Перелом начался в середине 1979 года, когда состав устоялся: Пестик на ударных, Капа на басу, Торчок на гитаре, Юра Пулин на клавишных. К тому же Капа и Торчок устроились в ДК на непыльные должности электрика и осветителя, чтобы в свободное время, которого было большинство в их графиках, заниматься на инструментах. И они действительно начали стремительно прогрессировать, к тому же Торчок поступил в Царицынское музыкальное училище на гитарное отделение. У меня сохранилась запись концерта 1978 или 79 года, где соло играют Саша Капитонов и Сергей Пестов. До сих пор они поражают меня своей техникой и энергетикой, а им было-то тогда чуть за 20!
Если же мы исполняли чужие вещи, то делали настоящие каверы, т.е. придумывали собственные аранжировки. Например, «Солнечный остров» «Машины» мы сильно «оцепелинили», а в конце вставили перекличку моей гитары и голоса Торчка – его вокальный диапазон простирался, чуть ли не до конца грифа и это всегда производило на публику ошеломляющее впечатление.
Моя семейная жизнь к тому времени стабилизировалась, к дочке от первого брака добавилось еще две от второго, я на «отлично» закончил МПИ и специальные 2-х годичные курсы руководителей эстрадных оркестров, получил ставку в 130 руб., начал лысеть и написал первую антисоветскую песню. Правда, неурядицы обострили мою хроническую язву, которая начала серьезно мне досаждать: летом, например, я мог позволить себе 1 помидор, если доходило до двух – начинались нестерпимые рези, хоть на дерево лезь. Ребята об этом знали, и концерты для меня проходили в особом режиме. Мы все вместе грузили аппарат, приезжали на место, выгружали, ставили, настраивали. На концерте со мной ничего не происходило, я работал «от и до», на адреналине. Но как только сходил со сцены, прихватывало до пяток. Я уже не участвовал в погрузке-разгрузке, а сидел в автобусе с бутылкой портвейна, которая всегда припасалась для такого случая: первый стакан снимал боль, второй закреплял целительность первого и добавлял настроения. Пару часов, пока мы возвращались, я чувствовал себя сносно. Так как концерты случались не часто, алкоголиком я не стал. А вскоре у группы появилась и цель, которая кардинально изменила и жизнь группы, и мою.
Года с 1977 в народе стали активно ходить записи «Машины времени». Конечно, что-то мы слышали и раньше. Особенно мне нравились «День рождения» и «Ты можешь ходить как запущенный сад». Раздобыв у кого-то телефон Макаревича, я созвонился с ним и под предлогом того, что представляю интересы дубненского музыкального клуба, напросился в гости. Жил он тогда, если мне не изменяет память, на «Спортивной», в двух смежных квартирах. В одной из них, собственно, жил, а в другой у него стояла аппаратура – «комбики», магнитофоны, гитары.
Я притащился к нему со своей неподъемной «кометой-212» в руках, чтобы переписать с хорошим качеством их последние работы. Помимо Андрея в квартире находился Евгений Маргулис, постоянно теребивший акустическую гитару. Мы подключили мою «комету» к стоявшему на полу «грюндику» и с одной пленки на другую стала переливаться та, редко вспоминаемая сейчас, программа «МВ» с духовой секцией. Пока шла запись, я разглядывал всякие «маршалы» и «фендеры», стоявшие по углам. Не знаю, был ли это хороший «самопал» или «фирма», но слюнки у меня текли. И Андрей, и Женя вели себя довольно сдержанно, и я не сразу догадался, что они не очень доверяют человеку, которого видят впервые.
Как мог, я постарался развеять их подозрения – все-таки я был музыкантом и знал такие тонкости, которым в КГБ никакой семинар не научит, этим надо жить. Поняв, что я не провокатор, Андрей рассказал мне, что запись они делали на 8-канальный магнитофон. Я видел такой в комиссионке, стоил он совершенно фантастические 2000 рублей – деньги, никоим образом не подъемные для «Жар-птицы». Но «пленочный» успех «Машины» и это знакомство подвигнуло меня к тому, что надо тоже попробовать записаться. Любопытно также, что песня «Белый день» Макаревича с этой записи настолько меня проняла, что я сочинил ее некое подобие – «Если» – вошедшую в 1-й альбом «Жар-птицы» «В Городе Желаний». Это единственный случай в моей сочинительской практике, когда музыка русского рокера послужила для меня неким творческим стимулом.
Еще меня удивила тематика песен «МВ» – ни одной песни о любви между мужчиной и женщиной. Но у Макаревича была жена, я же ее видел мельком в квартире…
У меня же все было вперемешку, но с 1979 года стали появляться песни с сомнительным идеологическим подтекстом. А одна была «в лоб», конкретный лоб. Сочинение называлось «Помянем «Пламя» (альбом Жар-птицы» «Зной», 1982 г.). Первое слово имеет два значения – «помянем» и «подожжем». «Пламя» – известный в те годы официальный ВАИ, один из самых одиозных в своем жанре.
«Телеви – включаю – визор:
Знакомый до дыр
Эстрадный эфир,
Звездный мир.
«Самоцвет», увы, бесцветен,
А Софьина тень
С лицом набекрень
Как мигрень.
Тесен наш эстрадный небосклон,
Но у всех один притоп, один поклон.
ВИА-шайки и джаз-банды,
Тесный коллектив.
Как бояре – музыканты,
Все с БАМом на прорыв»
И дальше в том же духе. (Софья, кстати, это София Ротару, которая уже тогда изрядно надоела вместе с любимицей торгашей и швей-мотористок – Пугачевой.) Но главная «фишка» была в повторяющемся вокализе.
В то время Гостелерадио СССР возглавлял член ЦК КПСС, некий Лапин. Трудно было найти в тогдашней верхушки человека столь же реакционного и ограниченного. ТВ и радио было до того идеологически «кошерными», что постоянно смотреть его могли только правоверные коммунистические хасиды. На этом фоне довольно странно выглядело пристрастие ТВ к группам «Бони М» и «АББА». В первой – три грудастые негритянские тетки и голубоватый мальчонка, во второй – две сочные телки европейской выделки с двумя мужиками. И вот их выступления пихали и на Новый год, и на Пасху.
А так как без санкции Лапина такие номера пройти не могли по определению, я всерьез подозревал, что, видимо, это и есть его запоздалое старческое либидо.
«Ах, Папа Лапа,
Дуби Папа Лапа,
Лбом бом-бом
И дном.
Абба-Бони-баба
Любит
Папа Лапа
Эх…».
Вот такой вокализ…
Любопытна история первого публичного исполнения этой песни. Я спел ее под гитару на общегородском комсомольском собрании, кажется, зимой 1979-го или 80-го года, куда меня пригласили в качестве «культурной программы» после которой намечался банкет. В зале ДК «Мир» сидело 600 человек: комсомольская верхушка предприятий, активисты, функционеры КПСС, отвечающие за молодежную «линию партии». Когда я вышел на сцену, то уже знал, что «сделаю это». Но не потому, что по мне вдруг забегал диссидентский таракан, а, скорее, из любопытства – а что будет? И еще я всегда не любил официоз, а здесь он присутствовал в неразбавленном виде – если не считать усатого дежурного пожарника и вахтеров.
…Как-то в детстве, лет в 7-8, я сидел на заборе – босой, в майке и трусах, – а внизу лежала лампочка. Сидел и думал: а смогу ли я на нее прыгнуть? И прыгнул. Потом мама долго выковыривала иголкой осколки. Склонность к безрассудным, немотивированным поступкам, на которые я горазд, иногда мне помогала, но чаще – нет, и всегда вызывала недоумение у окружающих: а зачем он это сделал? Если б я знал сам…
В общем, я снова «прыгнул на лампочку». Когда угас последний Е7-мажор, в зале повисла какая-то нервная тишина, иногда прерываемая судорожными хлопками тугодумов и сонь. За сценой, около гримерной, меня ждал 1-й секретарь комитета ВЛКСМ ОИЯИ Слава Бабаев (сейчас он большой начальник в городской администрации). Его трясло. Тогда не принято было ругаться матом, но эмоциональный накал соответствовал: ты подставил меня, комсомольцев, ОИЯИ, Дубну – зачем ты это сделал!!? Мне уже самому было не по себе: точно, уволят, конец и мне, и «Жар-птице». (Правда, про Папу Лапу, думаю, в тот момент никто не понял. Но и 4-х куплетов и 2-х припевов было достаточно, чтобы на месте оторвать мне башку.)
Я молча собрал манатки и поехал в родной ДК. Там как раз что-то отмечали узким руководящим кругом, но не особо весело: кто-то из начальства уже доложил директрисе о моем выступлении. Некоторое время она, уже разогретая парой стаканов, вправляла мне мозги насчет партии, правительства и советских ракет, бороздящих далекий космос, а потом пообещала, что завтра у нас состоится очень серьезный разговор. Когда эпитеты были исчерпаны, Маргарита неожиданно дала мне стакан и подвинула тарелку с закуской, предложив расслабиться в их компании, что я и сделал, хотя до конца не досидел. На следующий день я явился на работу – с больной головой и зудящей в утробе язвой – и затих в своем подвале в ожидании «серьезного разговора» и увольнения. Но… никто меня не звал, и, просидев бездумно часа четыре, я выбрался на поверхность.
Мимо куда-то озабоченно пробежала худручка, потом через фойе в свой кабинет, медленно и похмельно, прошествовала директриса. Никто не вспомнил о вчерашнем происшествии, никто не звал меня на разбор в кабинеты, а я, естественно, ни о чем не напоминал. Пришлось вернуться в подвал и просидеть там еще пару часов, и опять – ничего. Уже вечером, дома, до меня дошло, что, видимо, вся наша головка – как дековская, так и комсомольская, – допились до такого состояния, что первые ничего ни о каком звонке «сверху» не помнили, а вторые его «воплощение в жизнь» не проверили.
Потом, в 1980-м, появилась песня «Когда» («Жар-птица», альбом «Рокодром», 1983 г.; «Алиби», альбом «V», 2005 г.).
«Когда наступит время чепухи,
Судьба оставит нам лишь легкие грехи,
А от других избавит.
Тогда наступит время пустяков,
Поющих зайцев и летающих слонов,
Танцующих милиционеров.
Придет, настанет время чудаков.
По чертежам своих простых и мудрых снов
Они нам лучший мир построят.»
Ее я попробовал исполнить – под гитару, чтобы текст дошел – летом того же года на мероприятии под названием «Праздник двора». В самом обычном дворе собирались его жители, а участники художественной самодеятельности, стоя на небольшом помосте, давали концерт – пели, танцевали, декламировали. Это было своего рода обязаловкой.
После «премьеры песни», когда я сошел со сцены, ко мне обратился ветеран, увешанный орденами: «Вы, молодой человек, что-то напутали. Правильно будет: «мы наш, мы новый мир построим», – а вы что поете? «Интернационал» надо знать наизусть!».
Классику я знал наверняка лучше ветерана т.к. в свое время из любопытства прочитал стенографические отчеты всех съездов РСДРП – КПСС, с I-го по XIX-й, которые мне выдавала из спецотдела одна знакомая библиотекарша. Это была моя личная идиома – про чудаков, которые «нам лучший мир построят». Незадолго до этого я категорически отказался вступать в партию. После Однокурцева пост замдиректора занял молодой, веселый и языкастый Олег Дмитриев, которому все было пофиг, кроме карьеры и женщин, что облегчало нашу творческо-подрывную деятельность.
Как-то он прибежал ко мне и сказал, что я должен срочно подать заявление на вступление в КПСС, что на заводе, которому принадлежал ДК, не выбрали квоту в 2 места, предназначенных для технической интеллигенции, и ее «перебросили» нам. Сам Олег был членом партии и любил демонстрировать свое красноречие на открытых собраниях. (Для тех, кто не помнит или не знает. Прием в КПСС осуществлялся по квотам, дабы в ней рабочих и крестьян всегда было больше, чем идеологически нестойкой интеллигенции. Поэтому интеллигенты часто стояли в очереди на прием по несколько лет – как стояли на мебельный гарнитур, «запорожец» или квартиру. Без членства в КПСС было трудно делать карьеру, получить ту же квартиру и почти невозможно – ездить за границу, даже в соцстраны.)
Олег был очень удивлен моему мгновенному отказу: неужели я не думаю о своем будущем, благе семьи и так вот просто отказываюсь от преференции, которая достается мне даром, без очереди? Но у меня были свои соображения. Начитавшись всякой спецлитературы, я уже совсем по-другому смотрел на историю и партии, и страны. Так как я все глубже зарывался в андеграунд, то при разоблачении моей «подпольной» деятельности членство в КПСС грозило мне гораздо более серьезными последствиями – я это прекрасно понимал, и так и получилось. Одно дело – уволить с поста руководителя самодеятельного кружка рядового члена общества, и совсем другое – члена партии. К тому же я не уверен, что при моем согласии меня бы приняли: начали бы копаться в моем не совсем правоверном прошлом, вспомнили бы про «Папу Лапу» – да много чего еще, о чем жизнерадостный Олег не знал.
…Году в 1988-89 я увидел Олега по какому-то центральному телеканалу: он вел престижный конкурс красоты. Сбылась его мечта: вокруг него было много красивых женщин, а карьера достигла апогея, возможного для человека с дипломом Высшей профсоюзной школы. И партия была тут ни при чем – язык не только до Киева, но и до Москвы доведет. Правда, через несколько лет Олег скоропостижно скончался от сердца: видимо, женщины все-таки порвали его на куски, и партбилет, который обычно был для него неким фетишем, не помог.
В 1980-м году в ДК «Октябрь» для «Жар-птицы» сложилась хорошая обстановка – бесконтрольности, пофигизма и перманентного пьянства. Вместо старой – худой, строгой и въедливой худручки по имени Галина, появилась новая – пухлая, веселая и безответственная по имени Татьяна. Директриса, Маргарита Чудомеева, подозревалась в воровстве премий сотрудников и трезвой бывала редко, плюс неожиданное увлечение морфием. Ее зам Олег Дмитриев был далек от наших дел как Северный полюс от Южного и ни о чем, кроме повышения по любой доступной ему линии не думал, тем более, что вот-вот место директора ДК могла стать снова вакантным.
«Машина времени» стала профессиональной группой, и это для многих стало хорошим знаком. Брежнев еле ворочал языком, сгибаясь под тяжестью орденов и, казалось, если и будут перемены – то только хорошие, ну сколько можно! А в ожидании этих перемен можно делать все, что давно хочется: устраивать выставки авангардистов, читать запрещенные книжки, играть рок-н-ролл и трахнуть, наконец, жену непосредственного начальника.
Я тоже решил воспользоваться моментом и попробовать записать какие-нибудь из моих песен. У нас самих пульта и не было, а магнитофон был один, что не позволяло записываться с наложением. Но все это было в радиоузле, размер которого позволял разместиться в ней всей группе с барабанами. Радистом в ДК работал великовозрастный неженатый хохол по имени Боря, который любил поныть о своей украинской родине: как там привольно, вкусно и тепло. Не помню как, но нам удалось его подбить на авантюру с записью. Недели три мы мучались, пытаясь записать то, что считали своими танцевальными хитами и то, что казалось нам интересным с музыкальной точки зрения. Вышло песен 9 или 10, ровно на альбом. Но качество фонограммы (которая частично сохранилась) ни меня, ни музыкантов не устраивало и не могло составить конкуренцию нашим немногочисленным тогда соперникам-подпольщикам. Мы не знали, что делать дальше: танцы надоели, концерты случались редко, запись не получилась. Творческий тупик. К моему великому сожалению случилось то, что должно было случиться: Саша Капитонов и Сергей Пестов решили покинуть группу и начать свою музыкальную карьеру заново, но уже в джазовом трио под руководством Саши Смирнова, которое он решил создать параллельно «Легенде». С исполнительской точки зрения и Пестов, и Капитонов были хорошо подготовленными музыкантами, уже переросшими технически потребности «Жар-птицы». К тому же джаз не находился под таким прессом, как рок-н-ролл; с концертами и аудиторией проблем не было – джаз вообще считался престижным и интеллектуальным жанром. Мне ничего не оставалось делать, как смириться с их решением и взять с ребят обещание, что, пока я не найду замену, они будут выступать с «Жар-птицей» как и раньше. Они меня не подвели и честно отработали свое обещание.
Но вот с чем я смириться не смог, так это с неудачной записью: мне было совершенно ясно, что именно таким образом я смогу реализовать себя и свои песни – другого, сидя в Дубне, не дано.
Но надо было решить технические проблемы, за которые я и взялся всерьез.
Для Специального Радио
Июль 2007
ИСТОРИЯ ГРУППЫ «ЖАР-ПТИЦА» ГЛАВА 3. МУЗЫКА ТУЛИКОВА, СЛОВА МАРГУЛИСА
