Песни Жариков сочинял на ходу, примерно по такому сценарию: «Ищи тонику, чтобы удобно было петь. Пусть в этой тональности у тебя будет люфт в две октавы», – говорил он. Я нашел тонику – в то время самой оптимальной для меня тональностью служил Фа диез, а Сергей продолжал: «Даешь гитарный шварк на вторую долю… так… хорошо. Так четыре раза… нет, погоди», – он задумался над своей тетрадкой, держа над ней карандаш. «Нет, обожди. Давай по два раза, – я сыграл, – нет, давай по одному разу. Один раз тоника в миноре, а за ней параллельный мажор. Ага?»
Я играю: Фа диез минор – Ля мажор, Фа диез минор – Ля мажор… – «Правильно. Вот теперь это четыре раза. А потом сдвигаем всё вверх», – Сергей делал в тетрадке пометки, а я играл: Соль диез минор – Си мажор, Соль диез минор – Си мажор…
«Теперь в субдоминанту иди», – сказал Сергей, а я непонимающе хлопал глазами: «Это как это?» – спрашиваю. – «Седьмая ступень вверх или пятая вниз», – стал считать ноты: раз два три четыре… – «Нашел!» – обрадовался я. – «Ага, теперь давай на пол-тона вниз – добавим нерва – потом еще на пол-тона вниз. Пусть появится ощущение дискомфорта. И еще раз вниз, только мажор», – мне уже стало весело, я играл и уже улыбался еще, не зная, о чём будет текст. Мне уже нравилась гармония: «А теперь с этого места три тона вниз, в параллельный минор… оттуда опять субдоминанта и всё, можно кольцевать».
Так мы мастерски вернулись обратно в тонику. Это было настоящее, искромётное удовольствие для меня: я увидел, как работает математика. На одних только принципах построения гармонических связей, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы сочинять музыку заочно. Текст Сергей дописывал во время записи. К тому времени, когда я должен был накладывать голос, текст был полностью готов, а я учил мелодию:
Ты жизнь мою забрал, взамен оставив страх
Но я теперь хожу в сиреневых штанах
Меняю в попыхах на радости рассол
Билет на петуха и ксиву на мосол
Вот паренёк с травы плюётся на Луну
А знаете ли вы огромную страну
Где синий лес стоит как очередь в сельпо
Где запах колбасы людей бросает в пот…
Это было то, что надо. Жариков оценил качество работы на высоких скоростях движения лент – 15 дюймов в секунду. Шума при наложении практически не было. Предыдущую свою работу – альбом «Сердце» – я записал именно по этому принципу – в несколько наложений, но Сергей не хотел пускаться ни в какие дебри. Одной накладки оказалось вполне достаточно для всех номеров альбома, а какие-то прошли вообще без наложений. Однажды во время работы нас посетил Андрей Тропилло. Послушав готовые записи, он приложил палец к губам и сказал: «Это круто, Вишня молодец, только я этого не слышал, хорошо? Я этого вообще не слышал и даже не знаю о чем речь. Договорились?»
Даже Андрей испугался той грани, на которой мы тогда балансировали. Поставь это сейчас – многим трудно будет вообще понять, а в чем же тут стрём. Еще только зарождалось перестроечное телевидение – тогда только начали говорить о Гулаге вслух, с экрана. А мы уже пели о перестройке на мотив летки-еньки:
Я порылся немного в помойке
И нашел что поесть средь говна
Вдохновитель большой перестройки
Указал мне помоечку на
Рядом хлебные булки валялись
И похожие так на мячи
Сутью гласности людям являлись
Это значит – что хочешь кричи.
В Ленинграде все привыкли вуалировать мысли, пряча их за чередой лингвистических ребусов. Жариков прятал за шокирующим текстом еще более шокирующий смысл – его творчество казалось мне острее и глубже нашего всего питерского. Собственно, на нем мои опыты в домашней студии почти и закончились. После него я записал «Группу Крови», «Петлю Нестерова» и всё. Потерял интерес к русскому року, каюсь. Жариков назвал альбом «Непреступная Забывчивость» (ремастеринг альбома с кучей бонусов вышел в 2006 году под названием «Национальный проект», – прим. ред.). Это в определённой степени перекликалось с названием общества «Память», бушующего в те годы.
«Стремное ведь название, скажи?» – говорил Сергей. – «Стремное, – соглашался я, оформляя конверт оригинала, – а как писать? Непри-ступная или Непре-ступная?» – «Вообще-то “е”, – отвечал Сергей, – но если “и” напишешь – суть не изменится. Все равно будет стрёмно…»
Разумеется, мы не все время писались себе тет-а-тет. Нам этого просто не дали: Жариков в городе!! Кто об этом узнал – сразу понаехали к нам. Саша Волков приехал из Москвы посмотреть на такое действие, Андрей Барановский – наш общий с Сергеем друг. Спиртное в нашем доме не привечалось, поэтому основным напитком служил нам чай. Сергей поставил пластинку с этническими записями песен народов Севера и попросил меня записать на плёнку один номер. Приятная музычка, исполняемая на аккордеоне, послужила болванкой к очередной песне. Накладывать туда ничего не было нужно, поэтому я поставил микрофон перед собой, вокруг расселись все наши друзья, я запевал первые две строчки, а последующие две уже все вместе, хором:
Кто-то культ личности стал возносить
Хочет, что б нам стало хуже всем жить
Что б верных ленинцев всех расстрелять
Снова что б плохо всем стало опять
Наша работа приносила всем громадное удовольствие. Однажды приехал Фирсов с какими-то тётками, приехал Саша Башлачёв. Мы выпили немного, СашБаш взял в руки гитару, но серьёзных песен при Жарикове петь не стал. Он заиграл цыганочку и спел на неё текст кинчевского «Соковыжимателя», что привело всех в востог: «Леха, давай скорее писать, ставь микрофон, это ж пиздец! – закричал Жариков. Но СашБаш наотрез отказался записывать этот шуточный материал: «Ты что, как можно, ну как я в глаза буду смотреть Кинчеву, после этого? – артачился он.
Я был в расстройстве. В исполнении Башлачёва пародии были ужасно смешны, и в моем понимании это было выше всего остального его творчества. Каюсь, но я не понимал значения СашБаша, мне его творчество не нравилось совсем. Костя знал об этом и стыдил меня, что я не понимаю гения. Мой аргумент был таков, что СашБаш музыкально вторичен, и не представляет для меня ценности. Эпигонил Высоцкого, которого я тоже практически не слушал. Мне нравилась пластинка, изданная во Франции, но… там ведь музыка, какая-никакая, но была. А СашБаш в электричестве записываться не хотел, его гитара постоянно расстраивалась, его последний концерт в ЛДМ на 7-м рокфесте был и вовсе провальным. Саша напился в смерть перед концертом, сыграл очень плохо, а продукт его желудочных испражнений мы смывали с проводов и комбиков весь следующий день, ибо я отвечал за аппарат, будучи кадровым сотрудником Дворца Молодёжи…
Однажды Башмачок и вовсе меня поразил. Мне очень нравилась одна из подружек моей супруги, и, как-то раз, они встретились у меня дома на импровизированной вечеринке. Слушание магнитофона, пение песен, слово-за-слово, и мои гости внавал оккупировали мой диван. Во время непринуждённой беседы, в хитросплетении рокерских тел, красивая нога нашей подружки оказалась в паху у поющего СашБаша. Возбуждённый, он спел сразу еще одну песню, потом еще одну, а когда девушка вышла по своим делам, ринулся за ней. Дождавшись, пока она выйдет, он позвал её на кухню и начал раздевать. Динка, так звали девушку, неожиданно для него оказала сопротивление: стала кричать и вырываться, за что немедленно получила от СашБаша в лоб, и судя по всему далеко не один раз. Динка пришла в комнату вся в слезах, потрёпанная, с красным лицом. Саша остался курить на кухне. Неприятный инцидент остался в памяти, но не любить Башмачка конечно же, было трудно…
С Жариковым тоже все проходило не самым ярким образом: моя супруга тоже вела с Сергеем дискуссии, но в каком-то моменте им не удалось найти общего языка: Сергей стал попирать её ценности, высмеивая то, что вызывало у моей жены трепет: говоря о книгах и любимых писателях, они разругались в пух и прах: «Я ненавижу его, слышишь, ненавижу, – говорила мне Лена со слезами на глазах, – скорее бы закончился альбом, я больше не могу”. У жены моей были четкие и нерушимые идеалы, которые Жариков ставил ни в грош. Но на следующий день все уладилось: Жариков сочинил блатной текст на старую эстрадную песню, Лена спела его под гитару:
Опять мне снится сон
Один и тот же сон
Как мы с братишкой Колею
Нажрались в унисон.
В магАзин мы пошли
Водяры закупить
С килОметер там очередь
За ей родной стоить
Едрёна вошь моя
скажи мне не тая….
Одну из песен мы просто переписали с пластинки: я напел текст на какую-то старинную инструментальную композицию ранних Beatles. Блюз «Сектор Газа» Жариков спел сам, а я сыграл на гитаре сомнамбулическое соло. Играть я толком никогда не умел, но в случае с «ДК» это прошло почти незаметно. Многие приняли мою корявую игру за изысканный стёб, я был инструментом в руках Сергея Жарикова, вероятно, оптимальным инструментом, применительно к данной концепции, ибо запись нового альбома «ДК» произвела невероятный успех. Сергей Фирсов сразу окрестил эту работу “самым качественным альбомом «ДК»” и принялся её всячески популяризировать. Он тогда работал проводником в вагоне и просто ставил альбом всему вагону, вместо радио. Фирсов тоже, в каком-то смысле, поучаствовал в записи альбома: мы записали телефонный звонок, который он сделал по нашей просьбе для одной из песен. Записывали долго, чем жутко испугали его. Звоня, он долго слушал длинные гудки и в ужасе подумал, что нас уже всех повязали.
Альбом «Непреступная Забывчивость» мгновенно разлетелся по «писателям», я получил известность во вполне определённых кругах Москвы, благодаря именно этой работе. Когда в 1989 году я записал свои «Танцы на битом стекле», их раскрутка проходила как по маслу. Все уже знали, кто такой «Вишня» и с радостью были готовы ставить на радио и показывать по телевизору песни, в которых уже не пелось ни про говно, ни про помойку, ни про евреев и перестройку. Это уже можно было дать народу. Их показывали в музыкальных программах, перебивая мной клипы Шевчука и Бутусова, и, несмотря на попсовый стиль, мои песни несли рокерские настроения. Вишня обрёл статус самодеятельности, плавно перетекающей в мэйнстрим – во всем мире уже отходил синтипоп, а у нас он только начинался. Мы как всегда отставали от Запада лет на семь.
Наши с Сергеем пути тем временем разошлись: он занялся Жириновским, журналами «К топору» и «Атака». Его статьи стали появляться все чаще – то там, то тут. Например, в знаменитой «КонтрКультУре». Противники были, как у меня, так и Жарикова. Про него одни говорили, что он антисемит, другие считали, что он еврей. Одним он казался антисоветчиком, другие считали его кадровым кагебешником. Мне было на всё это глубоко наплевать: я ценил его за независимость, образованность и аналитический ум. Потом, я тоже занялся собственной карьерой, начал выступать, ездить по России. Во многих городах страны зрители просили меня спеть что-нибудь из «ДК». Конечно, наша дружба сыграла колоссальную роль в моём развитии. Курёхин звал меня выступать на концертах «Поп-Механики», а тем, кто был против этого – грозил кулаком.
Для Специального Радио
Январь 2007
