Безвозвратно ушло время, когда, то или иное направление в рок-музыке было маркером какой-либо «молодёжной» субкультуры. Артефакты живут своей жизнью, да и аутентичной рок-культуре давно уже за пятьдесят. И дело здесь даже не в том, что современные субкультуры, что называется, «немузыкальны», – просто технический уровень звукозаписи и широкой коррекции звукоизвлечения вообще, воистину, достиг масштаба несложного «тупого» алгоритма – скорее из области комбинаторики, чем, так называемой, «музыки». Да-да, мы не оговорились, и Bach перевернулся бы в гробу, узнав, во что вылилась вся его теория темперации: попытка свести всю аутентичную ладовую музыку к единому знаменателю свелась к массовому клонированию музыкальных клише.
Увы, что и говорить, производство «одинакового» нарастает, живёт, аще несказанно пугает официальных держателей темы: тут хоть цензуру вводи, хоть особые какие акцизные марки. Bach, конечно, круто выступил: перечеркнув лад, он вымостил идеальную дорогу для попсы; и, будучи золочёной иконой для всех последующих адорн, мыслил он, всё же, субкультурно, – на практике сочиняя, в основном, что называется, “для самодеятельности”. Одинаковое одинаковому рознь.
Учитывая тот несомненный факт, что Иоганн «Высокий» Bach был «заново открыт» в 19 веке никем иным, как Мендельсоном «Свадебный Марш» Бартольди, оба они, разумеется, «хотели как лучше»: первый работал на эффективность собственного, весьма раскрученного брэнда – фабрики страстей и кантат, а второй, как бы цитируя первого, выдавал, таким образом, индульгенции новому поколению музыкантов-исполнителей, гастролёров по существу.
Мы уже говорили, что Bach, развил до совершенства гностическую идею музыкального сборника, и немецкий лейбл СРО уже выпустил (в качестве иллюстрации) и продолжает выпускать огромное количество баховских апокрифов, – тем не менее, самый лёгкий анализ этих вещей показывает, что, “собирая” так понравившиеся ему хиты менее удачливых композиторов-современников и малость транспонируя их в показательные тональности, Себастьяныч попросту демонстрировал свою математическую “систему” путём создания заведомого шедевра из набора расхожих клише своего времени.
Однако, наш разговорный язык тоже, в конце концов, состоит из таких же клише, и D.Cage не так уж далеко ушёл от истины, уводя «современную» музыку к примордиальным истокам, поскольку музыкальный феномен рока есть ни что иное, как массовый протест против бредовых неокоммунистических теорий Адорно и его «теоретического» Баха. Этот возврат к Баху «практическому», примитивной и «неправильной» музыке, – музыке funk, как её назвали сами рок-музыканты, не мог, конечно, не шокировать политкорректное «общество», как шокирует сегодня обыкновенный мат это, вовсю, правда, матюгающееся, донельзя «приличное», общество.
Любопытно, что наиболее удачный и успешно конвертируемый совковый культурный проект последнего пятидесятилетия – московский концептуализм – развивался в том же ключе. Со своей стороны, представляя собой концептуальную разработку феномена всё того же русского мата, русский (московский) концептуализм появился как раз в нужное время и в нужном месте, – как симптом разложения восточной ментальности на искусственной, так сильно ангажированной Востоком совецкосоюзовской почве. Чем же так прославился этот, ставший таким знаменитым, наш русский концептуализм? Его метод основан на проговаривании всего того, что на востоке понимается и принимается по умолчанию и, вообще, присвоении конкретного знака ряду амбивалентных явлений.
Иероглифы причудливого евразийского сознания концептуалисты конвертировали в понятия, концепты – структурные единицы иной культурной среды, которую как раз и принято называть сегодня европейской, западной культурной традицией. Это была чисто русская стилистическая доминанта в евразийском месиве. Ироничная и немного брутальная – чувство поэтического долга из чувства долга. Ирония же концептуализма абсолютна контекстуальна, и концептуалисты здесь выступили в роли навигаторов, подчёркнув лишь маргинальные координаты русского в так называемой «русской» среде и «русском народе».
Однако именно власти тогда оказались их наиболее адекватной референтной группой. Именно власти точно подметили «нецензурный дискурс» – в безобидных и ничем, на поверхностный взгляд, не отличающихся от трафаретных химер официальной пропаганды, концептуалистских артефактах. Почему? Да потому что власти сами были профессиональными «концептуалистами», правда, лишь теоретическими, а их позднесоветские пропагандистские химеры, являясь частью самого властного дискурса, представляли собой, по сути, артефакты массовой и от того не менее буржуазной культуры, а отнюдь не продукт романтических медитаций-манифестаций тех же химерических персонажей – книжных гоблинов, которых так круто когда-то «закалила сталь».
Это был конфликт между матом теоретическим и матом практическим – прямо-таки в настоящем имперском стиле: кто виноват и кому на руси жить хорошо. Может показаться парадоксом, но, направив на авторов всю мощь тогдашней репрессивной машины, власти поступили так, как и подобает настоящей актуальной элите: проявление силы как раз и стало манифестацией того, что Ницше определил словом «различение». Дело в том, что и те, и другие прекрасно знали конкретные ответы на оба этих вопроса. Одни – практически, другие – теоретически.
Легко понять, поэтому, почему именно в московских концептуалистах, а не исконно-посконных деревенщиках наиболее мощно проявила себя русская контрэлита, когда впервые, назвав все вещи своими именами, русская контрэлита сформулировала «различение» современного. Спровоцировав актуальную элиту на нигилизм, – то есть вынудив её занять «пассивную», реактивную позицию, – контрэлита, таким образом, поставила под сомнение легитимность актуальной элиты, и, по сути, подавила весь её креативный ресурс. Поскольку псевдонимом власти в этой стране всегда был и остаётся так называемый «народ», то, – заставив старую элиту поднять над головами суггестивного поля СМИ – «общества» – штандарты никем не определённого «профессионализма», – контрэлита на самом деле подтолкнула её «идти вместе» с химерическим «народом».
Сила и овладеваемый ею объект, который, в свою очередь, тоже представляет собой силу, всегда имеют очевидное родство, как отношение подобного к подобному. Вот и актуальная элита стала в срочном порядке присваивать атрибуты «современного». Теоретически. И вот именно поэтому, с момента начала репрессий в широком, разумеется, смысле, – а не демонстрировать силу и не предпринимать репрессивных мер она никак не могла (иначе – она не элита), – старая элита стала Глашатаем Смерти. Справедливости ради необходимо сказать, что все эти ладовые манифестации и попытки «зафанковать» общественное мнение, как своеобразные формы протеста против различного рода культурных темпераций, имели место задолго до концептуалистов и отнюдь не только в этой стране. Просто в условиях феодально-рабовладельческого строя и аналогичных ему систем естественная ротация элит принимает весьма острые и, на взгляд постороннего наблюдателя, не менее, порой, комические черты, – особенно, когда вместо реальной ротации старая элита пытается присвоить атрибуты контрэлиты и передать их по наследству.
Возврат к «ладу» – это не только так называемая «серийная» музыка «серьёзного» Кейджа и современный свободный «ненарративный» джаз, но и гармонические несуразности стиля «дэт-метал», и агрессивная антимузыкальность панка. Более того, в постмодернистском «наиве» и его демонстративно дилетантской эклектике есть очень много общего и с борьбой за «патину», то есть всё за того же «практического» Баха, которую ведут сегодня в достаточно догматическом мире классической музыки исполнители-аутентики.
А что это значит? А это значит, что люди не просто не хотят разбираться в химерах «высокого» и «низкого» и подтягиваться к «высотам» всяких подозрительных адорн, но в принципе не желают участвовать ни в каких хит-парадах, справедливо считая невозможной существование никакой «вертикальной» культуры, подчёркивая её исключительно приватный, субкультурный характер по правилу: хорошо то, что нравится только мне, а не то, что нравится всем. И не только – «великое в принципе не может быть популярным», но – «моё» здесь куда важнее так называемого «величия»…
Любое жизнеутверждение есть, по сути, активность, агрессия, «различение», игра на раз. И, наоборот: смешение, шлифовка, нигилизм, реакция – есть лишь репрезентация рабской парадигмы, культа Смерти. Не «низкое», но эклектичное; не «высокое», но аутентичное. Разница между акцией и реакцией, как остроумно заметил Е. Головин, есть разница между фаллосом и членом. А на уровне амбиций, манифестирующих себя, как правило, через компенсации, эта разница проявляется «по минус единице» – посредством либо героического становления, либо публичной демонстрации «дырки».
Также есть огромная разница между жизнеутверждающей самодостаточностью и публичной репрезентацией «жизни». Первая задача жизнеутверждения это задача индивидуации, различения, поскольку для истинно живого единое проявляется через множественность таких же «я», как и «Я». И, если кто-то там требует «идти вместе», очевидно, подлинно живого там нет и не может быть; в этом параде трупов могут участвовать одни лишь только «дырки», да и то под водительством, в лучшем случае, «членов» – членов Партии, членов Политбюро – членов, отделённых как от ячеек, так и яичек.
G.Deleuze, безусловно, прав, заявив, что в жёстких рамках языка сама интерпретация является мыслью, а в наше время, ясное дело, «мыслить» все хотят исключительно сами. И нет ничего удивительного, поэтому, в том, что в этой, чисто игровой парадигме кто-то пытается, что называется, опрокинуть стол: игра отнюдь не закончена, она находится в режиме постоянного становления. Имитируя фаллическую деятельность и в принципе не способный к творческой интерпретации, член, конечно же, будет в первую очередь доказывать его наличие, поскольку любая репрезентация рабом «образа» Господина происходит по формуле присвоения атрибутов. И это рабское убожество пронизывает весь российский так называемый шоу-бизнес, где одни лишь атрибуты, атрибуты и ещё раз атрибуты. Я не говорю, что он в принципе немузыкален, этот шоу бзззднс – не музыкален и сам российский лох, на кого весь этот лохотрон как раз и рассчитан. Здесь, по крайней мере, всё «чесно». Дело в другом. Именно в «элитных» артефактах, то есть, разумеется, позиционируемых как «элитные», легко обнаружить все необходимые и достаточные признаки нелегитимности актуальной элиты.
Более того, все банальные рассуждения на тему «глупого и неразвитого» населения никого не способны ввести в заблуждение. Во-первых, и это нелишне повторить, «народ» является псевдонимом самой власти, а во вторых, неэлита имеет полное право быть неразвитой и глупой, поскольку, по определению, элита – это те, кто даёт населению Имя. Легитимная элита имманентно обладает атрибутами Господина, а не перманентно занимается их демонстративными презентациями.
Вот откуда все эти «тёлки», «тачки» на фоне «шикарных вилл» с невозмутимыми красавцами-секьюрити из российских клипов вне зависимости от содержания их музыкальной прокладки, странным образом схожие по жанру с энтэвэшными «новостными» видеосюжетами про сильных мира сего. Это абсолютно «дырявое» понимание могущества посредством эксцентричной эстетики какого-нибудь гея-кутюрье не столько способно на присутствие, то есть материализацию снов пассивных лохов-«терапевтов», сколько до предела красноречиво рисует картину имманентного отсутствия у современной элиты способности олицетворять власть.
Что и говорить, проигравшие всегда ругаются матом и пытаются показать жопу. «Вам попу сейчас показать, или в конце концерта?», – любит, говорят, спрашивать Борис «Ихтиандр» Моисеев свою публику в начале концерта. Да остальные делают то же самое, не спрашивая абсолютно никого! И это их «прямое действие» есть лишь результат несовершенства игры, как и статистика хулиганств есть лишь простое доказательство несовершенства системы, которую современная элита по существу попросту пародирует.
Что такое, в конце концов, «различение», – если мысль есть лишь одна из интерпретаций вполне ограниченного числа языковых трафаретов? Это ведь не только манифестация Иного и самого права на Иначе. Везде только и слышно – мы с народом, мы с президентом, мы с битлами, мы с гребенщиковым. А те, разумеется, вместе «со всеми вами, дорогие наши друзья». Но понятие «мы» имманентно включает в себя понятие «они». То есть, по умолчанию, мы к кому-то там, ну обязательно «в оппозиции». К кому – не важно, главное здесь – «мы»! А вот и наши тёлки, наши тачки и наши особняки: хто тут, бля, супротив «наших»?! И почему ни один человек в этой стране не скажет, что он, Сидоров, просто сам по себе? И он готов, типа, всегда договариться с другими, кто, как и он, тоже сами по себе, но признаёт за ним, за Сидоровым, право быть Другим. Что же это за «оппозиция» такая, к чему?
Будучи синонимом нигилизма, оппозиция в экзистенциальном смысле может быть только оппозицией к Сущему, то есть к жизни. Вот он, этот трупный мессидж вечно голодных и сексуально неудовлетворённых российских газет, телевидения – всей, позиционирующейся так или иначе, российской «элиты», которая также старательно, повторяя опыт других действительно развитых стран, репрезентирует себя для масс в фокусе «национального» шоу-бизнеса – они ведь всегда и всему говорят только «нет», они – ОППОЗИЦИОННЫ!
К чему? К Жизни.
И Bach, и рок-“революция” 60-х, и московские концептуалисты 70-80-хх, – каждые по своему праздновали свой праздник жизни. Они заказали себе клише и аккуратно вырезали трафареты, по которым системные критики судят сегодня “отступников”. Именно на демонстрации атрибутов былых “революционеров” представители потомственных элит продолжают выстраивать подмостки своих авторитетов, с которых раздаётся сегодня одна непрерывная тема депрессии и разложения. Но никто из вышеназванного списка никогда не был даже оппозиционером; именно критики, охраняя сомнительные моральные (читай: привычные) устои системы, окрестили их этим иронично-маргинальным термином – “революционер”, – революционеры, которые на кого-то тогда-то и тогда-то, и так сильно “повлияли”. А они просто утверждали себя, своё право на Иное и совсем не хотели ни на кого “влиять”. Эпигонам всегда трудно понять, что постоянно находящемуся в победоносном бытии “различения” Другому не нужны ученики. Герою не нужны трупы. Проявление силы есть постоянное становление и утверждение различия. Трагедия Героя это радость манифестации Иного, а не рабская демонстрация “героических” ксив…
Глашатаи Смерти продолжают петь свои заунывные песни. Их перманентная “оппозиционность” есть старая как мир, лишь транспонированная в удобную тональность, тема недееспособной, вырождающейся потомственной, а оттого вдвойне нелегитимной “элиты”. Эта тоска по недостижимому раю, – хотя, может, ровным счётом наоборот, – превращает актуальные элиты подобного типа в эпигонов соответствующих контрэлит. Творящие сознанием, и не способные творить сердцем, эпигоны страшно обижаются, когда им доказывают, что они поклоняются лишь амулетам тех, чьи тоги они на себя напялили. Вот почему абсолютно вся их, не имеющая отношения к творческой интерпретации деятельность, в принципе не поддаётся интерпретации, а значит, – эта деятельность неактуальна.
Мир действительно живёт по законам сегрегации, и подобное всегда тянется к подобному. Только софист, зачинатель Игры аккуратно следит за своими полями – сеет травку и подстригает газоны. Увы, законы сегрегации таковы, что в них есть место как для обыкновенных игроков, так и для софистов, поскольку сами софисты являются такими же рядовыми игроками в системе более высокого порядка. Поэтому, принадлежность к той или иной системе определяется лишь нашим собственным уровнем понимания сути вещей, а не позиционированием в той или иной игре: понимающий больше всегда играет понимающим меньше, а понимающие одинаково – всегда заодно.
Для Специального радио
