Когда я утром встаю и беру гитару, то первый играемый мною рифф — это рифф Чака Берри. Это наша музыка — как еще сказать. Это просто классика, настоящая классика, и я не могу назвать какой-нибудь предел для игры. Буду играть, пока не надоест.
МАЙК НАУМЕНКО
Право на рок… Майк Науменко почувствовал в себе это право очень давно, задолго до того как была образована в 1981 году группа «Зоопарк». Вся его жизнь была постоянной беспрерывной борьбой за это право, и даже в последние годы, когда рок уже перестал быть убежищем для нонконформистов и преспокойно — порою очень даже безбедно — зажил в легальных условиях, Майк продолжал свою борьбу.
С кем же боролся он, признанный классик русского рока? Если в прежние годы песня «Право на рок» (великолепный образец несколько утяжеленного ритм-энд-блюза) полностью отражала ситуацию реального противостояния музыкантов придурковатому общественному мнению и суррогатной, казенной культуре, то со временем все изменилось настолько, что старый хит «Зоопарка», утратив актуальность, годился разве что для иллюстрации какой-нибудь главы в многострадальной истории российского рок-н-ролла.
Но не будем забывать о том, что само понятие «борьба» — это не только схватки и баррикады, это также еще и состояние души, далеко не всегда очевидное для окружающих…
Да, Майка давно уже называли классиком, причем без всяких кавычек. Иногда, правда, с ироническим оттенком, причем без сарказма — законсервировался, мол, наш классик, время-то вперед ушло, а он все поет одни и те же старые песни. Какой-то резон в этих высказываниях был, «Зоопарк» не слишком часто баловал нас новостями. Последний по хронологии альбом «Белая полоса» был записан аж в 1984 году, а с 1986-го Майк и его группа регулярно колесили по шестой части света с набором хорошо обкатанных номеров, к которым редко прибавлялись новые песни. На фоне разнообразных новаций «Зоопарк» выглядел малость архаично и старомодно, рок-критики писали о группе нечасто, предпочитая другие темы.
Впрочем, рок-журналисты — это особая раса. А вот публика продолжала любить Майка, он по-прежнему оставался авторитетом, «звездой», и концерты «Зоопарка», особенно в провинции, посещались очень неплохо.
Можно, конечно, презирать мнение толпы с ее известной непросвещенностью и невзыскательными вкусами, и наверное, в самом деле толпа — дура, а народ — «сер, но мудр», как писали в «Гадком лебеде» братья Стругацкие. Наверное, массовая культура в чем-то не совсем культура именно потому, что она — массовая. Однако рок-н-ролл — это продукт массовой культуры (сейчас мы не будем рассматривать другие определения жанра, не менее, кстати, спорные, чем это), а Майк Науменко играл именно рок-н-ролл. Он очень любил танцевальную, шебутную природу рока и никогда этого не скрывал: «Мы играем простой рок-н-ролл, под который те, кто хочет потанцевать, могут потанцевать». — Тут же добавлял: «А те, кто хочет послушать тексты, могут посидеть и послушать». «Мы достаточно беспретенциозные люди и всегда говорили, что не хотим сказать ничего особенного, — заявлял Майк, но тут же следовало: — Хотя, вероятно, это не совсем так. Но принимать рок-н-ролл за чистую монету — дело каверзное».
В этих добавлениях весь Майк. Он не любил заниматься саморекламой и никогда не претендовал на роль гуру, хотя немало отхлебнул из «звездного» кубка. К нему постоянно приезжали поклонники из разных городов (что сильно его доставало), а однажды «Зоопарк» встречали с духовым оркестром. Множество рокеров считали и продолжают считать Майка своим «крестным» отцом, его песни пробуждали сознание, поддерживали и давали нужный ориентир. Майк все это знал и, конечно, чувствовал себя мэтром, но из всех наших рок-апостолов — больших и малых, крутых и не очень — он выделялся демократичностью, интеллигентностью и редкой в этом кругу невзыскательностью. Жил в коммуналке. Одевался очень просто, годами в одной и той же курточке — или так казалось? Смотреть на него вне сцены было не слишком весело в последнее время, он выглядел лет на двадцать старше своих тридцати шести, и мне, не стану скрывать, становилось иногда немного не по себе, потому что я сразу вспоминал худенького мальчика с тонкими и нежными чертами лица (одна из девчонок в нашей старой компании назвала его как-то «птичкой»!), Майка, Мишу из начала семидесятых, из эпохи рокерского вторжения в Сайгон. Теперь вроде бы он и не ходил уже никуда, разве что изредка в рок-клуб, на репетиции или к кому-то из близких знакомых. На светских тусовках я его не помню.
Если бы Майк сочинял только веселые заводные песенки типа «Мажорный рок-н-ролл» или «Буги-вуги каждый день», он и тогда бы вошел в историю, в образе, скажем, эдакого российского Чака Берри или питерского Литл Ричарда. Он, как никто, знал толк в рок-н-ролльном веселье, в мощном, энергичном, эмоциональном драйве, лежащем в основе всей этой странной, сумасшедшей культуры. Майк был одним из первых русских рокеров (если не первым), нашедшим точнейший, просчитанный и выверенный словесный эквивалент для музыки, рожденной не здесь, благодаря чему во многом пошатнулись стереотипные представления о том, что здесь музыки рок быть не может.
Прекрасно ориентируясь в западной классике (я видел его архивы, это в основном «общие» тетради, заполненные английскими текстами), Майк все-таки сделал свой ход, он был в числе тех, кто принял эстафету, расшатал границы и сблизил культуры. «Принимать рок-н-ролл за чистую монету — это дело каверзное»… Без сомнения, Майк! И хотя нет вроде бы смысла расчленять единое целое, но ты никогда не был для меня «чистым», лобовым рок-н-ролльщиком-весельчаком. Когда я впервые внимательно вслушался в твои тексты — давно это было, давно — всех, как магнитом, тянуло на Рубинштейна, 13, и никто из наших еще не умер… — меня заворожила тогда эта необычная поэзия, в ней не было изысканных образов и хитроумной символики, туманных, отрешенно-невнятных словонамеков и всего того странного, без чего как будто поэзия не обходится; нет, здесь все отличалось конкретностью, хорошей простотой и удивительной подлинностью — я знал этих людей, о которых ТЫ пел, я ходил по тем же улицам, что и они, я проживал свою жизнь рядом с ними, кочуя по тем же кухням и квартирам, среди однотипного, немудреного быта: среди тех же тусовок и приколов — среди всего того, что составляло божественный мир нашей молодости!
Собственно, тексты Майка и сделали ему имя. В первую очередь. Его баллады куплет за куплетом раскручивали пеструю панораму жизни целого поколения. Я не думаю, что это поколение было потерянным, наоборот, оно пыталось найти то, что потеряли другие, старшие. Просто не всем удавалось найти, многие буквально на глазах проваливались куда-то. Бывало, вот он, стоит перед тобой и вроде ты хорошо знаешь его, а подойдешь поближе — какая-то дурь в глазах и что-то неуловимое изменилось в лице. Уже не тот. Уже другой. Майк эти изменения чувствовал и видел, в альбомах «Зоопарка» начала 1980-х поставлены все диагнозы, причем без намека на дидактику. При этом Майк своих взглядов никому не навязывал (как и впоследствии), он не любил экстремизма и безапелляционных суждений.
В его песнях тех лет немало иронии, едкого юмора и даже гротескных зарисовок, но вот злым он не был, понимая, что срывает маски с живых людей, — и сочувствуя им, тоже, в общем-то, имеющим свое право на место под солнцем. Что же касается лирических интонаций, то они отличались сдержанностью, жесткостью, как бы в соответствии с напористой, аскетичной музыкальной фактурой, и только потом, значительно позже, Майк «помягчел» и лирика стала доминировать, постепенно вытесняя сатирические мотивы. Это довольно резко контрастировало с радикальными настроениями групп нового поколения, активно заявившими о себе в период начала коммунистического конца.
На перестроечном фоне творчество Майка многим стало казаться подчеркнуто индифферентным и чуть ли не консервативным. Все шумят, кричат, бурлят, протестуют что есть сил, а тут — притчи, философия, любовные переживания. Но Майк, старый романтик и верный рыцарь рок-н-ролла, продолжал идти своей дорогой, ощущая по-прежнему связь с великой традицией. Он держался корней. Это помогало быть самим собой и продолжать борьбу за свое право на рок.
Майк понимал: меняется многое. Взять хотя бы публику. Если те, кто приходил в небольшой зал рок-клуба десять лет назад, были внутренне близки Майку, музыкант и зрители составляли единое целое, то с посетителями более поздних концертов, особенно на стадионах, подобной близости возникнуть просто не могло.
Наступал конец грандиозной отечественной рок-мифологии, на глазах исчезали и теряли смысл целые комплексы понятий — «рок как образ жизни», «рок как движение», «рок как социокультурный феномен» и т. д. Для широкой публики музыка вовсе не являлась особого рода духовным кодом, все стало гораздо проще и прозаичнее. Возрастало значение имиджа, а «Зоопарк» имел довольно устойчивую репутацию веселой рок-н-ролльной команды. Клево! Попс! Рок давай!
Разумеется, Майк — рокер до мозга костей, тонкий лирик, ветеран движения, прошедший все стадии рок-подполья и сторожевой, неформальной жизни, — никогда не был, несмотря на свой демократизм, адекватен многим тысячам своих фанов.
Любил ли он их? — Не знаю.
Не любил? — Вряд ли.
Скорее всего, он относился к ним лояльно, с пониманием и… немного побаивался, поскольку у него, как и у любой другой «звезды», уже имела место определенная профессиональная зависимость от общественных вкусов. Это не значит, что он шел у кого-то на поводу, просто такова трагическая и двойственная от этого трагизма практика рок-культуры — когда все, кто добивается ощутимых результатов и получают хорошее реноме, рано или поздно начинают чувствовать дискомфорт от невозможности совместить собственную искренность и массовую популярность. Все вроде бы ничего — но нет, не получается, не стыкуется до конца одно с другим. Жестокая это штука, право на рок, чем-то она похожа на сделку с дьяволом.
Музыканты «Зоопарка», Александр Храбунов и Валерий Кириллов, рассказывают, что Майк очень сильно изменился в последние месяцы. Драматические переживания личного плана, болезни, мысли о смерти («Я этого хочу, я к этому иду») — но тут же — очевидный творческий подъем, внушавший надежду на постепенное преодоление кризисных ощущений, разнообразные планы на будущее: выпуск нового альбома, студийная работа, проведение концертов, посвященных десятилетию группы. Он много писал, в основном по ночам, и это прежде всего были стихи, и все больше он — по словам друзей — напоминал прежнего, «раннего» Майка, как бы возвращаясь к своей изначальности к первооснове своей, пробираясь к ней сквозь толщу времени.
Вернуться к себе. К своему, личностному праву на рок. Поддержать его тем горьким знанием, той мудростью, за которые пришлось платить так недешево.
Быть — может, Майк, тебе уже это удалось — пробиться на ту сторону, к себе, только никто из нас об этом не знал? Но почему же тогда — «Я к этому иду…»?
Быть — может, Майк, ты уже понял — но кому? как объяснить такое? — что только в этом ты сможешь замкнуть все спирали времени и кольца судеб, чтобы вернуть утраченное и никогда уже больше его не терять. Быть — может, Майк, ТЫ уже слышал музыку смерти?
Из интервью Александра Храбунова, лидер-гитариста группы «Зоопарк»
«Я пришел в пять часов вечера — у нас огромная коммуналка — мы с Майком жили вместе в этой коммуналке на протяжении десяти лет — сосед говорит, что около одиннадцати утра обнаружил Майка, лежащего в коридоре, — без признаков опьянения — отволок в комнату — положил — спросил — нужна ли помощь — Майк сказал, что не нужна, — где-то в промежутке между двенадцатью и пятью звонила матушка майковская — сосед сказал, что тут не очень хорошо и лучше бы вам приехать на всякий случай, — они приехали — сначала сестра вызвала «скорую» — приехала «скорая» — сказали, что в этом состоянии человек нетранспортабелен, и предупредили, что можно ждать худшего, — около одиннадцати вечера они приехали еще раз — но уже только констатировали смерть…
Они ориентировались по внешним признакам, по стандартным — как выяснилось при вскрытии — причиной смерти была травма, — а они думали, что это кровоизлияние вследствие внутренних процессов, — по-моему, это цепь случайностей каких-то… Разговоры после похорон: «Майк сделал все, что должен был сделать; он выполнил свою функцию; он может спать спокойно; он…» Гипотезы. Версии. Случайность. Закономерность. Слова. Слова. Слова.
Что мы, живые, можем знать о смерти, пока мы живы? Мы только можем слышать ее музыку — то приглушенно, то отчетливо, то дальше, то ближе. Хотя — и это слова.
«Зоопарковцы» поставили мне как-то одну запись. Ничего более странного мне не приходилось слышать в исполнении группы, всегда верной исключительно ритм-энд-блюзовым сюжетам и чрезвычайно далекой от закрученных композиционных построений, особых эффектов и экспериментов с нетрадиционным звучанием.
Сугубо инструментальная, примерно около восьми минут, композиция, в среднеавангардном духе, с мрачным коллажем тембров, с тоненькими прожилками ирреальных мелодических ходов, с разрушенной ритмической структурой. Черная эмоциональность. Музыка предельного состояния духа. Музыка смерти. Запись была сделана в 1991 году, не так уж долго оставалось до 27 августа, до до смерти Майка Науменко…
Нельзя сказать, что Майка недооценили, что умер он в безвестности — это совсем не так. Более того, отечественный рок невозможно представить без «Зоопарка», потому что песни Майка выдержали испытание временем. Просто мы привыкаем к классике и не очень обращаем на нее внимание, зная, что она здесь, рядом, «под рукой», и никуда не денется. Да и жил Майк такой сумбурной, чересчур, пожалуй, рок-н-ролльной жизнью, казалось, будто бы и не задумывался он особенно о завтрашнем дне. Жил без претензий, внутри, никому не навязываясь и не афишируя собственную персону, хотя имел для этого основания не в меньшей степени, чем другие наши фронтмены.
Далеко не все знают, что он отлично переводил художественную прозу, в частности «Иллюзии» Ричарда Баха, писал неплохие статьи и очень приличные рассказы. Мало кто знает и о том, что в последнем альбоме «Музыка для фильма» «Зоопарк» зазвучал по-новому; похоже, Майк и его ребята стали разворачиваться в сторону более глубокой, более проникновенной выразительности, это особенно заметно в таких песнях, как «6 утра» и «Выстрелы». Да, это песни далеко не новые. Но в новой трактовке они как бы обрели второе дыхание, особенно «Выстрелы», с блестящим, чуть приджазованным гитарным соло Саши Храбунова. После того как Майка не стало, очень остро чувствуется, как пульсируют в этой песне безмерная усталость, одиночество и предчувствие смерти…
…Они стреляют — стоя, лежа, с колена
Из-за угла, но всегда в упор.
Сколько раз ты уже умирал,
Но почему же ты жив до сих пор?
Каждый день — это меткий выстрел,
И выверен прицела створ.
Но каждый раз приходит мать — ночь.
И вот, когда ты ложишься спать,
Ты задаешь себе старый вопрос:
Ну а будет ли завтра новый день опять?
Так уж, увы, печально устроен наш мир, что только с помощью смерти мы учимся по-настоящему понимать жизнь.
Когда мы простились с тобой, Майк, на Старо-Волковском кладбище и, оставив тебя в родной питерской земле, горестно и жадно — как это всегда бывает после похорон — побежали жить дальше, каждый из нас знал, что сегодня закончилась целая эпоха.
Майк был из тех, кто сам по себе эпоха, недаром БГ в одном из старых интервью назвал его «богоподобным».
Я много раз пытался, буду пытаться еще и никогда, наверное, не смогу сполна выразить в слове свое ощущение рока. Свое тайное знание о нем. Это просто невыразимо для меня.
Так вот, Майк — он как раз оттуда, из колдовской этой невыразимости, из непостижимого смешения звуков, времени, слов, боли, правды. Майк — это и есть право на рок, которое далеко не всем дается и которому нельзя научиться.
Спасибо тебе, Майк!
Материалы по теме:
ИЗ ИСТОРИИ ГРУППЫ ЗООПАРК. ЧАСТЬ 1. САМОЛЕТЫ ИГРУШЕЧНЫЕ И НАСТОЯЩИЕ
