Ничего не возникает на пустом месте. Это – с одной стороны. Так говорят аналитики и те, кто не думает о душе. А вот люди религиозные говорят иначе: «свято место пусто не бывает». То есть пустых мест, в принципе нет: что выросло – то выросло. С этим, следовательно, согласны – те и те. Космос непрерывен, но человек постоянно решает проблему собственной идентичности, и не может ее решить, не перейдя к дискретности. Это метод человека. То есть одинаковое одинаковому – для человека – рознь.
Отличие одного выросшего от другого выросшего есть отличие одного поколения от другого. Главное, значит, не вырастить, а дать выросшему правильное название. И каждое поколение, поэтому, имеет собственное имя. Вот почему расхожая фраза на предмет того, что «у каждого поколения, типа, свой рокенрол», попросту лишена смысла: если у «одних был рокенролл», то он у них, увы, так и останется навсегда (прошу прощения за повторение азов аутентизма). «Оригинальное» может только в единственном числе, не может быть двух одинаковых «оригинальных». Закон тождества: полемизировать абсолютно бессмысленно, здесь нет самого предмета обсуждения. А что есть? Есть лишь констатация исторического факта, азу из классики русского рока. Азы из азу…
Азы? Какие азы? Нет никаких азов! Всё моё принадлежит мне.
Действительно, каждому принадлежит своё. «Моё – это моё, а твоё – будем говорить», неосторожно высказался Ходор и тут же сел в тюрьму. Мы же поступим наоборот и поговорим «о моём» – повернем время вспять. Для чего? Чтобы вернуться в сегодня. По крайней мере, за это еще никого не сажали…
Известный скрипач Гидон Кремер сказал как-то, что интерес к музыке – синдром посттравматический. Ага! Это про музыку вообще, а – «рокенролл»? Собственно рок и отличается от другой музыки в том смысле, что после того, как тебе дали по башке, ты сразу же даёшь сдачи, а не рассказываешь свою автобиографию… Наверное потому, что давать по башке – было прерогативой родных Партии и правительства, рокенролл и посчитали «диверсией». Диверсией против Партии и Правительства.
Травматическая инициация в эпоху бессознательного, то есть «идеологическая диверсия»? В натуре. Пиво, водка, сигареты? Нет! «Твист эгейн» на каком-то поздравительном «звуковом письме» на 78 оборотов из обязательной для тех лет «Гагры». А потом – кукольный спектакль по ТВ, где «на закуску» пародировался «дикий запад» – тот же твист эгейн. Но почему-то на немецком. Так на что же я попался? Очень просто: дико хотелось записать этот твист на свой магнитофон. Телепередачи раньше повторялись, но в тот долгожданный день умер министр обороны Малиновский, советский народ должен, нет, просто обязан был скорбеть вместе с родной партией, и концерт отменили…
Травмой был не сам твист эгейн, конечно, а отмененная передача по совершенно идиотской причине. Твист без эгейна.
Миша Рабкин, Женя Руденко, Саша Коньков и я – учились тогда в московской школе №676. Ленинский проспект, улица Строителей, «Пиво-автомат»… Это были – серединаконец 60-х годов прошлого века и, – весенним солнцем размазанные по стенам домов и асфальту московских тротуаров, – Битлы. Вернее, дух этих битлов. Душок, интонация. Да, волосатых таких битлосов, чёлочки-хаерочки, которые в каждой стране были свои – польские, немецкие, болгарские… Нет, как раз челочки и хаерочки-то везде были одинаковы. Сами битлы были разные: часть из них были манкесы, а какая-то часть – роллинги. Скажу откровенно, битлов я терпеть не мог, особенно английских, да и сейчас не очень-то люблю. Единственное, что у них мне нравилось, так это рок-н-роллы. Которых больше всего, кстати, было у румынских и югославских. А вот от всех этих «хелпов» и «хардейзнайтов» меня просто воротило.
Не нравилась эта навязчивая гармоническая подкладка-прокладка на первом плане. Грубо и вульгарно – когда мелодия шагает по аккордам. Гармония должна быть скрыта, она должна витать в воздухе ароматом, она должна «обслуживать» и мелодию и ритм, а не наоборот: ненавижу Вагнера! (Это поздняя вставка, тогда еще не было скинхедов.)
Тем не менее, организованная активнейшим битломаном Михой Рабкиным, наша бит-группа «Второе пришествие» к 1970 году уже отметилась на школьных танцах вполне конвенционально: играли и битлов, но (!) – «гив ми мани», а не голимую их лирику. Ну и там манкесов всяких, конечно. В качестве усилителей использовались тогда 16-мм кинопроекторы, которых в школах было предостаточно. Да что там говорить, навалом тогда было этих кинопроекторов и пионерских барабанов.
Нажрались? Аск! Чего-то там по 72 копейки за бутылку. Но много. С хлопьями краски на дне какого-то «кагора». Блевали потом, разумеется. Это был наш первый «рокенрол»! А, ведь, и не только наш – Валов тут недавно сообщил, что в соседней с нами – 117-й школе – базировался тогда бергеровский «Орфей». И в других школах нашего района, судя по всему, было то же самое. Интересно, что на Юго-Западе Москвы школы строились почему-то парами… Наверное, чтобы рокенрольная зараза быстро превратилась в эпидемию.
В 1973 году я поступил в МИЭМ на факультет прикладной математики. Ну и, конечно, принялся за старое. Если кто не знает – МИЭМ – это такой, не очень рекламируемый, но серьёзный институт, куда брали только одних москвичей. Разумеется, все мои новые кореша оказались тоже с Юго-Запада Москвы. Я жил тогда на Ленинском, 72; Билл (Саша Мирошников) – на Ленинском в Доме Ткани, а Шеф (Сергей Попов) – в новом микрорайоне Раменок.
Играли, в основном, Криденс. Почему? Не знаю. Хэвью эва син зе рейн. Репетировали мы у Шефа в его трехкомнатной (на одного) квартире, где было, помимо всего прочего, несколько холодильников до отказа забитых черной икрой. Хлеба, кстати, в доме у него, почему-то, никогда не было, и мы жрали чуть ли не половниками эту икру, запивая ее каким-то венгерским винищем (магазин «Балатон» был рядом). Ну, и девчонки там… Ели ли они эту икру? Вот чего не помню – того не помню. Мы ели точно.
Хорошо помню, что потом с этой икры я несколько дней чесался, как чесоточник. И всё как-то сомневался – ну не с икры же… Но все равно – было клёво, и Валов тут более чем прав со своей теоретической концепцией о рокенрольным Юго-Западе, особенно, что касается персональной апперцепции. (Если кто не помнит, Юрий Валов – это тот, кто по радиостанции «Юность» пел тогда песенку со словами «…ветер северный, умеренный до сильного», и пел он эту песню буквально через день. А потом он отрастил мощный хаер и уехал в Америку). Даже позже (в 80-е), – в краснокирпичных гаражах на улице Строителей, где держал тогда свою «Победу» популярный теледиктор Игорь Кириллов, – в бывшем кафе «Мороженое» был открыт офигительный джаз-клуб-кафе, где красиво загибался в стиляжных а-ля 50-е конвульсиях аутентичный московский «традиционный» джаз…Где ж ему как следует не загнуться, как не в насквозь пропитанном рок-н-роллом этом московском районе?
Шеф был редкостным раздолбаем, и в 1974 году его отчислили из института. Девчонки тут же нашли замену. Марина Казначеева из деканата привела Пашу Бабердина.
Это было удачное приобретение. Павел не только торчал на Хендриксе, но имел хорошие связи в деканате, и мы фактически стали «факультетской» рок-группой. Очень удобный и не сильно формальный статус, поскольку, будучи «институтским», ансамбль должен не только исполнять весь этот тухлый виашный репертуар, но и ездить по всяким стройотрядам, короче, постоянно тусоваться по комсомольской линии. Дали нам комнату в подвале рядом с раздевалкой. А в качестве руководителя все-таки повесили на шею какого-то перца из – скажем (дипломатично) так – окружения ВИА Веселые Ребята. Знаете таких? Вполне продвинуто для тогдашней советской эстрады. Но в контексте модной мировой музыки тех лет, увы, помоечно.
Так вот, он был на ставке, и мы ему намекнули. Вполне конкретно. Короче, он у нас не появляется, а мы всем трезвоним о его титанической работе. Чувак – мало того, что не понял, а – опрометчиво еще сказал, что ВИА Веселые Ребята объявил вакансию, и что, если мы хотим серьёзно заняться музыкой, он нам устроит прослушивание… Каково, а? Мы битлов-то с трудом переваривали, а тут еще какие-то веселые ребята, над которыми уже тогда все обоссывались. Короче, пристал чувак к нам со своим крещендо.
И тут надо признаться, да-да, надо, надо признаться… Пришла пора признаться, и гриф секретности должен быть снять за истечением срока давности. В общем, с Крустером мы его немного побили, помяли, в общем, мы немного своего «руководителя».
И Паша оказался на высоте – ни одна комсомольская крыса об этом не узнала. Теперь о Крустере.
Крустер (Андрей Лебедев) был соседом Билла и жил на Ленинском в Тысяче Мелочей. Билл его привел к нам, судя по всему, надеясь как-то, частично хотя бы, сочкануть от репетиций, с которых мы возвращались очень поздно. А репетировали мы тогда в далеком от нас ДК «Сетунь» в Кунцево, где нашим руководителем был Миша Томилин (чуть позже организовал группу «Час Пик»), который был полной противоположностью институтского веселоребятовского Славы. Томилин ходил в клуб только за зарплатой и регулярно предупреждал нас об очередном райкомовском шмоне, принося каждый раз для продажи то новые микрофоны, то примочки какие-то.
Хорошее у нас было начальство, и мы его по-своему отблагодарили. Да, это мы тогда устроили рок-дебош в ДК на ул. Дорохова, когда приглашенные в качестве массовки на конкурс вокально-инструментальных ансамблей района петеушники разнесли в щепки весь партер. И мы сыграли-то всего ничего – легкую детскую песенку «Солнышко на дворе, а в саду тропинка»… Правда, в манере Grand Funk.
Вызвали в райком партии, но взяли на «перевоспитание», сказав, что всё нам простят, если мы в «баковке» продержимся хотя бы месяц. Что за «баковка», какая «баковка»? Баковка – это танцплощадка рядом с одноименной железнодорожной платформой по белорусской дороге, где махач 50 на 50 обыкновенное дело – это там в музыкантов летят камни, бутылки, кирпичи… Почему? Всё очень просто: половина посёлка Баковка – дачи, а вторая половина – нищая деревня. Такая вот классовая война в отдельно взятом Подмосковье.
Правда, если музыка им нравится, все это заворачивается в тряпки – трусы, майки или телогрейки. «Железный человек», «Бледный ураган», «Голодная чума», «Лучше смерти будет только смерть» и т.п. – им это явно нравилось. Но останавливаться никак нельзя, музыка должна реветь, что называется, нон-стопом – это единственный шанс музыканту вернуться домой целым и невредимым.
До нас там работал какой-то несчастный ВИА с соответствующим репертуаром. Их каждый раз натурально закидывали кусками говна (любопытно, что этим же говном из сортира они с великим кайфом постоянно мазали и друг друга) и, в конце концов, барабанщику проломили голову. Что поделаешь – именно так веселится простой советский народ, до умопомрачения, судя по всему, обожая свою родную Партию и не менее родное советское Правительство.
Вообще это противостояние – между навязываемой виашной манерой и аутентичной рок-культурой – было тогда очень острым и проходило не только на уровне «административного» ресурса, но и через нас самих. На уровне радио и телевидения мы все, конечно же, болели за ВИА. Но непосредственно к себе подпустить эту бодягу мы не могли. И то, и другое, наверное, было одним и тем же псевдонимом свободы (для того времени, конечно). Но, вкусив ее посредством субкультуры рока, назад в эстрадную комсомолию возвращаться нам ох как не хотелось, тем более, что генезис советских ВИА шел в направлении прямо противоположном – к кабаку, в блатняк так называемой «советской песни».
А советская песня была прямо вот тут, рядом, – прямо как ментовка, – ну не ментовка, так дурдом, – ну не дурдом, так военкомат. Все эти конкурсы-прослушивания, худсоветы, на которых вечно председательствовала какая-то ресторанная гопота, – это было «наше», советское, народное, комсомольско-блатное, хороводное… Этакая Одесса-мама в кокошнике. Пахла она искусственным, крашеным вермутом, огуречками маринованными, праздничными заказами с банками лосося… «Мы же не против рока – мы всего лишь против громкой музыки», – постоянно говорила эта «мама».
Всегда вокруг любой группы находится скамейка запасных и, чисто теоретически, каждая группа может идти тем или иным путем в зависимости от качественного состава участников. Когда ушел от нас Шеф, одним из претендентов на его место был Прошка (Сергей Прокофьев) – симпатяга, певший в модной тогда среди лохов виашной манере Дьяконова-Фазылова, которая, справедливости ради надо сказать, была более аутентичной, значительно более близкой и понятной для молодого дворового москвича начала 70-х, чем пафосно-барочный натужно-скрипучий драйв замученного тяжелой неволей рок-вокалиста – тоже типичное явление тех лет. Но тогда терпеть это было почему-то невыносимо.
Свобода играть рок упиралась в наличие собственности. Парадокс? Нет! Рок был развлечением исключительно московской золотой молодёжи, имущественный ценз здесь отсекал «непонятливых», потому что с «понятливыми» всегда можно было договориться. Кому договориться? «Кому надо». А «кому не надо» – тому и рока не надо. Не, ну разве не так? Люди без понятий – заведомые трупы, это очевидно. А что самое опасное для простого человека? Искушение. Искушение халявой. Вот именно поэтому, даже в коммунистической системе свободу нужно было заработать. Точнее, хотеть заработать. И понимать, как это можно сделать. Так что – вот вам и весь джентльменский набор для советского рок-музыканта тех лет: понятия и обыкновенный комплект аппаратуры. Ну и – пошло-поехало… Свадьбы, танцы, дни рождения, просто мероприятия-пьянки-выпитьзахотелось-подхорошуюмузыкупотанцевать. На эту тему можно написать отдельную книжку. Но не сейчас.
Летом – областные филармонии, квартальный план за месяц, фокусники-обезьянки, конферансье-алкоголики и все те же песни советских композиторов-плесенников в составе различных ВИА, где музыканты не знали даже имен друг друга. И… несчастная российская публика, по ушам которой прошлось целое стадо медведей. Отказать себе в роке мы не могли и здесь. Результат: проколотые шины автобусов и телеги по типу «вы тут чё?»… Короче, урла-урлой, почитатели таланта Володи Высоцкого.
Рускошансонщики всея Руси. А мы тогда – кто? А мы – передвижники, носители света просвещения в темные болота масс! Гм.
Группа наша носила название «Млечный путь» и играла только тяжелые вещи, хотя на комсовых мероприятиях мы и всякую разлюли-бодягу пели типа «тпру, старушка древняя», в частности, в родном, однажды, МИЭМ, после чего – там тоже зал оказался полностью разгромленным… Странно, но несколько месяцев назад сейшак «Удачного приобретения» прошел там вполне пристойно. Но это не мы. Это флюиды, наверное, во всем виноваты.
Ходил я все время с забинтованными пальцами – я их постоянно разбивал то об ободок малого барабана, то еще обо что-то, когда промахивался мимо тарелки. А что вы хотите? Рок был тяжелый: музыка Крустера (она же Grand Funk, изредка Black Sabbath) – слова мои; а палочки я заказал из текстолита, тяжеленные, с огромным мотком изоляции на концах – для противовеса и чтобы не вылетали из мокрых рук. А пипл очень внимательно смотрел: если музыканты недостаточно мокрые, то не рок это ни какой, а попса, «понтяра советская» – и всё. Кранты такой группе. Вот почему «настоящие» рокенрольщики играли в майках (или вообще без них), а не в виашных комсомольских «пинжачках»…
Середина 70-х – время великих подпольных сейшенов. Я помню «Скоморохов» в ДК «Метростроя», цепеллинофильское «Добровольное общество», «Рикки Тики Тави» с рыжим скрипачом-виртуозом по кличке Рикки, бешеную, но невнятную «Рубиновую атаку». Очень хорошее впечатление произвела «Машина времени» в ДК Косино – их программа «с дудками», конечно, была выполнена в виашной эстетике, и там была, конечно же, совершенно иная атмосфера, нежели на настоящих рок-концертах, но им удалось то, к чему стремились и ариэли, и песняры и все эти журбины-рыбниковы – большая форма в виде законченной сюиты из хорошо подобранных песен.
И – тем не менее – на полноценный сейшак могла пойти группа, только добившись финансовой независимости. И эту проблему надо было как-то решать. А тут еще и военкоматы выполняли свой план. Крустер закосил под 8Б, но в процессе закоса обрел новых соратников – Алика Грановского и гитариста Сергея Потемкина. Про Мишу Павлова, у которого в хрущевке на улице Лобачевского мы всегда собирались, я вообще не говорю.
У Павлова был роскошный хаер, но главное – удостоверение шизофреника, которым он очень гордился, поскольку менты при предъяве сей ксивы не могли его уже насильно остричь, как они это повсеместно практиковали с «нормальной» частью советской молодёжи. Этот хаер привлекал к нему кучу модных телок, и все ему завидовали. По-хорошему, конечно, эгоистом он не был – тогда можно было «у хорошего человека» запросто телку выменять на дубленку или не совсем убитые левиса. «Тёлки» этим даже гордились. В общем, жуть и форменное безобразие.
Но это еще не всё. Многие группы пользовались павловскими талантами и постоянно выпускали его на авансцену трясти хаером. Делал он это мастерски, публика заводилась с пол-оборота, но на гитаре, тем не менее, он играть не умел вообще. Да, в общем-то, к этому он никогда и не стремился. Поэтому у его гитары никогда не было шнура, шнур только мешал изображать «экстаз». Такого «вождя» можно было и в публику посадить, но эту функцию великолепно выполнял у нас Серёжа Васильев – сын известного тогда официозного поэта С.Васильева, который жил тоже на Юго-Западе, на Ленинском, в Доме Фарфора. (В том же доме, по-моему, жил и Вася Шумов)
Короче, Крустер, будучи активным дискоболом, – как, впрочем, и остальные держатели хороших магнитофонов, – нуждался в специалистах-технарях, которые могли содержать эту аппаратуру в постоянно рабочем состоянии. Одним из таких, очень авторитетных в Москве специалистов, был Женя Морозов, работавший тогда в закрытом РТИ АН.
Морозов увлекался театром, и после «призывного» развала «Млечного Пути» мы с Биллом оказались в тушинском ДК «Красный Октябрь» в составе морозовского ансамбля «5001», предназначенного для музыкального сопровождения самодеятельных спектаклей, типа, школы-студии Театра советской Армии. Ну, роком здесь и не пахло, но деньжат заработать было можно. Возникла проблема с гитаристом, и всё та же Марина Казначеева порекомендовала нам Диму Яншина – из нашего же МИЭМ. (Марина к тому времени уже вышла замуж за одного из наших факультетских красавцев – Диму Жарковского, известного еще тем, что его папа играл импозантного фашиста Кальтенбрунера в супербоевике тех лет «Семнадцать мгновений весны»).
А в это время (1975-1976 гг.), откосивший от армии, счастливый Крустер вместе с Грановским и очень техничным барабанщиком Шеллом (Сергей Шелудченко) собрали самую, на мой взгляд, тяжелую и самую убойную рок-группу за всю историю русского рока – «Смещение». В отличие, например, от «удачников» и всей этой эпигонской волны, они исполняли только русскоязычные вещи; а в отличие от групп типа «Машины» и «Воскресения», это был настоящий и бескомпромиссный, очень техничный рок, а не песни, просто с иным, чем у ВИА содержанием.
Как вы уже догадались, группа «Смещение» исполняла мои (а чьи же ещё?) вещи, которые были просто гениально обработаны и развиты Мелом Шахером русского рока – Андреем Лебедевым-Крустером (не путать с Лебедевым-Кумачом!). Причем, Крустер в «Смещении» играл на гитаре, а не басу. Легко представить, что это было… В щепки разлетались не только стулья, но и целые концертные залы. А задавала тон всему этому безобразию – фантастическая и в хорошем смысле сумасшедшая солистка группы – простая русская Гала по прозвищу «Лужайка», она же Алеся Троянская.
1974 год. «Млечный путь». Морозов (первый слева) думает о собственном проекте «5001» , куда вместе с ним уйдут (крайние справа) – Жариков (Батя) и Мирошников (Билл). До проекта ДК осталось совсем недолго. (Внизу высшая музыкантская ценность тех лет – ленточный ревер)Да, вот так начиналась, каждому ребенку сегодня известная, «группа Ария». Когда-то – скандал в виашном семействе – сегодня, простите, дорогие мои, это…. Я уж помалкиваю здесь про тухлую, рутинную «музыку», которой, в общем-то «славились» практически все ВИА. А вот теперь и еще один, теперь уже «с-понтом-рок-тяжелый ВИА» возвратился, в конце концов, яко библейский пёс, «на блевотины своя» – к пошлой и заунывно-приблатненной российско-советской песне «в молодежных ритмах». Кто там сравнил эстетику советских ВИА со СПИДом? Он недалеко ушел от истины…
Для Специального радио
Май 2006
НУ ЧТО, ПОТРЕНДИМ НА ТЕМУ «РОКЕНРОЛ МЁРТВ»? ЧАСТЬ 2: «ГРУППА ДК»
