Но в 1970 году произошел один неприятный случай, который положил конец “Ровесникам”. Администратором у нас тогда был близкий друг кого-то из руководителей Ленконцерта – омерзительный тип. Мы поехали на гастроли в Рославль, и по графику у нас там должен был быть один свободный день. Наш администратор договорился на этот день о двух внеплановых концертах, но поскольку в тот момент был в ссоре со всеми ребятами, то никому ничего не сказал. Ребята, считая, что у них выходной, уже с утра приняли дозу, а Анатолий Иванович, вообще, набрался по полной программе. Конечно, они бы не стали пить, если бы знали, что вечером будет концерт. И вдруг я узнаю, что вечером концерт. Надо срочно ехать в какой-то другой город. Поезд стоит 2 минуты, Королев, Иваненко и Соколов на поезд, конечно, не успели, приехали потом на такси. Зал битком, в первом ряду руководители города. Надо выходить на сцену, а Королев ни в какую! Пытались его хоть как-то поставить на ноги – бесполезно.
В первом отделении у нас был чтец. Он проговорил 40 минут, потом еще 20, а потом зале раздался свист. Тогда Анатолий Иванович вышел на сцену, сказал: “Если вы думаете, что я пьян, то вы ошибаетесь” – и ушел…
В этот же день в Ленконцерт по партийной линии пошла депеша. С гастролей нас не сняли, но когда мы через неделю вернулись в Ленинград, вызвали на ковер. Я готовился защищать Анатолия Ивановича, но дело обернулось совсем не так, как я ожидал. В срыве концерта обвинили не Королева, поскольку он был одним из лучших гастролеров страны, а музыкантов ансамбля. Ансамбль “Ровесники” был расформирован.
Мне пришлось уволиться из Ленконцерта. Пошел работать учителем математики. Быстро привык к новой работе и не хотел возвращаться на эстраду. Но долго преподавать мне не пришлось. Через три месяца моя жена пошла к Коркину и уговорила его снова взять меня на работу в Ленконцерт. Я пошел работать в “Веселые голоса”. Руководил ансамблем Виктор Иванович Щепочкин – хороший, спокойный человек, никогда не слышал, чтобы он на кого-то закричал. Очень приличный гитарист, одно время работал у Ванштейна. Родом он был из Сестрорецка, профессиональный рыбак. Внешне был очень похож на Фрэнка Синатру. Мы его так и звали – Фрэнки.
Сначала все шло хорошо, но потом у Фрэнки что-то случилось по части выпивки, и руководителем ансамбля назначили меня. Но к тому времени с Королевым стало невозможно работать по причинам чисто финансовым. Деньги не только сейчас, но и тогда решали все. Дело в том, что право на отделение имел только Анатолий Иванович, а мы получали голую ставку, которая не превышала 8 рублей, и какой-то процент за аккомпанемент. Всего выходило 9 рублей 80 копеек. И “Дружба” и “Поющие гитары” в это время уже получали по 18 рублей. Ну, какая здесь может быть конкуренция? Я беру музыкантов с улицы, воспитываю их, начинают прилично играть, и их тут же уводят Александр Александрович Броневицкий или Анатолий Николаевич Васильев.
Мы часто работали в концертах с “Дружбой” или “Поющими гитарами”. Стоим на сцене, вижу за кулисами Сан Саныча. Понятно! Значит, положил на кого-то глаз. Все! Музыканта нет. Васильев, вообще, у меня сразу пару забрал – Иваненко и Соколова. У меня уже не было сил бороться. Пошла полоса неудач. Короче, я пришел к руководству и сказал, что не тяну. Ну, действительно – это было детище Щепочкина. Я попытался что-то сделать – не получилось. Я ушел. На руководство ансамблем вернули Виктора Ивановича, за что он мне был благодарен, а я ему. Все закончилось ко всеобщему удовольствию.
К тому времени я уже начал плотно общаться с “Поющими гитарами”. Уже “Саласпилс” стал шлягером. Васильев пригласил меня в ансамбль, и я перешел. В “Поющих” я стал аранжировщиком. Композиторские работы тоже были удачные. А в 1975 году на повестку дня встала опера “Орфей и Эвиридика”. Я прекрасно понимал, что это конец коллектива, но Васильев хотел ее поставить. Во-первых, Анатолий Николаевич – замечательный творческий человек. У него было чутье, был вкус. А, во-вторых, совершенно неуправляемой стала “золотая пара” – Александр Федоров и Евгений Броневицкий.
Конечно, они составляли супер-дуэт. Второго такого дуэта не было, нет, и я не знаю, будет ли когда-нибудь. Ребята с колоссальным вкусом, умные, толковые, с потрясающим музыкальным чутьем. И кроме того у них удивительно сливались голоса. У Жени мощный голос, яркий, сочный, чистый. А Саша, как обезьянка. Он мог копировать кого угодно – от БИТЛЗ до низких басов. Голос резиновый. Две октавы брал свободно. Это идеал для любого ансамбля, хора. Супер-парень! Может спеть все, что угодно. Но неуправляемость этого дуэта стала одной из причин, которые подтолкнули Васильева на создание оперы.
В этой опере все сложилось замечательно. Музыка, правда, средненькая, но сценарий замечательный. Совершенно понятный, но давно к тому времени неиспользовавшийся сюжет. Юные Понаровская и Асадуллин. Богдан Вивчаровский – великолепный баритон. Все там оказались к месту! Точное попадание во всех героев! Я считаю, что Васильеву надо памятник поставить за то, что он сделал! Мы писали аранжировки. Часть – Клеймиц, часть – я, часть для оркестра – Кальварский.
Единственный человек, о котором бы мне еще хотелось сказать, потому что о нем как-то все забыли, а ведь без него этого опуса просто не было бы – это директор Ефим Семенович Буральник. Легкий, жизнерадостный человек. С ним не было ни видно, ни слышно никаких проблем. Он сам везде бегал, договаривался с мастерскими Кировского театра, за собственные деньги и ящики водки доставал лучшие материалы, натуральную кожу и т.д. В общем, делал все, что нужно Розовскому. Ведь Розовский в то время разрывался между “Орфеем и Эвридикой” и постановкой в БДТ “Истории лошади”.
Так или иначе, но эта опера была большой удачей! Ведь тогда мы за короткое время прошли бродвейский путь, совершенно не зная, как это делается. Была проделана колоссальная работа. Даже в том, что касается микрофонов. Там же целая микрофонная партитура была! А сколько раз провода рвали! Актер на одном конце сцены спел полфразы, режиссер его заставляет бежать на другой конец, он хватает микрофон там, бежит еще куда-то. Кошмар!
В общем, дорогу прошли большую, сложную, но потом это принесло славу. А Журбину – еще и деньги, баснословные по тем временам. Дело в том, что он сумел быстренько пробить это дело, как оперу. А опера – это же совсем другой процент авторских отчислений. По-моему, не три процента, как с песен, а шесть. Представьте себе, сколько это было со стадионов! Он буквально через месяц стал очень состоятельным человеком, хотя до этого был, можно сказать, нищим. Потом Союз композиторов опомнился, но было уже поздно. “Орфей” был зарегистрирован как опера.
Все было замечательно, но это стало концом “Поющих гитар”. Тридцать спектаклей в месяц! Этого никто не мог выдержать. Стали вводить дублеров. По 2-3 дублера у каждого. Я, как пианист, должен был разучивать с ними партии. Это был кошмар! Голова постоянно болела. Что касается музыкантов ансамбля, то сначала они еще были на сцене, а потом их вообще убрали за кулисы. Женя Броневицкий и Саша Федоров стали там никем. Ну и через 2-3 месяца музыканты “Поющих” стали расходиться кто куда. Гриша Клеймиц ушел к Пьехе, Женя Броневицкий – в “Дружбу” к брату, Саша Федоров какое-то время еще держался, а потом уехал в Москву к Стасу Намину. Короче, все разбежались.
Я пошел к Лавровскому в “Калинку”. Сергей Борисович тоже решил делать оперу. Но здесь все сложилось далеко не так удачно, как в “Поющих”. Мы с Кравченко написали оперу. Это была очень интересная работа. Дело в том, что Кравченко – мощный композитор, в стиле Мусоргского, а я – чистый западник. Но у нас все срослось. Он писал куски, я писал куски. Потом он все это редактировал, приводил к определенному почерку, а я писал аранжировки. В общем-то, опера получилась нормальная. Но музыканты “Калинки” на примере “Поющих” уже видели, что опера – это могила для ансамбля. А потому эта опера никого не интересовала.
Сценаристом взяли Славу Дреера – замечательного поэта, но абсолютно слабого драматурга. Раз двадцать название меняли. Режиссера я вообще не помню. Его потом никогда нигде не было видно. Но тогда он такого накрутил, навертел! В общем, как-то оперу мы сделали. По-моему, она называлась “Свадьба в Калиновке”. Успеха она не получила. Лавровский, чтобы как-то выйти из положения, стал втюхивать туда шлягеры из популярного тогда альбома “По волне моей памяти”. Опера просуществовала пару месяцев. Формально Ленконцерт окупил затраты и даже получил какую-то прибыль. После чего все умерло. Коллектив облегченно вздохнул, и вернулся к концертной деятельности.
По сути дела это был провал. И в 1980 году я ушел из “Калинки”. Хотел уехать в Америку, но из-за детей застрял здесь, о чем до сих пор жалею. Пошел работать руководителем варьете в “Садко”.
Там мы сделали замечательное шоу. У нас танцевали лучшие балетные пары. Оркестр был очень хороший. Солистом я взял Борю Здравомыслова. Замечательный итальянский тенор! У нас была программа из русских народных песен и танцев, а на “закуску” Боря пел итальянские шлягеры. Посмотреть на него приезжала вся Италия. Такого ажиотажа я никогда не видел! Дикий успех! Его забрасывали валютой! Приходилось отмазывать от соответствующих органов. Потом его несколько раз выгоняли.
А потом мне это все надоело, и я вернулся к Лавровскому. Но там уже был чистый чес. По тридцать концертов в месяц. Причем каждый концерт – это новая площадка.
Короче, в 1985 году, когда началась перестройка, я все это бросил и пошел работать во Дворец культуры пищевой промышленности руководителем музыкального клуба. Стал прокатывать концерты. Делал джазовые вечера. Тогда ведь после длительного перерыва в джазе появилась очень талантливая молодая поросль. Это был настоящий техничный джаз. Кроме обоих Бутманов, были Женя Маслов – супер-пианист, Дима Колесник – он сейчас в Америке, Рябов – замечательный гитарист, Костюшкин – прекрасный саксофонист, отец одного из солистов “Чай вдвоем”, Старостенко – этот спился, ушел в монастырь, там всех споил, после чего его оттуда выгнали. Но тогда в джазе было безвременье.
“Джаз-Квадрат” уже влачил жалкое существование, а у Голощекина своего клуба еще не было. У меня было очень удобное помещение. Такой настоящий, уютный Нью-Йоркский джазовый погребок. Поэтому все джазмены с удовольствием собирались там поиграть. Да и не только наши. Американцы, которые приезжали в Ленинград, тоже все приходили в этот клуб.
Но эти джазовые вечера всегда были убыточными, они носили чисто пропагандистский характер. А поскольку клуб должен был приносить прибыль, я устраивал дискотеки и концерты рок-музыкантов. Золотое время было, когда они только начинали выходить на сцену. Все эти “Алисы”, “Поп-механики” и прочие еще не были избалованы деньгами. Я им давал репетиционное помещение, делал афиши, а они за это выступали у нас во Дворце культуры. На сборы от дискотек и рок-концертов я содержал джаз. Правда, если дискотека всегда гарантировано приносила деньги, то рок-концерты – фифти-фифти. Рокеры могли собрать полный зал на тысячу мест, а могли провалить концерт, да еще и спалить мне все аппаратуру.
Все это продолжалось до тех пор, пока Голощекин не открыл свой клуб. Мне сложно было с ним конкурировать. У нас во Дворце культуры был очень слабый директор, а за Голощекиным стояли очень большие люди. К тому же его клуб – это пиар! Хорошо ли он играет, плохо ли – главное, пиар. А у меня была голая студенческая атмосфера. В общем, в начале 90-х я пошел работать в областное управление культуры. Работал с самодеятельностью.
Это было очень интересно. К тому времени самодеятельность уже везде стала вымирать, а у нас в Ленинградской области – нет. Потому что у нас в области нет городов-мастодонтов. Все города и поселки маленькие. Клуб или дом культуры в них находится не за 15 километров, а рядом с любым домом. Вот люди и тянулись туда. Мы устраивали различные музыкальные фестивали.
Там я отработал 10 лет. Кроме этого записывал на студии Ленфильм собственные песни. Но это был такой тюремный блатняк, матершина. Ну, может быть с десяток стоящих песен там и найдется, а остальные мне сейчас даже показать стыдно. Хотя есть любители, которые до сих пор мне звонят, благодарят за те записи. А мне стыдно за то, что им это нравится.
В 1997 году при Красносельской школе искусств мы организовали первое в стране компьютерное отделение. Параллельно я занимался бизнесом. Прогонял выступления всяких экстрасенсов. Все это классно было обставлено – с хорошей режиссурой, светом, хором, оркестром. Стадионы набивались! И вот эти деньги я стал тратить на покупку компьютеров, микрофонов. Очень здорово нам помог один из местных депутатов. Выделил деньги на организацию базы, на покупку хорошего пульта и т.д.
С тех пор занимаюсь с детьми. Учу их композиции. Ребята очень способные. На международном конкурсе юных композиторов всегда получают первые места, а в этом году у нас было аж три первых места – в младшей, средней и старшей группах. Мне очень нравится возиться с пацанами. Это молодая кровь. Они и мне не дают закиснуть.
Для Специального радио
Октябрь 2006
ЭДУАРД КУЗИНЕР И ЕГО «РОВЕСТНИКИ» ЧАСТЬ 1: ТИТАНЫ ИЗ ДК ПЕРВОЙ ПЯТИЛЕТКИ
