и я сказал: «Народ! У меня есть несколько групп, давайте их пригласим!». И получил жёсткий удар от моих друзей из оргкомитета: «Группы клеевые, но это не фестиваль «Индюки».
Потом, время спустя я понял, что журнал «Контркультура», от которого создавался фестиваль, держал жёсткий курс на идеологическое саморазрушение и акцент делался на таких исполнителей, как «Гражданская Оборона», сольники Летова, «Коммунизм», Манагер, Янка, «Инструкция по выживанию» с достаточно депрессивными хмурыми текстами. Сейчас бы я спросил, что там делали группы «Миссия антициклон» и «Восточный синдром».
Во мне жило ощущение тотального рок-н-ролльного братства, ещё не было разочарований на бытовом уровне. Я не обиделся, не ушёл в себя, но вспомнил, что знакомые тёлочки мне как-то сказали, что на площадке Дома Пионеров города Калинина в двух с половиной часах от Москвы можно делать концерты. В 1990м можно было даже сделать минимальную наружную рекламу (наружку) по линии комсомола.
Чтобы реализовать мой украинский инди-вектор, я решил делать свой фестиваль. Так в 1990м возник фестиваль «Индюшата» – старейший на сегодняшний день фестиваль в России, который жив до сих пор и в 2020м году будет отмечать тридцатилетие. Первые фестивали проходили везде, кроме зажравшейся Москвы, несколько лет в Калинине, несколько раз в Саратове, и в Орехово-Зуево, причём группы приезжали со всей страны.
Бюджет фестиваля всегда вертелся вокруг отметки «ноль». Дом пионеров предоставлял бесплатную аренду, аппарат брался бартером за участие местной группы. Оказалось, что аппарат был не простой, а золотой, из местной студии Дома Железнодорожников, на котором писалась Пугачёва и Зинчук с альбомом, где звучит песня «Мэри». Делались записи, прямо со сцены во время мероприятий, кусаю локти, что они куда-то пропали.
Группы с удовольствием приезжали за свой счёт, поскольку площадок для выступлений было мало. Были входные билеты, которые не должны были отпугнуть публику, и цена на них была символической между ценой двух бутербродов и двух бутылок пива. Местных на концертах практически не было, просто в электричку садилось три-четыре вагона нашей публики – друзья, критики, журналисты, промоутеры, тёлочки музыкантов, музыканты и тусовщики.
С утра работа Дома Пионеров блокировалась и шла настройка музыкантов, потом с шести до десяти вечера играло около десяти групп. В «Контркультуре» потом печатались фоторепортажи как с «Индюков», так и с «Индюшат». После концерта мы не должны был бежать на электричку, а оставались на ночь в очень ведомственной профсоюзной гостинице, где я ходил по номерам и всех предупреждал: «Единственная просьба – не надо бросать телевизоры из окна!». Однажды раздался стук в дверь нашего номера, я открыл, и за дверью стояли три прекрасные местные девушки восемнадцати лет. Они сказали, что: «В гостинице облава, менты шмонают, можно мы у вас пересидим?». Я как джентльмен предложил им свою постель, а сам лёг на полу. Всё это совершенно не мешало моим прекрасным рабочим отношениям с «Контркультурой» и фестивалем «Индюки».
В интернете недавно всплыл фильм про «Индюшата» в Орехово-Зуево 1992го года.
Великий человек из Питера Илья Бортнюк был тогда молодым промоутером и работал с группами направления «индустриальный панк» и с клубом «Там-Там» у Севы Гаккеля, он привёз на мой второй фестиваль шикарные группы: «Монументы Страха» и «Пупсы». Он договорился как-то с местным телевидением, и благодаря ему сохранилась запись выступления группы «Монументы Страха». Там было снято, как в разгар фестиваля гитарист берёт электропилу, привезённую из Питера, распиливает ею электробочку, микрофон и начинает пилить свою гитару, поливая её пивом «Балтика». С удивлением я увидел на записи худого молодого человека, объявляющего со сцены группы – я не узнал самого себя! Сохранилась газета калининских коммунистов с разгромной статьёй на пол-полосы про этот фестиваль.
1991-92 год – это безвременье, когда клубы типа «Sexton» только появились и был какой-то важный клуб на окраине Москвы, который по расписанию раз в два месяца поджигали, потом его восстанавливали, и кто-то там играл.
Помню, что «Индюшата» 1991 года были для меня тяжёлыми эмоционально в тот момент, когда Гурьев с Волковым попросили меня выйти на сцену и объявить, что журнал «Контркультура» прекращает своё существование – на самом деле, из-за всяких идеологических несостыковок. Для меня это было внезапно и болезненно, в то время ни репетиторство, ни матшкола не были для меня жизнью, а жизнью были концерты, фестивали и журнал.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Игорь Шапошников
середина 2019
ЖИЗНЬ КУШНИРА. ЧАСТЬ 2.
