Посвящается Коле Васину
1
Построив город на Неве, Петр Первый, как известно, “в Европу прорубил окно”. Государство Российское вступило в новую фазу развития.
Через два с половиной века на том же самом месте образовалась группа “Санкт-Петербург”. С ее появлением русскоязычный рок победно вбил свой первый верстовой столб в неподатливую отечественную почву.
Проводить прямую аналогию между этими событиями было бы откровенной наглостью. И все же… есть нечто общее!
В начале семидесятых “Санкт-Петербург” затмил, — нет! — забил, заглушил, задавил своей популярностью все остальные ансамбли. Он возник еще в те дремучие времена, когда за неимением гитары некоторые музыканты брали полированную доску (спинку кровати, например!), выпиливали из нее деку и прикрепляли к какому-нибудь завалящему грифу.
Эпоха веселого хаоса!
Академия, Военмех и Муха!
Рок-музыка, как отбойный молоток, вгрызалась в дремлющее сознание.
Поначалу публика все больше танцевала. Потом от пляшущей толпы отделились рокеры (они не знали еще, что стали рокерами) и робкими шагами подошли к сцене. Понравилось.
Они носили пестрые, смешные одежды и отращивали все, что могло вырасти, они выделялись экстравагантным поведением и особым выражением на лицах.
Для тех, танцующих, оставшихся позади, рок был лишь модным увлечением. Для рокеров он становился духовной потребностью.
Одна, две, три песенки на русском языке имелись почти у каждой команды. “Санкт” исполнял только свои вещи.
Рокеры, стоящие, сидящие, лежащие и висящие, короче говоря, зависавшие вокруг сцены, оценили это. Они слушали простые и страстные песни — об уходящем лете, о “глупых” вопросах, о замках на песке, и понимали, что идет Большая Игра.
В то время уже немало было опытных музыкантов. “Аргонавты”, “Галактика”, “Ну, погоди!” вызывали уважение, восхищение, преклонение.
“КУ-69” пользовалось очень высокой репутацией.
По-своему был неплох “Зеленый Муравей”.
“Санкт-Петербург” волновал и будоражил! Это была довольно грубая музыка, хаотично-веселая и агрессивная, напоминавшая классические диски “Стоунз”. Зелинский из “Скальдов” после совместного “ночника” заявил: “У нас в Польше много таких хулиганов!”
Но для рокеров, уже приобщенных к таинству, неистовые, порывистые, как ураганный ветер, грохочуще-булыжные, вулканически-чувственные песни “Санкт-Петербурга” оказались настоящим откровением.
Поколение обрело свой язык и свой голос, начиналась новая эпоха.
Несколько метров, отделяющих рокеров от плясунов, стали пространством эксперимента, на котором утверждался “филармонический” рок. Рок как искусство.
Впервые я услышал “Санкт-Петербург” осенью 1972 года, на химфаке. Полутемный двор, огромная толпа, наэлектризованная ожиданием, щум, смех. Валера Черкасов что-то кричит высунувшемуся в окно Рекшану, а тот неразборчиво басит в ответ; у входа — дружинники. Обладатели билетов протискиваются сквозь необладателей и исчезают за “глухо запертыми воротами”. Остальные ждут, надеются и пытаются. Скоро начало. Пройти без билета — высшая доблесть, но как это сделать? Небольшая группа самых отчаянных рванула к черному входу, я — за ними, ломаем дверь, изнутри помогают “свои”, — еще, еще раз! Готово! И вот наконец-то мы в зале!
Кое-как пролезаем вперед, к сцене. На ней возятся с аппаратом роскошно волосатые люди. Настройка продолжается еще минут двадцать, потом к микрофону подходит высокий хмурый человек — Рекшан — и будничным голосом сообщает, ни на кого не глядя: “Сегодня наш последний концерт в данном составе, потому что барабанщик Коля Корзинин уходит служить в ряды Советской армии. По традиции мы начинаем концерт с его песни “Позволь”:
Любить тебя, в глаза целуя,
Позволь, —
сразу же запел Корзинин и мощно ударил по барабанам. Загудел бас.
Позволь,
Как солнцу позволяешь,
Волос твоих касаться…—
хриплым басом Корзинину вторил Рекшан.
Ты надо мной смеешься,
Позволь с тобой смеяться!
После того как они спели первый куплет, надрывно заныл альт Никиты Зайцева, и вся санкт-петербургская машина заработала на полную мощность. Началось!
Ничего подобного мне еще не приходилось видеть! Музыканты не просто играли — они вершили обряд, действо! — таинственное, грубое и чистое.
Впереди всех находился Рекшан, он пел, сосредоточенно глядя куда-то в основание микрофонной стойки; ярко-красная “Илна-Стар-5” казалась в его здоровенных лапах детской игрушкой, особенно когда он, выпиливая аккуратные соло, склонялся к грифу. Иногда, заканчивая проигрыш или в конце композиции, он внезапно, гигантским прыжком пролетал через сцену — великолепное, буквально сногсшибательное зрелище! Но чище всего он осуществлял руководство оркестром не сходя с места, делая резкое круговое движение грифом.
Корзинин сидел за своей кухней сзади, в центре. Смотреть на него спокойно было невозможно, магнетическая, неуемная энергия “санктовской” музыки бурлила, выплескивалась в каждом его движении. Играл он удивительно емко, насыщенно и своеобразно; Курехин как-то сказал, что Корзинин делает странные брейки — растягивает их и заканчивает во время следующей фразы, а не перед ее началом. В самом деле, манера Корзинина отличалась какой-то алогичностью, нарочитой и эффектной небрежностью. Он интересно использовал медь, особенно любил хай-хед, выделывая на нем любопытные, по тем временам, штучки. К тому же Корзинин пел и не только подпевки, но и соло; обычно, когда ударник одновременно поет и играет, то это сказывается, его игра становится более скупой, скованной; Корзинину же вокал ничуть не мешал держать даже довольно сложные ритмические рисунки.
По сравнению с ним басист Витя Ковалев выглядел весьма сдержанно. Однако, при более пристальном рассмотрении, в нем обнаруживался темперамент и экспрессия ничуть не меньшие, чем у его партнеров, только проявлялись они по-другому. Полузакрыв глаза и сомнабулически покачиваясь, он выглядел абсолютно нездешним, потусторонним существом, полностью отстраненным от мирской суеты; чем динамичнее, ритмически насыщеннее звучала музыка, тем глубже и глубже он погружался в бездонные лабиринты своего “я”…
Вообще-то, несмотря на очевидное несходство, музыканты “Санкт-Петербурга” очень подходили друг к другу. Подобное впечатление всегда производят группы, которые добиваются серьезного результата — возьмем, к примеру, такие анамбли, как “Россияне”, “Аквариум”, “Странные игры” или “Джунгли”. Так, наверное, и должно быть, когда люди делают общее дело, отдавая ему себя целиком, а то, что возникает в результате совместных духовных поисков, обязательно оказывает влияние на всех членов содружества, роднит их между собой. Эта обратная связь обычно всегда ощутима, и нередко, даже не слушая музыку, можно по одному внешнему виду отличить просто группу от истинного коллектива, и таким вот коллективом несомненно являлся “Санкт-Петербург”!
Смешно сказать, но мне почему-то “петербуржцы” казались похожими на… коней, на статных коней Клодта, на могучую упряжку, высекающую копытами молнии и способную преодолеть любое препятствие. Только скрипач Никита Зайцев, самый молодой из них (он учился тогда в девятом классе) до взрослого коня чуть-чуть не дотягивал и больше смахивал на породистого жеребенка. Его безудержно-экспрессивные пассажи,, порою чересчур уж сумбурные, вносили в бесхитростную, во многом традиционную фактуру “петербургской” музыки до жути инфернальные, сатанинские интонации ведьмовского шабаша. Рекшан пытался время от времени хоть как-то сдержать это стихийное звукоизвержение, направить его в более рациональное русло — безрезультатно! Зайцев не терпел ограничений, обретая по мере роста своего мастерства все большую свободу. Да и к лучшему! Без его сумасбродного альта “Санкт” уже не воспринимался полноценно, тем паче что Рекшан был все-таки в большей степени ритм-гитаристом, нежели лидером, и “жеребенок” являлся единственным солистом группы. От Никиты Лызлова, пианиста и отчасти вокалиста, в музыкальном отношении толку было не очень много, зато смотрелся он едва ли не лучше всех. Лызлов — высокий, чернобородый и длинночерноволосый красавец в расклешенных, с колокольчиками, джинсах, потрясая бубном, метался вокруг микрофона, изредка присаживаясь к пианино. В наше время его назвали бы шоуменом (тогда, 13 лет назад, мы еще не знали этого слова), как величали совсем недавно Азарова из “Россиян”; правда, “Россияне” играли хард, и поэтому азаровское шоу было более специальным, более “тяжелым” и мистическим, да и как пианист он был посильнее Лызлова. Но Никита ни на что не претендовал, а посему резвился от души. На пару с Рекшаном они лихо заводили зал “лирической” песенкой “Виноградное вино”:
Ты, как вино, прекрасна,
Опьяняешь, как оно, —
истошно ревели два здоровых мужика,
Ты для меня как будто
Виноградное вино!
Вроде бы и слова-то дурацкие, но с какой отдачей, с каким азартом они это делали!
Несмотря на то что впоследствии мне приходилось много раз слушать “Санкт-Петербург”, именно тот, химфаковский, концерт, запомнился едва ли не лучше всего. Может быть, потому что он был первый?
Корзинин в армию не пошел — здоровье подвело, и они продолжали играть дальше в том же составе, на радость рокерам. Популярность “Санкта” росла от концерта к концерту. Если кому-то удавалось хотя бы случайно встретить на улице Рекшана или Корзинина, — ему завидовали, а если кому-то удавалось хотя бы случайно с кем-нибудь из них поговорить, или если кто-то был с кем-нибудь из них знаком, или, в крайнем случае, с кем-то просто поздоровались, то немедленно происходило безоговорочное зачисление счастливчика в высшую фанскую элиту. Очень высоко котировалось знакомство с Зайцевым, благодаря ему можно было проникнуть на репетицию и приобщиться к таинству, тем более что Зайцев охотнее других шел на контакты. Теперь эта забавная юношеская суета вокруг кумиров вызывает улыбку, но, с другой стороны, молодежи нужна собственная мифология, кто же еще, как не Рекшан и компания, мог стать объектом нашего поклонения — Ободзинский? Королев? Провинциально-голубой Рафаэль?
В 1978 году я зашел к Рекшану в гости — он жил тогда на Гражданке. Мы разговаривали, пили чай, потом он взял гитару — и внезапно, услышав знакомый, “необработанный” бас, я увидел его сосредоточенные, скошенные куда-то вниз и хмельные от музыки глаза и после нескольких лет общения на равных, вдруг вновь ощутил трепет и прямо-таки кожей вспомнил неповторимый колорит давно уже закончившейся эпохи “Петербурга”!
Какими сильными были, оказывается, впечатления первых лет рок-жизни, если и теперь, в искушенные информацией восьмидесятые, я многое помню до мельчайших подробностей… Беру наугад: субботний вечер, “Санкт-Петербург” играет в ЛИВТе, первое отделение — “Оптимум” (так себе), зато потом — “Санкт! “Санкт”! “Санкт!”… братья Лемеховы (старый состав), редко играемая “Камни на песке”. Взбудораженные, мы вываливаемся из 22-го автобуса, курим на скамейке, неподалеку от входа в метро, шумно обмениваемся впечатлениями… Тут кто-то заметил, что следующим автобусом приехали ОНИ! Секундная оценка, потом мы что-то восторженно кричим, кажется, призываем Рекшана немедленно идти в “Сайгон” (это в полночь), он оглядывается, взмахивает рукой, и одобрительно бурчит: “Да, в Сайгон”, а потом уходит…
Да, так было, и хорошо, что было так!
Ну а теперь разве не столбенеет молодежь от восторга, встретив на Невском Ляпина или БГ, и, наверное, долго ходит среди них героем тот, кто отважился подойти и спросить: “Александр (или Борис), скажите пожалуйста, где у вас завтра будет концерт?”.
Музыку в “Санкте” сочиняли Рекшан и Корзинин, тексты — они же, плюс жена Корзинина, Ира. Сейчас их песни показались бы несколько наивными, в них не было появившейся гораздо позже проблемности, сатиры, гротесковой масочности и философии. Зато они отличались искренностью, и это — главное, без искреннего начала дальнейшее развитие искусства невозможно.
Вспомним бесславную историю ВИА — искусственно созданного насквозь вторичного жанра, его изначальная фальшивость и псевдоактуальность в скором времени обернулись множественными метастазами, сожравшими хилое дитятко… Поучительная история — порочное зачатие, глупая жизнь, нелепая смерть.
К счастью, есть истории поинтересней — про “черные” блюзы и веселые регтаймы Скотта Джоплина, давшие начало великому искусству джаза, про бесшабашные рок-н-роллы 1950-х и жизнерадостные песенки “Битлз” ливерпульско-гамбургского периода, которые стали первыми тактами всемирной пляски рока.
Обнаружим ли мы хотя бы в одном из приведенных примеров особые музыкально-логические изыски? Наверное, нет.
Но зато и в регтаймах, и в рок-н-роллах, и в битловских шлягерах ощутимы свежесть, непосредственность, чистота эмоций и всесокрушимая пульсация новизны. И пусть наш герой — “Санкт-Петербург” не стал явлением вселенского масштаба, его новаторское творчество всецело соответствовало названным критериям и забыть с нем было бы непростительно.
Конечно, ни Корзинин, ни Ковалев, ни Рекшан вовсе не помышляли о грядущей истории ленинградского рока, они просто занимались любимым делом — сочиняли песни и играли их потом на сейшенах. Помимо целого ряда несомненных хитов, таких как “Позволь”, “Осень”, “Хвала воде”, “Я видел”, “Лень”, “Моя мечта” и других, в репертуаре группы имелось несколько композиций полуджемового характера. Мне запомнились следующие: “Сюзи Кью” — вариация известнейшего боевика “Роллинг Стоунз” и “Бангладеш”. Это был длиннющий концертный номер, исполнявшийся в случаях особого завода и не очень-то напоминавший печальную песню Джорджа Харрисона — куда денешься от ассоциации с харрисоновским “Бангладеш”?.. Сначала шел вкусный инструментальный рифф, потом вокалисты радостно напевали — “Бангладеш, Бангладеш, мы за, мы за Бангладеш”.
Затем соло пел Рекшан:
Кто имеет медный щит,
Тот имеет медный лоб,
Кто имеет медный лоб,
Тот играет в “Спортлото”…
Следовал проигрыш, а за ним припев про Бангладеш. Так повторялось несколько раз, к взаимному удовольствию публики и музыкантов. В этих джемах обычно принимали участие разные пришлые гитаристы, пианисты и прочие, на химфаковском концерте привлек к себе внимание некий флейтист по кличке Пит-рыжий, кудлатый, похожий на Яна Андерсона…
Несмотря на общность интересов, взаимоотношения “петербуржцев” отнюдь не были идиллическими. Два лидера — Рекшан и Корзинин — отличались друг от друга и характерами, и восприятием окружающего, и в конченом счете творческими концепциями. Сумрачный, желчный, замкнутый Корзинин сочинял песни с ярко выраженным нонконформистким содержанием, в них чувствовался надрыв и горечь одиноких поисков. Рекшан же, натура более гармоническая, не терпел меланхолической смури и богемных экстазов, в его музыке бурлила эпическая размашистость (недаром впоследствии он стал прозаиком) и пристальное, буквально натурфилософское постижение реальности. До определенного времени разница мироощущений не проявлялась, а вот потом, когда период “бури и натиска” завершился, равновесие стало неустойчивым.
Персонажей пьесы “Конец “Санкт-Петербурга” нелепо делить на положительных и отрицательных, ведь чем сильнее, своеобразнее индивидуальность художника, тем тяжелее он переносит творческие компромиссы. Именно это — причина конфликтов, а потом уже житейские дрязги…
Конфронтация в “Петербурге” становилась все более очевидной, тем более что на сторону Корзинина перешли Ковалев и Зайцев. Юный альтист взрослел, превращаясь из жеребенка в матерую конягу. Рекшану это не нравилось — чересчур уж (по его мнению) варварскую музыку он играть не хотел, да и не мог. Однажды, на концерте в Военмехе, Никита устроил такой свирепый запил, что Рекшан не выдержал и, не дожидаясь конца зайцевского соло, подошел к усилителю и вырубил альт. Зайцев несколько секунд еще дергал смычком, потом в ужасе оглянулся, и когда до него дошло, что он стал жертвой рекшановского произвола, то… конечно, ничего не случилось, ансамбль продолжал играть дальше, а Никита уныло побрел жаловаться “дремлющему” Ковалеву. Тот приоткрыл затуманенные очи, глядя сквозь трясущегося от ярости Зайцева, и вновь погрузился в загадочный мир басовой функции…
Спустя некоторое время Рекшан уехал на очередные спортивные сборы. (Он был мастером спорта и даже входил вроде бы в сборную; БГ, чрезвычайно далекий от всяческого спорта, показал мне однажды “Спортивную неделю Ленинграда” с крошечной фотографией Рекшана, перемахивающего через планку). “Санкт” неожиданно дал концерт без него, потом еще и еще… Фактически то был уже прообраз “Большого Железного Колокола”, только Корзинин играл на гитаре, а на его месте за барабанами робко сидел Лызлов, неумело и слабо фиксируя сильную долю — его музыкальная карьера бесславно завершалась…
Рекшан вернулся и оказался как бы не у дел. Состоялось еще несколько совместных концертов, лишь приблизительно напоминавших прежний “Санкт”. Володя пел только свои песни, а затем уступал место Корзинину и, стоя в стороне, с неудовольствием наблюдал происходящее. После очередной игры Рекшан отвез аппаратуру к себе домой, деловито командуя грузчиками, проносившими мимо ошалевших Ковалева и Корзинина усилители, динамики, барабаны…
В драматическом финале “Санкт-Петербурга” скрыто еще одно обстоятельство, главенствующее над остальными, их предопределявшее и в полной мере понятное лишь теперь.
Отделение Корзинина и остальных, и последовавшее вслед за этим возникновение “Колокола” (1974 год) — есть не что иное, как отграничение тех, кто хотел стать профессионалами, от любителей. Именно к 1974-му стала постепенно распадаться генерация ансамблей, возникших в основном в студенческой среде и являвшихся популяризаторами рока. Оригинальных идей у них было немного, и поэтому они незаметно исчезали, улетучивались куда-то, уступая место другим второразрядным группам, а с теми, в свой черед происходило то же самое, и в должный час они также сходили со сцены… и так без конца, вплоть до рок-клубовских времен. Впрочем, не стоит совсем уж пренебрегать эпигонами — они добросовестно выполнили свою популяризаторскую функцию, к тому же из этих недр вышло немало первоклассных музыкантов. Но после того, как Корзинин ударил в “Большой Железный Колокол”, начался процесс активного углубления, “погружения” в рок как в единственно возможную форму самореализации; далеко не каждый имел силы и желание пойти вперед по этой темной дороге, не оглядываясь назад.
Профессионализм “Мифов”, “Колокола”, “Россиян” был поначалу весьма относительным, и все-таки, поскольку они посвящали музыке все свои помыслы, разница между ними и группами, для которых музыка рок была чем-то вроде хобби, сразу стала очевидной. Любительский вариант уже не мог дать ничего значительного и интересного.
Но вот что любопытно: отойдя от активной музыки, Рекшан сохранил в себе рокерскую закваску, пронес ее через годы, и теперь по-своему реализует ее, настойчиво постигая секреты художественной прозы. Он — не аутсайдер: он по-прежнему жадно и радостно впитывает жизненные впечатления и крепко стоит на своих легкоатлетических ногах. А его бывшие партнеры… Да, они погрузились когда-то в рок, а потом… утонули в кабацкой музыке.
“Как много в кабаках погибло музыкантов”, — пел в свое время Юрий Степанов, это эпитафия многим, в том числе и “Колоколу”.
В 1981 году “петербуржцы” снова встретились. Группа с бесхитростным названием “Город” дала несколько концертов и тихо угасла, разве что старики позабавились немного. И хотя на послепремьерном банкете Ольга Першина повторяла бесконечно: “Все равно люблю!”, ласково глядя на старую гвардию, всем было понятно, что фокус не удался…
С тех пор они вместе не выступали. Корзинин изредка появляется в свете и джемует раз в год на васкеловских торжествах, и записал вроде бы у Тропиллы болванку со своими старыми песнями, Ковалев опять, как много лет назад, работает в телеателье, а Рекшан сотрудничает с Жаком Волощуком и его бригадой и даже выступал в рок-клубе, где большинству был известен только как руководитель поэтического семинара. И хотя концерт в РК не стал сенсацией и больше напоминал тихие домашние радости, все равно он произвел живое, не нафталинное впечатление. Но все это уже не история… или, может быть, еще пока не история?
А “Санкт-Петербург”? Он живет в наших воспоминаниях и легендах о давно ушедших в прошлое чудесных и веселых временах. Да, это было. И хорошо, что это было! И я счастлив, что жил в ту эпоху, и горжусь, что могу сказать словами старой “петербургской” песни: “Я видел это!”
Да разве забудешь?
Тихонько пульсирует бас; нервно всхлипывает губная гармошка, разгоняются барабаны. И хриплый голос в эпицентре раскачки:
Опять для вас играет “Санкт-Петербург”…
Опять для вас играет “Санкт-Петербург”…
“С-а-нкт — Петербург”!!!
P. S. Статья старая. Теперь “Санкт” снова жив, играет, пишется и т. д. Рекшан вскоре после написания данной статьи сочинил “Кайф”, где сам вспомнил о былом. Так что история “Санкт-Петербурга” продолжается…
