Глава 1. Сборщики самолетов
Я купил сборную модель «ТУ-134», долго и тщательно ее склеивал, красил, наносил опознавательные знаки и, когда все было готово, позвонил Майку.
– А что у меня есть! – интригующе протянул я и приготовился к длительному хвастовству. – Вот купил здесь одну штучку, собрал и сейчас сижу, любуюсь.
– Хорошо тебе, – с наигранной завистью сказал Майк, – а что за вещь? Пантеинная?
– А ты приезжай, посмотришь, музыку попишем, заодно пивка попьем; если ты прямо сейчас выйдешь, то я успею к твоему приходу литров шесть купить, – алогично заманивал я Майка.
– Юрьич, шесть – ни то, ни се, бери лучше Луизу, а я пока посмотрю, есть ли у меня чистые кассетки, – если есть, то, может быть, и приеду, – также нелогично заманивался Майк. – А, кстати, может быть, у тебя можно одолжиться?
– Да откуда, сам на старые пишу, а на Луизу и на шесть у меня денег не хватит, – вздохнул я.
– Ладно, подожди минуту у телефона, я пока схожу кассетки посмотрю, – в трубке раздались удаляющиеся шаги, затем шумы коммунального телефона, и, наконец, после краткого телефонного шелеста послышался бодрый голос:
– Ага, Кирилыч, кассетки есть, иди за пивом, а я по дороге, может статься, тоже прикуплю. На сколько у тебя хватит?
– На Луизу и на три, – отозвался я.
– Ну тогда иди прикупайся, я буду у тебя минут через сорок, наверное. Пешком прогуляюсь.
– Если что, ты знаешь – я в доле.
– Да. Слушай, а что за вещь?
– Майк, ну мне же бежать надо, а то вдруг очередь…
– А ты мне намекни и иди себе спокойно.
– Ну, Майк… – заныл я.
– Нет, Кирилыч, ты – типичный ноугудовец, ладно, приду – позырю, но смотри!
– Знаю, знаю, все, пока, – я положил трубку и отправился готовить Луизу к предстоящему походу.
Луиза – десятилитровая канистра нежно-голубого цвета – была так названа нами после того, как Паркет во время очередного посещения Петербурга рассказал нам душещипательную историю о своих московских друзьях-музыкантах, которые в приливе утренней нежности обожали давать пивным емкостям ласковые, но звучные женские имена. Идея нам понравилась, и мы немедленно окрестили любимую канистру Луизой. Название прижилось и до сих пор служит предметом дурацких шуток типа «У Кирилыча одна дама сердца, которая верна ему до конца – Луиза». Ну и пусть, лучше уж такая, чем вообще никакой.
Любимая пивная на 8-й Советской улице (сейчас там магазин) функционировала в привычном режиме: кучки «синяков» вперемешку с бомжами неспешно тусовались на узеньком тротуаре у входа. Свои нехитрые отношения выясняли молодые нарушители правопорядка. Зеки, недавно освободившиеся из мест заключения, солидно обсуждали «деловые» дела, явно замышляя что-то недоброе и разом умолкая при приближении посторонних; пожилые бабули собирали стеклотару и одалживали пьющим водку чистые стаканы, затем терпеливо дожидались, когда мужчины допьют зелье и вместе со стаканом отдадут опустевшую бутылку. Словом, все было как обычно.
Каждая пивная живет своей особенной тайной жизнью, неведомой простым обывателям, яро за это ее ненавидящим – и пивную, и эту непонятную жизнь, но заведение открывает свой внутренний мир лишь посвященным, иначе никак. Мне приходилось видеть в нем профессора астрономии, принятого в пивное братство: он за кружкой пива рассказывал о тайнах мироздания простым рабочим, заглянувшим сюда после смены, и те внимали ему с интересом; но видел я и спившегося уголовника, отвергнутого пивной и тщетно пытавшегося завести разговоры с посетителями.
«Социальное происхождение ничего не значит» – вот один из сформулированных нами принципов пивной. И Майку, и мне подобная демократия чрезвычайно импонировала, и все мы – зоопарковцы – были «своими» в любой пивной любого города, любой республики. Для особо понравившихся питейных заведений Майк придумал специальный статус – «прогрессивная пивная», правда, был еще и «прогрессивный магазин», что, впрочем, по сути своей одно и то же – разница лишь в продаваемых напитках.
Я вошел внутрь, поздоровался со знакомыми и встал в небольшую очередь.
Продавщица – красавица Надежда, увидев у меня в руках Луизу, приятно улыбнулась и, нежно обняв ее красивыми руками, мгновенно и аккуратно подключила к крану, а я решил скрасить ожидание кружечкой пива и приятной беседой с парой алкоголиков. Один из них неожиданно меня удивил: он вылил в пиво половину «маленькой», жадно выпил, затем отвернул лацкан пиджака и что-то там понюхал, после чего молодецки выдохнул воздух и дружески (по его мнению) мне улыбнулся. Я отлично знал, какими предложениями заканчиваются подобные улыбки, потому сразу же заторопился домой и, подхватив одной рукой приятно потяжелевшую Луизу, а в другую взяв пакет с трехлитровой банкой, вежливо со всеми подосвиданькался и отправился восвояси.
Дома, войдя в гостиную, я поставил пиво на пол, затем принес из кухни две огромные кружки и расположил их на столе строго на своих местах: одну напротив середины дивана – для Майка, а вторую – с краю своего кресла и принялся дожидаться босса, в сотый раз рассматривая по видео концерт Элвиса.
Один длинный, два коротких – Майк! Я поспешил ко входу – мне нравилось открывать ему.
Я давно заметил, что все люди по-разному стоят перед дверями в ожидании их открытия, и что самое странное – перед разными дверями стоят по-разному.
Впервые я обратил на это внимание, когда мы с Майком посетили дверь квартиры БГ – нам нужна была хорошая акустическая гитара на запись, и он решил на правах старого друга одолжить ее у Бори. Позвонил, договорился, и мы отправились за ней на следующий день, но напрасно мы стояли перед дверью в условленное время и пытались соединить провода оборванного звонка – нам никто не открыл. Я предложил постучать «как следует», однако Майк мне не разрешил: он еще пару раз пошкрябал скрюченными проводками друг о друга, и мы, чуть подождав, ушли.
В течение всего нашего посещения лицо Майка не менялось ничуть – это обратило мое внимание лишь потому, что я на его месте уж точно корчил бы яростные рожи. После того случая я стал приглядываться к нему и обнаружил одну особенность: Майк перед всеми дверями стоял одинаково – со сдержанным интеллигентным достоинством, прямо глядя на то место, где должно было появиться лицо отворяющего. Серьезный, ясный и открытый взгляд – вот первое, что я видел, когда он ко мне приходил.
– Кто там?! – рявкнул я на всякий случай, открывая дверь.
– Я, – просто сказал он.
– Привет, – я был очень рад его приходу и улыбался во всю возможную ширину лица.
– Надеюсь – кирилловец? – поинтересовался он, заходя в квартиру и пожимая мне руку.
– Всегда! – отрапортовал я.
Он присел на обувную полку и принялся деловито стаскивать башмаки, хотя мог бы этого и не делать – в моем доме снимать обувь было необязательно (это «необязательно» оборачивалось для меня тяжкой еженедельной чисткой ковра из гостиной), но Майк таки решил переобуться в домашние туфли, из чего я сделал вывод, что время у него есть, и пришел он надолго.
– Знаешь, что я сейчас видел? – ухмыльнулся я. – Представь себе: в пивной один Гаврила охомячил ноль-пятую «ерша» – пятьдесят на пятьдесят – и занюхал чем-то на лацкане пиджака. Я присмотрелся, а там, – я захихикал, – пришитая рыбья голова!
Майк рассмеялся, а я продолжал:
– Нет, ты прикинь – намертво пришитая белыми нитками настоящая здоровенная рыбья башка!
– О… О… ОТ селедки? – сквозь хохот спросил Майк.
– Да фиг там! Как минимум, от хека, глазастая такая и с пастью раскрытой!
– Сильная феня на самом деле, – отсмеявшись, подвел итог Майк. – Юрьич, давай показывай хорошую вещь.
– Сейчас, – ответил я и, разлив пиво по кружкам, принес из спальни заранее спрятанную там яркую, поблескивающую свежей краской модель самолета.
– Во какая, зырь! – похвастал я.
– Ух! Какая… – пауза. – Юрьич, ты крут! – выдохнул Майк; его глаза блестели, как у ребенка, и, не отрывая от модели глаз, буквально пожирая ее взглядом, он взял самолетик в руки и принялся рассматривать его: поворачивать то так, то этак, одобрительно при этом похмыкивая.
Я скромно выпил пива. Эх, хорошо! На душе легко и покойно, а что еще надо? Майк доволен, пиво есть; сейчас хорошую Музычку попишем, а там, глядишь, и разговор душевный завяжется, и камин запалим, как стемнеет… «Он должен у меня расслабиться, отдохнуть от коммуналки, от проблем, от всей этой неустроенности», – думал я, допивая вторую кружку по дороге в прихожую – отключить дверной звонок. Телефон к тому времени я предусмотрительно из розетки уже вытащил.
…Мы сидели уже третий час: Майк дописывал принесенный с собой «The Kinks», а я готовил к растопке камин – запихивал в него утащенные с банного склада дрова и перекладывал их мятыми газетами.
– Слушай, – обратился ко мне Майк, а где ты йероплан-то купил?
– Да у тебя в районе, в игрушечном магазине за мебельным «комком», – ответил я, поджигая бумагу.
– Знаю, и почем нынче самолеты?
– Копейки какие-то, рубль с чем-то, а что?
– Я, наверное, тоже завтра пойду прикуплю. А другие модели есть?
– Другие в ДЛТ продаются, хоть жопой жри.
– Ну вот, так уж и жопой. А 144-й есть?
– 144-й, «ТУ», я в последний раз в Литве покупал, там собрал, да там и оставил… А больше нигде не видел.
– Так ты не в первый раз собирал?
– Не-а, я в детстве любил это дело.
Майк налил из Луизы себе пива, поставил канистру на пол и призадумался, что-то про себя решая.
– Кирилыч, давай завтра в ДЛТ съездим, посмотрим йеропланы, глядишь, может быть, найдем что-нибудь диковинное?
– Не-е… У меня деньги кончились. Вот если бы ты…
– В принципе, я могу тебе одолжить до гастролечки. Двадцать рублей – удовлетворит?
– Поехали.
Утром на следующий день я стоял на углу Невского и улицы Желябова, поджидая Майка. Он неожиданно вышел из толпы и громко заявил:
– Кирилыч, ну и рожа у тебя – красная, хоть прикуривай!
– Рожа как рожа, не выспался ни фига…
– Недолог и тревожен сон алкоголика! – торжественно произнес он киношным голосом и картинно поднял вверх указательный палец.
– Сам такой, – вяло обиделся я.
– Нет, Кирилыч, я бытовой пьяница, – важно, гордым тоном констатировал он.
– Пошли, бытовой пьяница, – проворчал я, и мы отправились в универмаг. Купив по паре моделей, мы торопливо распрощались: оба испытывали нетерпение поскорее приступить к сборке.
В тот же день вечером у меня зазвонил телефон. Я выпрямил уставшую спину, потянулся и взял трубку.
– Юрьич, ну что, собрал? – лапидарно спросил Майк.
– Один уже заканчиваю.
– Какой?
– «ЯК»
– А у меня что-то он не получается. Я не знаю, насколько я все правильно делаю, но, по-моему, эта инструкция для дураков написана.
– Конечно, я в нее и не смотрю почти…
– Кирилыч, ты б приехал, посмотрел, что к чему, заодно и пивка попили бы в мягкой манере.
– Ага, хитрый какой, а пивко-то я где сейчас возьму?
– Ну, в общем-то, есть у меня пара-тройка галлонов…
– Как это?
– Ты когда в английской школе учился, был у вас предмет «Домашнее чтение»?
– Естественно.
– Помнишь книгу «Ленин в Лондоне»?
– М-м… Смутно.
– Так вот, там была опечатка во фразе, которую я перевел бы следующим образом: «Иногда перед работой в Лондонской публичной библиотеке Ленин заходил в простой рабочий паб и выпивал там галлон-другой пива, после чего шел работать над своими бессмертными трудами».
– Ну и что?
– А то, Кирилыч, что там должно было стоять «пинта» – это 0,57 по-нашему, а галлон – это почти пять литров, четыре с половиной, если быть точным.
Я расхохотался, а Майк серьезно продолжал: представляешь, какие он там труды пописывал после пяти, а то и десяти литров аглицкого пива?
– Ох… н-да… гы-гы… Крепок был Ильич, ничего не скажешь… Слушай, а вдруг это не опечатка, а вдруг все оно так и было?
– Я думал над этим, и полагаю, что да, скорей похоже на то… Опять-таки в определенной степени это объясняет массу вещей, им придуманных.
– Ладно, так что, мне приезжать?
– Если сочтешь нужным, – по-иезуитски умело поставил акцент Майк.
– Через полчаса я у тебя.
– O.K.!
Мне открыл дверь Женька, Майковский сын, и, увидав меня, стоящего в черном кожаном пальто, в черных высоких «казаках» и такого же цвета кожаных брюках, он вежливо со мной поздоровался, повернулся и тут же бросился по коридору к комнате Майка, вопя во все горло:
– Папа, папа, там к тебе Швондер пришел!
Я улыбнулся и прошел в комнату.
– Слава товарищу Руководителю! – произнес я официальное приветствие.
– Слава, слава, – солидно покивал головой сидевший на диване Майк и обратился к сыну:
– Отчего ж это ты, Евгений Михалыч, Валерия Юрьевича Швондером назвал?
Женька поскучнел и приготовился к воспитательной работе.
– Майк, да ничего страшного, это Евгений Михалыч хотели мне комплименты сделать, – принялся я отмазывать любимца, – да и вообще это наше личное мужское дело, правда, Михалыч?
Мелкий охотно кивнул головой и, сообразив, что оргвыводов не последует, умчался в коридор играть с Маней – Храбуновской дочерью.
– Что же Вы, товарищ Руководитель, дитю при мне смущаете? – попенял я Майку.
– «Руководитель» – от слов «водить руками» – ускользнул он от ответа, не желая обсуждать методы воспитания сына. Я решил переменить тему:
-Well. And so, what happened with your aircraft? What’s the matter? – спросил я, отвлекая его от Женьки.
– I couldn’t understand this fuckin paper. What I can’t make out is what is… – Майк оживился и взял в руки руководство по тексту.
Через пару часов (к приходу Натальи) с самолетом и пивом было покончено, и я отправился домой с чувством выполненного долга. В тот вечер мы достигли весьма выгодной для меня договоренности: если Майк увидит в магазине отсутствующую у нас модель, то он покупает две штуки – для себя и для меня. Я, соответственно, делаю то же самое. Интересно то, что Майк никогда больше не обращался ко мне за помощью (только за консультациями). Как бы трудно ему ни было, он всегда сам собирал свой самолет.
Неожиданная страсть захватила нас обоих: в поисках новых моделей мы облазили все игрушечные магазины городов, в которых бывали на гастролях. Фанаты, прослышав о неожиданном увлечении Майка йеропланостроением, потащили к нему упаковки абсолютно неведомых мне моделей. Но некоторые из них он собрать не успел – не хватило времени, а через несколько лет они достались мне…
Так и лежат по сию пору несобранные модели Майковских самолетов, не поднимается рука вскрыть коробки. Уж сколько раз пытался – но нет, никак.
Наверное, каждый из нас должен сам вовремя успеть выполнить свою часть миссии, а не оставлять ее другим, так как они – наши друзья – могут оказаться излишне нервными и впечатлительными для продолжения начатого нами дела. Но кто знает – коробки-то лежат…
Глава 2. Йеропланные пугалки
Группа «Зоопарк» во время гастрольных переездов чрезвычайно любила прививать ужас окружающим пассажирам и прочим попутчикам. Метода, как и все гениальное, была проста и действенна, а заключалась она в том, что соратники в окружении путешественников начинали громко делиться друг с другом страшными историями, якобы недавно произошедшими с ними во время гастролей.
Обычно это начинало происходить прямо у трапа самолета перед самой посадкой. Пассажир в это время чрезвычайно пуглив, а душераздирающий рев прогреваемых перед полетом двигателей действует угнетающе на его нервную систему; к тому же шум позволял нам кричать страшилки в полный голос – так, чтобы слышали все окружающие, и никому из них не стало бы обидно, что самая интересная информация может пройти мимо него.
Как правило, действо начинал Кулибахтер.
– Слышь, Кирилыч, как думаешь, – долетим? – спрашивал он у меня с ненаигранным сомнением в голосе.
Я строил испуганную рожу, пожимал плечами и отворачивался, всем своим видом показывая крайнее нежелание не только обсуждать эту тему, но и вообще даже думать о том, что с нами всеми может произойти, если вдруг…
К разговору подключался Майк:
– Йероплан-то не сильно новый: опять-таки шасси кривое, и масло, смотри, течет… Для начала оно может и не выйти, хотя… Может быть, и выйдет – это дело такое!
– Для начала?! Для какого, Майк, на фиг, начала – ты хотел сказать, для конца! – вскинувшись, вступал в беседу Шура.
– Да-а, а то будет, как в прошлый раз: до сих пор спина болит! – настойчиво продолжал вести свою пугалку Илья.
Я упорно молчал с мученической гримасой на лице.
– Кирилыч, сделай доброе дело: подойди к шасси, посмотри, как там масло! – сквозь шум кричал мне Майк.
К шасси я шел, как на казнь; проводил по стойке пальцем (масло там всегда есть), возвращался к трапу и с обреченным видом демонстрировал блестящий указующий перст Майку и всем прочим любопытствующим, коих в этот момент насчитывалось уже немало. Майк внимательно изучал замасленный палец и после осмотра резюмировал:
– Мне очень странно, что ЭТО случается с нами постоянно, причем, не совсем по нашей вине: то крылья вот-вот отвалятся (кончики крыльев всегда подрагивают); то при посадке трясет так, что того и гляди йероплан с полосы слетит (а при посадке всегда чуть потряхивает); то еще что-нибудь… (Далее следовал перечень обычных при полете явлений, но кому известно, что они вполне обычные?)… Как-то вот не хочется мне лететь на этом… Собственно, а не сдать ли нам билеты и не поехать ли нам поездом? – и Майк вопрошающе смотрел на нас.
– Майк, вы все как хотите, а я на этом самолете никуда не полечу! – нервным голосом твердо заявлял я и делал лицемерную попытку направиться к зданию аэровокзала или – если мы к этому времени уже сидели в салоне – покинуть самолет.
Все тут же дружно начинали уговаривать меня остаться, при этом главным аргументом являлось то, что «а вдруг случится чудо: нам повезет, и мы долетим даже несмотря на то, что…» Я отмахивался чуть ли не со слезами на глазах срывающимся голосом лепетал, что, если со мной что-то произойдет, то некому будет заботиться о моих рыбках (которых и в помине не было) и поливать цветочки (в доме отсутствовали напрочь).
Иногда в наше действо вклинивалась стюардесса и, стараясь успокоить начавших было нервничать пассажиров, она пыталась выяснить, а что же это с нами такое произошло, что «спина до сих пор болит», да еще произошло таким тайным образом, что она об этом ничего не слышала, хотя бортпроводницам по штату положено знать обо всех случившихся за последнее время авиационных крушениях.
– Как, вы действительно ничего не знаете? – делал круглые глаза Куликов и немедленно пытался громко рассказать ей (а, в основном, окружающим) содержание какого-нибудь недавно просмотренного им по видео «ужастика».
Естественно, вступление в разговор стюардессы – официального лица – придавало опасениям пассажиров твердую почву для дальнейших сомнений по поводу благоприятного исхода полета; таким образом, эффект от ее вмешательства получался прямо противоположным – наши попутчики начинали нешуточно бояться предстоящего полета.
Однажды во время гастролей в Харькове мы играли в авиационном институте (ХАИ), и там нам подарили в качестве сувенира настоящую турбинную лопатку от авиадвигателя, которую хозяйственный Шура тут же прибрал к себе в баул.
И вот в Харьковском аэропорту во время стояния у трапа самолета и ведения традиционных для нас разговоров о ненадежности всего нашего транспорта, а авиационного в частности, Шура незаметно вытащил лопатку из сумки и стал настойчиво утверждать, что только что обнаружил «эту штуку» возле двигателя…
Скандал вышел ужасный, а несколько особо впечатлительных пассажиров вообще отказались от рейса и скорым шагом направились к аэровокзалу.
В другой раз, когда мы отправились в Сибирь, с нами летел весьма известный лидер некоей рок-группы. Судьба сыграла с ним злую шутку: в салоне его кресло оказалось между моим креслом и креслом Кулибахтера; к тому же он, бедолага, имел неосторожность заметить нам, что панически боится самолетов. Мы с Илюхой понимающе переглянулись.
Знаменитый музыкант откушал седуксена и уснул, пытаясь таким образом избавиться от стресса, а мы осторожно, но крепко пристегнули его ремнем к креслу и, попивая прихваченное с собой пиво, стали спокойно ждать промежуточной посадки в Москве.
Едва самолет коснулся колесами бетонных плит посадочной полосы, мы соседа грубо растолкали и, не обращая на него никакого внимания, стали совершать судорожные метания, подвывая при этом дурными голосами. Йероплан, как всегда при посадке, крепко трясло, и наш подопечный в страхе попытался было вскочить. Но ремень держал его кре-е-епко. Тогда он, не понимая, что противодействует его спасательно-убегательному рефлексу, начал паниковать. Но в этот момент пилот включил реверс, и соседом моментально овладел ужас, а его жалобные стоны были заглушены ревом двигателей…
Обратно из Сибири он поехал поездом; купил целую коробку седуксена и почти неделю (как мы узнали позже) не выходил из купе, за что и получил от нас прозвище «старик Седуксеныч».
Да, должен признаться, что зоопарковцы любили невинные розыгрыши и дружеские шутки.
Для Specialradio
Январь 2009
ИЗ ИСТОРИИ ГРУППЫ ЗООПАРК. ЧАСТЬ 3. ЕВРЕЙСКИЙ НАРОДНЫЙ КОЛЛЕКТИВ
