Двадцатого июля поздно вечером позвонил Влад Петровский, клавишник бывшей группы «Цветы» и сказал, что вчера умер Сергей Дьячков: «Говорят, что инфаркт. А ведь я накануне утром с ним по телефону общался, он интересовался, как идет запись его новых песен. Пять вещей мы уже записали…».
Вслушиваясь в разговор, я вспомнил, как полгода назад, в конце января, предварительно созвонившись с Дьячковым, я отправился к нему в гости в Подольск, где он жил в частном доме. Он оправдывался, что не может сейчас сам выбираться в Москву, поскольку без машины, а я-то рад, что выбрался из города. Дьячков пригласил меня в дом: громадный, но добродушный пес встречает нас в сенях. Зато в прихожей зашлись в лае две маленькие, но породистые собаченки. Дьячков отгоняет их. У Сергея дома живет четыре собаки и пять кошек. Сам он с женой и дочкой-школьницей живет небогато. Дом не достроен, огромная кухня со сломанными, но когда-то шикарными стульями. Где-то в разгар разговора ножка у стула подвернулась, и Дьячков упал бы, если бы я его вовремя не подхватил:
– Вам большой привет от Лени Бергера, – начал я. – Когда вы с ним общались? – оживился Дьячков. – Не я, а Сергей Жариков со «Специального радио», – сказал я со значением. – Было это дня четыре назад. Бергер хочет записать альбом для русских, живущих в Австралии, сначала он хотел записать диск с песнями Антонова, но Жариков посоветовал ему сделать диск с вашими песнями…
– Да, мы созванивались с Леней перед Новым годом. А еще до этого он прислал мне запись песни «Алешкина любовь», которую они записал на английском языке. А я хотел отправить ему мои новые песни, потому что хочу, чтобы именно он исполнил их, поскольку только он сможет исполнить их так, как нужно. Но у меня произошел какой-то сбой в Интернете, и я не знаю, получил ли он их или нет, а теперь я понимаю, что он их получил, если звонил в Москву по поводу диска…
Наш разговор под диктофон начался с сожаления о том, что не остались записи песни Бергера «Возьми свои слова обратно», которую сочинил Сергей Дьячков. Оказывается, то, что мы слышим по радио, это вариант, который сделал Сергей Дроздов, солист ВИА «Синяя Птица».
– Бергер-то песню записал, но вскоре уехал в Австралию, – объясняет Дьячков, – а в те времена это означало, что пластинку выпускать нельзя! Я эту запись отдал Роме Болотному, который как раз тогда собрал «Синюю Птицу», и он повез ее в Гомель, где тогда жил Сереженька Дроздов. Он замечательный мальчик, я его обожаю, но он не сможет спеть так, как спел Бергер, потому что Бергеру дано от Бога! Но он содрал настолько точно, что это очень похоже, но это все равно, что картина великого Леонардо да Винчи и ее копия.
Бергер – это явление в русском роке. Есть люди талантливые, а это – просто гениальный человек. Все говорили, что он Тому Джонсу подражает. Да он никому не подражает! Просто он обладает врожденным чувством, когда человек умеет играть и петь легато. Этому нельзя научить. А это очень важно. Возьмите, например, Джона Леннона, дайте ему, скажем, три миллиона и потребуйте: «Джон, на тебе три миллиона и спой фальшиво!» – ничего у него не получится. Это у них отсечено.
– Это такая мистическая история! Я тогда сочинил несколько мелодий и пошел с ними к Слободкину, с которым я когда-то учился в училище при консерватории. Потому что я так привык. Я привык так делать еще со школьной скамьи. Потому что Слободкин – все ж таки музыкант. С кем еще поделиться? У «Веселых Ребят» тогда база была на «Щербаковской» (ныне – «Алексеевская»). Я приехал туда и проиграл ему эти мелодии, и он сразу все понял. Моментально! Тут же был вызван Гаджикасимов. Паша сел с поэтом и рассказывал ему, о чем должна быть эта песня? И все-то он угадал!
– То есть он сразу придумывал тему для песни?
– Да, он знал, о чем должна быть песня. И «Школьный бал» он тоже угадал. Он сказал: «Эта песня должна быть про школу!» И если бы не он, то не было бы этой песни! Но в этот раз текст написал Леонидов. Но Леонидов вдруг намылился в Америку. Из-за этого песню и запретили. Вместе со мной. Но Леня Бергер все-таки спел «Школьный бал»! Но, кстати, это – не для Бергера вещь. Лучше всех ее спел Валя Дьяконов. Но ей не дали раскрутиться. Не дали. Почему? Потому что Леонидов уехал в Америку, и ее тут же запретили! И даже выкинули из готовой пластинки, а вместо нее вставили песню Фрадкина «Не повторяется такое никогда». А ведь даже тираж был готов! Его же из магазинов вытащили!.. Но «Школьный бал» был раскручен и без пластинки! Спросите Юрия Федоровича Маликова: когда «Самоцветы» ее исполняли, в зале рев стоял! Он говорил, что когда ее в первый раз решили попробовать спеть… «Давай, – говорит, – попробуем спеть!» Спели. А публика не принимает обычно, когда песня не на слуху. И спели просто так. Не в конце, не в начале, а где-то в середине. И вдруг такой рев! Но придумал-то ее Слободкин!
– А у Дьяконова голос более слабый, чем у Бергера?
– Он просто другой. Совсем другой. Это – русский мальчик. Такой замечательный. Но это совсем другое!
– А Петерсон?
– Петерсон не столько поет, сколько… это было что-то движущееся по сцене. Он был очень артистичен. Я помню, как Валя Витебский пел песню про какого-то дурака, который все жаловался, что никто его не любит, а Петерсон играл роль, как будто он ему сочувствует. Они очень неплохо смотрелись. Они все были очень симпатичные ребята.
– Можно ли сказать, что «Алешкина любовь» навеяна битловскими мотивами?
– Что там похожего-то? – рассердился Дьячков. – Это моя песня! Разве что настроение, – смягчился Сергей. – Вот настроение – пожалуй! Ну, а кто мог этого тогда избежать? Мы все находимся под давлением: кто под Пушкиным, кто – под Моцартом. Я, честно говоря, всегда старался больше подражать Шопену. Но мне почему-то «клеят» «Битлз». Но я больше от классики иду…
– А вы были фанатом «Битлз»?
– Да, был. Что меня в них поразило? То, что они перевернули все это дерьмо, которое налипло на музыку, весь этот модернизм. В каждые времена все эти Шостаковичи поднимают голову, все это фуфло выдается за шедевры. Но это же голые короли! А что такое голый король? Ведь если ты скажешь, что это плохо, то значит, ты – дурак. И все смотрят и соглашаются: да, это хорошо! И только маленький мальчик, которому совершенно все равно, говорит: «Мама, смотри! А король-то голый!» И тут все увидели, что король голый: вот-те на! Вот и «Битлз» вернули музыку на круги своя. Они доказали, что ничего нового нет, это просто хорошо забытое старое, потому что их лирика – это просто ноктюрны Шопена, но не какие-нибудь, а самые лучшие! Все возмущались их длинными волосами, гитарами, модой! А вы сделайте так, как они! Не получается?! Во времена Шопена тоже была какая-то своя мода. Но эти вещи – вспомогательные! Главное-то музыка! Сейчас так, как во времена «Битлз», уже не одеваются, та мода уже ушла, сейчас в моде лысая башка или гребень, как у петуха. Но музыка-то осталась! Эти ценности, которые они отбахали, они уже не меняются. Значит, люди должны понять, что и все эти гребешки завтра отпадут, и в моде будет что-то другое. Но главное-то не в этом! Но не хотят люди понимать. Я и подражал «Битлз» в «Алешкиной любви». Но это настроение, которым все болели…
– Я слышал, что именно Гаджикасимов помог пробить этот диск на «Мелодии»?
– Гаджикасимов дружил с Рыжиковым, главным музыкальным редактором фирмы «Мелодия», поэтому у него все и получалось. Так как Рыжиков и созывал худсоветы, он знал, на какой худсовет принести ту или иную песню, а на какой лучше не соваться. Он советовал: «Придете не сегодня!» или «Придете завтра!» Потому что если раз зарубили, то второй раз уже…
– Получается, что бывали разные худсоветы?
– Разумеется! Кто-то сегодня в отпуске, кто-то уехал отдыхать, кто-то на даче. Рыжиков все про всех знал. И он знал, кого нужно позвать. Если позовет не того, то песня может не пройти. Если пришел Богословский и сказал «нет», ты – труп. Богословский все рубил. Он говорил «нет», и после Богословского нельзя было второй раз приходить на худсовет.
– А кто прослушивал «Алешкину любовь»?
– Я не знаю! Это дела Рыжикова и Гаджикасимова. Но я знаю, что сначала ее зарубили, и Рыжиков всунул ее в обход худсовета. Потом, когда тираж пластинки с «Алешкиной любовью» перевалил за несколько миллионов, Рыжиков тыкал ею им в нос: «Вот, пожалуйста, вам финансовый план за год! Доходы от этой песни покрыли все затраты фирмы «Мелодия» на год!» Ведь надо же было еще и пластинки с речами Ленина выпускать!
И все бы хорошо, если бы не Ленинский юбилей! Все беды начались со 100-летия Ленина. «Нам столетья – не преграда!» Помните? «Хмуриться не надо, Лада!» Но самое страшное – это статья Ошанина в «Советской культуре». Эта статья была направлена против Гаджикасимова и еще нескольких поэтов. Некоторым из них удалось отбиться. А Гаджикасимова закрыли. Полностью. Но так как у меня все было с Гаджикасимовым, то заодно закрыли и меня.
Ошанина взбесила «Восточная песня», которую пел Палад Бюль-бюль оглы. Помните: «Я встретил девушку…»? И он написал о том, что коверкается русский язык. Что бы он сейчас сказал? А?! Человек-то он был глыба, но его разозлило-то, что они якобы не занимаются творческой работой, а «поднимают гонорары искусственно». Ошанин – великий поэт. Очень великий. Я преклоняюсь перед ним. Но он не умел писать стихи на музыку, для него это было очень непонятным делом. А, кроме того, не стало его постоянного напарника Аркадия Островского, автора песен «Ау нас во дворе», «Девчонки стоят в сторонке». И так получилось, что Ошанин больше ни с кем не мог работать.
А в Гаджикасимове была одна особенность. Может быть, он был не такой русский поэт, как Ошанин, но он шел от музыки! Потому что просто стихи любой дурак напишет, а тут нужно создать музыкальный образ. Да чтобы музыкальность была. А это умели делать считанные люди. Каждый берется за это, да не у каждого получается.
После этой статьи можно было уже больше никуда не соваться. Знаете, как у нас? В «черный список» попал – и пропуск не выписывают. Я не мог пройти на Качалова! Видят фамилию – и пропуск не выдают.
Гаджикасимова уволили, и я тоже полетел вместе с ним верх ногами. Онегин мне говорит: «Ты ни в чем не виноват. Твоя беда только в том, что ты связался со мной». Но мне вообще везет: один уехал, другого запретили – а я виноват! Отлично! Бывает, что такое случается, – ладно. Но когда таких случаев много, значит, тут есть какая-то закономерность, которая зовется судьбой.
– А почему, кстати, не вышла на пластинке песня «Дом мой – Россия»?…
– Да потому что теперь авторов уже обвинили в русском шовинизме!!! Дербенева опять-таки, а не меня! Тогда нужна был – «Мой адрес – не дом и не улица» – про Советский Союз. И меня обвинили в русском шовинизме!
Кстати, у меня есть три вещи, написанные с Ошаниным: «Ветка жасмина», «Зачем ты вернулся?» и «Наедине с собой». Если Бергер приедет, то он их споет.
– Ошанин не объяснял свою позицию? Почему он то письмо написал?
– Я об этом с ним не говорил, я даже не заикался об этом. Знаете, где он жил? В тех самых знаменитых домах на Кутузовском, где жил Брежнев. С одной стороны стоит дом-громадина, и с другой – такой же. Одинаковые… Кстати, из-за той статьи песню «Алешкина любовь» больше ни разу не передали по радио. А потом председателем Гостелерадио стал Лапин, и вообще все закрыл. Только для членов Союза композиторов. А если ты не член, то в эфир ты не выйдешь! Можешь только на кухне сидеть и кайфовать – и все!
– Удивительно! – воскликнул я. – У вас столько прекрасных песен! Вы достойны быть членом Союза композиторов больше, чем иные его действующие члены!
– А нельзя было!
– Почему?!
– Потому что тогда многого нельзя было.
– А кому тогда можно было?
– Все решал комсомол. Но если ты не комсомолец, то ты – никто! Мартынов был принят в Союз композиторов через комсомол. Он сам мне об этом говорил. А я не был комсомольцем… У меня не было комсомольских корней.
– А, что, разве нельзя было прийти туда с пластинками, которые миллионными тиражами расходились по стране?
– Куда прийти?! – рассмеялся Дьячков.
– В Союз композиторов. Где он тогда располагался?
– Ну и скажут тебе: иди домой!!! И все! Да я бы и не пошел…
– На миньоне «Цветов» вышла ваша с Гаджикасимовым песня «Не надо». А на этот миньон тоже было сложно пробиться?
– Я пробиванием через худсоветы не занимался. Это делали Стасик, или Слободкин, или Гаджикасимов. А я только музыкант – и больше ничего.
– А была такая проблема перед этим миньоном?
– Пройти худсовет? Она была всегда, эта проблема. И не только у меня. Но люди как-то к ней приспосабливались. Вообще все это начиналось как шутка. Ко мне подошел Стасик и предложил записать пластинку. Я согласился. И мы записали три шлягера. А они как долбанули! Стасик – это такого же масштаба человек, как Слободкин, такой же талантливый, только гораздо более жесткий. Видимо, в этом есть какая-то генетика, что ли? Это – человек, который умеет руководить, умеет приказать, умеет все сделать, его энергии хватит на все, что угодно. Ему просто нет преград, если он чего-то хочет. А если не хочет!.. Если он за что-то брался, там уже не бывало так, чтобы кто-то поперек пошел!
– Так что за шутка была с первой пластинкой «Цветов»?
– А кто участвовал в этой записи?
– Я, Лосев, Фокин, сам Стасик играл на гитаре, Семенов какой-то проигрыш сыграл на клавишах, Алешин бэки спел. Причем, Лосев до этого никогда не записывался, но все сделал на раз. Ну, не очень хорошо, – в словах Дьячкова звучит скепсис. – Но о чем сейчас говорить?!
– Да, 14 миллионов проданных экземпляров говорят сами за себя. А с песней «Честно говоря» тоже были проблемы? Как она прошла худсовет?
– Этот худсовет я помню! Мы пришли на «Мелодию», и Стасик мне говорит: «Садись и играй!». А напротив сидит вся эта мрачная худсоветовская кодла. Я живьем играл перед всеми этими богословскими на худсовете. Начал я петь и вижу, что они заулыбались. И нарушилась вся эта атмосфера официальности. «Ну, хорошенькая песня. Ну, давайте пропустим!» – сказали они. И пропустили. Но фокус в том, что у меня был баянист. И они клюнули на баяниста!..
– Все равно я отказываюсь понимать! Вами написано много песен! Много выпущено пластинок! Почему же не берут в Союз композитов?!
– В принципе, если бы я подсуетился, то уже Народного мог бы получить. Или Заслуженного! Но я же выехал из страны! Меня же здесь не было! Я эмигрировал отсюда в 1987 году. Был у меня такой грех.
– А почему? Казалось бы, началась перестройка?
– Да уже настолько «идеология» заела! Ну, не везло мне! Этот виноват – а запрещают меня, этот виноват – а запрещают снова меня, третий виноват – но снова меня запрещают! Кроме того, я не был членом ни комсомола, ни коммунистической партии. А без этого вообще никуда!
– А за границей вы не пробовали песни писать?
– А там не пишется…
– Я объясню, в чем дело, – вступила в разговор жена Дьячкова Лена. – Если бы Сережа эмигрировал в Израиль на десять лет раньше, то он мог бы вписаться туда по той простой причине, что в то время там больше котировалась европейская культура. А в то время, в которое он туда приехал, там уже шла политика с оглядкой на восток. Объясняется все это очень просто: в Израиле в то время начало резко сокращаться население. У них мало населения. Он нуждается в населении. Потому что если в обычной израильской семье максимум 5 детей, то у арабов – 15. У них там идет соревнование: кто больше родит? – Еще Арафат говорил: «Мы их уничтожим тем, что у нас больше рождается детей. Наши матери убьют количеством рождаемости…» Тогда из России людей туда не выпускали, и они стали брать с Африки. Им же люди в армию нужны! Эфиопы, марокканцы – там ими сейчас забито все! Грубо выражаясь, началось вторжение ашкеназийской культуры…
– Да, марроканцы!.. – рыкнул Дьячков. – Там уже начался такой киргуду!
– Сережа! – укорила его Лена. – Получилось так, что он приехал туда в тот момент, когда вперед шла восточная музыка, а европейскую культуру уже начали давить. На радио мы познакомились с одним замечательным журналистом-англичанином, который заметил Сережу. Этот англичанин сказал, если бы удалось выпустить диск Сергея, то у Израиля был бы новый поворот в культуре, и повел его к пластиночному «мафионеру» Израиля. Но тот оказался человеком восточного происхождения, и раскручивал певцов своей ментальности, поэтому он сказал: «Все замечательно! Заплатите – и мы выпустим запись!»
– Денег ему надо было! – печально рассмеялся Дьячков
– Он потребовал 25-30 тысяч долларов. Но откуда у человека, который выехал из России, получив 300 долларов в зубы, такие деньги?
– И вот мы с Леной вернулись обратно в Россию, – продолжил Дьячков печальный рассказ о своих странствиях. – Но квартиру Москве нам не дали, мы смогли поселиться только в Подольске. А ведь я родился в самом центре, на Смоленской, в Проточном переулке. Дом был сверху деревянный, а внизу – каменный. Мы там жили в полуподвале. Квартира была коммунальная. Но весело было. Печку топили… Это место вообще восхитительное! Проточка, Панфиловский… Тогда еще трамвай ходил и до Фили можно было доехать на трамвае. А там лес был. Там было вообще гениально! Но бандитские места!
– Бандитские?!
– «Мэйд ин Фили»! Прямо как нация была! И это – моя нация! Моя Родина! Причем юмор там был жуткий! Эти люди так устроены были, что отличались черным юмором. Других таких я не встречал. Жил там такой тромбонист Крылов, который играл в оркестре Рознера. Однажды они выступали в ДК им. Горбунова, что в Филевском парке. Ну, сидит он в оркестре. Кто там его видит? Выходят солисты, поют. А весь зал скандирует: «Крыло! Наш! Наш Крыло! Вон он! Смотрите, с трубой сидит!..» И никого не волнует, кто там выступает. Такой был скандеж, что концерт пришлось отменить.
Но когда строился Кутузовский проспект, наш дом снесли, а нам дали квартиру в Теплом Стане, в 3-ем микрорайоне, в доме, где был югославский магазин «Ядран». По-моему, этого магазина уже нет. Там тоже было очень красиво: рядом – озера, лес, где мы с Пузыревым грибы собирали. Леха жил неподалеку, в Тропарево, и зимой он ко мне на лыжах приезжал. Сейчас там на каждом шагу сделаны забегаловки, а раньше был дикий лес, который еще Петр Первый сажал. Мы там ходили, когда еще ничего не было. Раньше там только пивная стояла. А сейчас кругом – «цивилизация». За каждый шаг – деньги плати! А природы уже нет. Господи! Что же делается!!
***
Мы начали прощаться.
– Ты не забудь на счет этой идеи, на счет пластинки, – попросил Дьячков.
– Не забуду, – пообещал я.
– Я написал несколько вещей, в которых я выступлю не только как клавишник, но еще и как певец. Я ведь неплохо пою. Хочется записать эти вещи, но… здоровья не хватает! И нет своей аппаратуры, а кланяться каждому, у кого есть компьютер, уже просто нету сил! Но сейчас есть возможность взять компьютер в кредит, потому что у меня сейчас худо-бедно, но есть работа: в ДК завода имени Орджоникидзе, а это – очень крупное предприятие, я буду делать хор, с детьми буду заниматься. Там я буду получать зарплату, и поэтому получу право взять кредит на покупку компьютера.
Я ведь недавно был у Павла Яковлевича. Я спросил его, почему он не восстанавливает «Веселые Ребята»? Он ответил мне: «Дай мне Бергера! И я восстановлю их сразу же!»
Самое гениальное, если бы приехал Леня (он сейчас Леон) и мы бы позвали Пузырева – и это был атас! Я сделаю так красиво, что мало не покажется. Если я хотя бы у себя имел такую запись, и то мне было бы это приятно. Я уж не говорю про то, чтобы люди ее слушали, чтобы она в эфир пошла. Будет ли это продаваться или не будет – это вопрос другой. К сожалению, это решаем не мы, это решают люди, которые берут диски в киоски. Но они продают только тех, кто поет попсу. Но, может, и это будут продавать?
– Надеюсь, мы все-таки победим!
– До этого можно и не дожить, – вздохнул Дьячков, – потому что везде своя мафия. Эта система пришла сюда с Запада, а здесь это – вообще смерть. Потому что здесь все превращается в дерьмо! Там – горы дерьма, а тут будет его еще больше! Здесь все будет утроено. Здесь нет середины. Либо расстреливают всех, кто не похож на комсомольца, либо – наоборот. А это – страшное дело! Это – революционная ситуация! Это – опять бардак, революция, кровь…В принципе, ничего у меня не вышло. Жизнь погублена, зарублена…
Дьячков махнул рукой, кликнул собак и пошел проводить меня до ворот. На прощанье мы обменялись рукопожатьем, и мне понравилось, что рука у Дьячкова была крепкой. И я заспешил на станцию…
После этого я еще несколько раз встречал Дьячкова. К сожалению, предчувствие близкой смерти не обмануло его. Сеогей Дьячков умер, так и не дождавшись выхода в свет своих новых песен…
Для Специального радио
Июль 2006
