Мы сидели с Женей Чайко, бывшим звукорежиссером группы «Черный Обелиск», на кухне его приветливого дома. Чай, разлитый в тяжелые, массивные кружки, уже остыл. Воспоминания о жизни в «Черном Обелиске» неслись нервной чередой, и нам было не до чая.
«Вот так и мы с Батюшкой, когда Крупнов ушел в «Шах», сидели у меня на кухне и думали о том, что делать дальше? Самодостаточны мы или нет? Решили: да, самодостаточны!»
«Оба гитариста – и Майкл Светлов, и Юра Алексеев – тогда собрали собственные составы. А правда, что ты советовал Алексису взять для его группы название «Черный Обелиск»?» – спросил я.
«Да, это правда. Я говорил Алексису, что «Черный Обелиск» – это не только один Крупнов, что есть и другие люди, которые точно так же, как Толик, внесли свой вклад. И если Крупнову кажется, что он может играть в группе «Шах», то это означает, что группа «Черный Обелиск» ему не нужна и, значит, мы имеем моральное право пользоваться этим названием. Я говорил, что не стоит менять название, ведь люди уже знают, что такая группа существует. Да, конечно, здесь присутствовал момент харизмы: как же так, люди пришли смотреть «Черный Обелиск» и не увидели Крупнова? Это, конечно, была большая проблема…»
«А как Толик отреагировал на то, что ты предложил Алексису использовать это название?»
«Мне говорили, что он был взбешен!»
«Кстати, Алексис мне рассказывал, что именно Крупнов присоветовал ему название «Триумфальная Арка». Толик тогда, по словам Алексиса, сказал буквально следующее: «Назовитесь-ка вы «Триумфальной Аркой» – это тоже название романа Ремарка. Если «Черный Обелиск» добился известности, то и «Триумфальная Арка» будет популярна!»
«Нет, «Триумфальная Арка» не получила той популярности, что имел «Черный Обелиск». Да и программа, на мой взгляд, у Алексиса была послабее. Мы записали альбом, выпустили плакат и даже пытались эту программу где-то показывать, но раскрутить ее не удалось. Может быть, потому, что эта музыка была слишком эстетской. По сути, мы получили образ мысли Алексиса: отсутствие мелодики, жесткие квадраты, риффы, все было сделано исключительно на ритмических рисунках».
«Я помню, что Коля Агафошкин тогда жаловался, что ему было сложно играть эту музыку».
«Конечно. Эти постоянные сбивки… Вообще есть любители этим заниматься, и когда слышишь такую музыку, то удивляешься, как люди успевают попадать в собственные сильные доли, настолько там рваный ритм. Тут, естественно, любой скажет, что ему сложно».
«Однако Сергей Комаров, который заменил Агафошкина в «Триумфальной Арке», с удовольствием это играл!»
«А он мыслил похоже. Да и вообще Комаров был гениальным барабанщиком…
Пока Алексис и Комаров репетировали, мы с Андреем Денешкиным занимались строительством аппаратуры: я – у станка или с паяльником, а Батюшка – у осциллографа. А все свободное от работы время мы сидели, положив голову на кулак, и думали, что же делать дальше?
Мы много говорили о том, что, сделав ставку на Крупнова, мы добились с ним хорошего результата, тем более, что наличие у «Обелиска» своей аппаратуры, ставило группу вне конкуренции. И вдруг он все разрушил. И хотя у нас есть довольно большой потенциал, но он бесполезен, потому что не хватает одного очень важного звена! Можно, конечно, начать с чистого листа, найти способного человека, может быть, даже такого же способного, как Крупнов. Но если все начинать с чистого листа, то мы потеряем кучу времени. Это же означает делать программу, делать имя, организовывать раскрутку! А к тому времени процесс уже шел независимо от нас, уже на слуху были какие-то новые люди и новые названия групп. А мы откатились назад и должны опять все начинать сначала?
В то же самое время «Шах» записал в Германии пластинку «Bewere!», которая многим понравилась, и народ действительно сказал, что это «фирма». Я порадовался за группу «Шах», за то, как они зашибательски сделали себе рекламу. Но было понятно, что долго они не продержатся. Я видел, что у них на концертах происходило. Реакция на них была странноватая. Нет, фанатам «Шаха» эта музыка нравилась, но были люди, которые слушали концерт и негодовали, ведь возникла совершенно дурацкая ситуация: был коллектив, который имел некий потенциал, и потом по совершенной прихоти Толика он взял да и развалился! И лучше от этого не стало никому, включая самого Толика. Ну, стал он вместо «Обелиска» играть в «Шахе». И что? Его значимость от этого увеличилась? Нет! Даже напротив: в конце концов наступила пора, когда у них в «Шахе» возникли противоречия и Толик понял, что в этом составе ничего путного ему добиться не удастся, ведь там своих лидеров хватало. Там и Гарсия свои идеи имел, и Сазонову палец в рот не клади! Собственно, костяк «Шаха» – вот эти двое: Гарсия и Сазонов. И Крупнов там не прижился, а оттого запил. И запил очень сильно. В общем, для него это был период небытия…
Я помню, как мы – Батюшка, Алексис и я – сидели в моем «Москвиче» у метро «Динамо». Там и возникла эта идея: каким бы ни был этот Крупнов, но все-таки он человек, пускай он ошибается, но он сейчас в таком дауне, что если ему не помочь, то он просто сопьется и умрет. И кто от этого выиграет? Ну да, мы все будем гордиться тем, какие мы стойкие, послали, мол, человека: он – нас, а мы – его…
Батюшка меня поддержал. «Надо вертать все назад, – сказал он. – Надо как-то через Машу, через его знакомых, вбивать ему в голову идею, что надо все начинать сначала». И мы взялись за эту работу…
«Ребята, надо разработать план, – сказал я. – Если вы готовы, то давайте будем продолжать эту затею, потому что в противном случае нужно просто расходиться…»
И тогда мы решили действовать через Машу, жену Крупнова, потому что напрямую добиться чего-либо было невозможно. Мы с Батюшкой позвонили Маше и приехали к ней домой. Толика не было, он где-то тусовался.
Маша – добрейшей души человек, поэтому она сразу нас поддержала. На самом деле музыка – это единственное, что могло его вернуть к жизни, потому что ему нужна была какая-то идея, ради которой можно бросить пить. Я думаю, что в то время он ощущал, что допустил массу ошибок и в результате оказался у разбитого корыта, и нужен был какой-то жест извне, чтобы он смог зацепиться.
Мы нашли в себе силы сделать первый шаг навстречу. А он, как неглупый человек, конечно, уловил эту нить, и, в конце концов, его удалось вытащить. Он пришел на репетицию как ни в чем не бывало. Как будто ничего не было. Как это ни удивительно, но это так…»
Первые репетиции возрожденного «Обелиска» проходили на репетиционной базе на Смольной. Услышав игру Комарова, Крупнов пришел в полный восторг, так как Сергей умел с бешеной скоростью стучать в две «бочки», что в то время было одним из критериев ультрасовременного подхода к тяжелой музыке, кроме того, у него были отлично поставленный «пушечный» удар и идеальная ритмичность. Надо отметить, что и сам Крупнов за два года, проведенные в «Шахе», очень вырос в профессиональном плане и в начале 90-х годов считался одним из лучших наших бас-гитаристов. Эта мощная ритм-секция и составила основу возрожденного «Черного Обелиска», на которую монтировались мрачные риффы Алексиса.
Сначала играли втроем: Крупнов, Комаров и Алексеев, – но Толик решил, что с одной гитарой получается недостаточно мелодично, и позвал Майкла Светлова.
Первой новой песней, принесенной Крупновым для общей работы, стала «Стена». В программу также были включены композиции «Меч», «Игрок», «Черный Обелиск», суперхит «Полночь», англоязычная «We Got Enough» (текст для нее написал приятель Толика Константин Савченко), а также переаранжированные в стиле трэш-метал «Серый святой» и «Цезарь», поскольку этот стиль в тот момент был весьма модным.
В августе 1990 года было объявлено, что «Черный Обелиск» возрождается. А 23 сентября 1990 года на фестивале «Железный Марш» в спорткомплексе «Крылья Советов» состоялся первый после более чем двухгодичного перерыва концерт «Черного Обелиска».
«Это была очень благодатная пора, нам казалось, что мы сейчас сумеем все поднять, – продолжает рассказ Женя Чайко. – База у нас была в институте у Алексея Иванцова. Я обязательно должен отметить Иванцова, потому что этот человек сделал для группы ой как немало. Я даже не знаю, было бы без него продолжение, ведь то место, где мы с Комаровым репетировали, это он устроил…
Кстати, Алексис нашел в этом институте свою будущую жену… Это очень романтичная история!
Оля работала в этом институте в бухгалтерии. Они познакомились, когда Алексис еще репетировал там с собственным проектом. Впрочем, в «Триумфальной Арке» тогда осталось только два человека: Алексис и Комаров, – остальные разбежались. Я лишь иногда наведывался к ним, а Алексис, Комаров и Лешка Иванцов сидели в репетиционной каморке сутками и перетирали за будущее рок-музыки. Но пока Комаров долбил по барабанам, Алексис, который устроился в этот институт на подработку, начал потихоньку бегать в бухгалтерию, чтобы попить кофейку. И постепенно он стал там, в бухгалтерии, подолгу засиживаться. Бывает, что приезжаешь – Комаров долбит, а Алексиса нету.
«Серега, а Алексис-то где?»
«В бухгалтерии!»
«А, понятно!»
Когда Толик вернулся в группу, у нас начался невероятный подъем, казалось, что мы сейчас просто взлетим. Программа была отточена. Комаров играл так, как никто и никогда. Он сидел и репетировал в этой нашей конуре день и ночь. Помнится, он как-то раз приехал к нам усталый и голодный. Марина его покормила, и было такое ощущение, что домой он только ночевать ездит.
Но однажды я прихожу на базу, открываю дверь – я до мелочей все это помню – и вижу: стоят с понурым видом Батюшка и Иванцов.
«Ну что? Репетировать будем или нет?» – говорю я.
А они мне: «Комарова убили!»
У меня было ощущение, что я не понимаю этих слов. Мне говорят «Комарова убили!», а я не понимаю, о чем мне говорят. Я спрашиваю: «Как это, убили?!»
«Да вот так! В морге Комаров! А жена его в реанимации!»
И с этого момента – такая пауза, длинная-длинная.
Для нас это был очень сильный удар. Часто я вспоминаю Серегу и не понимаю, почему так судьба распорядилась. Даже когда я узнал о гибели Крупнова, для меня это не было неожиданностью, я был готов к этому. А смерть Комарова застала меня врасплох. Он был очень светлый, светлейший человек… Это все так несправедливо на самом деле!»
Это была абсурдная и никчемная смерть. Два приятеля Сергея Комарова дали в рекламном приложении к газете «Вечерняя Москва» объявление о продаже видеомагнитофонов, но поскольку они являлись жителями подмосковных Химок, а объявления принимались лишь от жителей столицы, то они указали адрес Комарова. Когда газета вышла в свет, видеоаппаратура, предназначенная на продажу, была перевезена в Бибирево, в квартиру, где жили Сергей и его невеста Юлия. Туда под личиной покупателя и заявился убийца. Сначала он выстрелил в одного из продавцов-приятелей, когда тот показывал ему аппаратуру, а остальных, угрожая пистолетом, заставил лечь на пол. В течение почти двух часов налетчик расхаживал по квартире, беседовал со своими жертвами и, разумеется, учил всех жить. Эту странную беседу прервал стон раненого человека, раздавшийся из комнаты. Когда убийца вышел из кухни, второй приятель Комарова достал газовый пистолет и едва бандит вновь показался на пороге, выстрелил в него. Налетчик начал стрелять в ответ. В Комарова он сделал три выстрела: в шею, в голову и в грудь. Сергей умер сразу. Затем убийца дважды выстрелил в Юлию. Тем временем приятель Комарова выскочил на балкон и начал звать милицию. Несмотря на то, что наряд милиции прибыл на место происшествия буквально через десять минут, преступник успел скрыться.
В ходе следствия, естественно, никого не нашли, убийца будто бы растаял в воздухе, но по оперативной информации стало известно, что это преступление совершил некий «Робин Гуд», который ходил по квартирам и «мочил богатеньких»… Проблема-то была в том, что видеомагнитофоны продавали приятели Комарова, а пули досталась Сергею…
«После смерти Комарова встал вопрос о том, чтобы группу распустить, – продолжил рассказ Женя, – хотя многие барабанщики изъявляли желание заменить Серегу. Много народу приходило и пробовалось, но не подошел никто. В группе начались разброд и шатания, и было не понятно, что делать дальше, и вообще стоит ли этим заниматься, поскольку нам казалось, что без Комарова эту программу сделать не реально.
А потом появился Володя Ермаков. Мы к тому времени уже были просто морально деморализованы – и вдруг приходит паренек, которые и по настроению, и по духу начинает делать то, что нам было нужно. Все сразу оживились, и вроде как затеплилась надежда. Нам ведь нужно было, чтобы в барабанщике сидело какое-то озорство, и у Вовчика, и у Комарова оно было. Именно озорство. К нам на прослушивание приходили барабанщики из профессиональных групп, которые, может быть, были и техничнее, и гибче, но вот озорства у них как раз и не было.
Надо сказать, что из той патовой ситуации мы вышли только благодаря Вовчику. Я думаю, что если бы Вовка не появился, мы никого бы не нашли и распались…»
Дебют Ермакова состоялся 1 декабря 1990 года на концерте, посвященном памяти Сергея Комарова, который прошел в ДК Московского электролампового завода на «Электрозаводской». Сначала музыканты отыграли песни «Стена», «Меч» и «Игрок», и в это время барабанная установка оставалась пуста, а барабаны звучали с фонограммы, записанной Комаровым.
«У нас на репетиционной базе всегда стоял магнитофон, и Комаров иногда себя записывал, чтобы потом проверить, где он стучит не так или где ритм «посажен», – объясняет Женя Чайко. – И мы решили сделать так, чтобы он как бы с нами сыграл. Я запускал эту запись с пульта, а ребята под нее играли».
А потом на сцену вышел Володя Ермаков, который и был представлен народу как новый барабанщик «Черного Обелиска». С ним группа отыграла еще две песни – «Полночь» и «Черный обелиск».
«Борис Зосимов уже тогда зацепился за коммерческую составляющую «Обелиска», он, видно, почувствовал харизму Крупнова, – вспоминал Женя. – Зосимов выделил нам время на студии в Сокольниках в ДК имени Русакова, и за одну ночь мы с выпученными глазами записали и свели англоязычный альбом «One More Day», который он хотел показать западным продюсерам.
Зосимов выделил нам директора, это был Сережа Чистопрудов, который должен был заниматься организацией гастролей. Началась профессиональная концертная работа, гастроли, фестивали, клипы. Одним из лучших стало выступление «Обелиска» на фестивале «Монстры рока» в Воркуте, где даже сорокаградусный мороз не смог охладить охватившего город ажиотажа. Мы побывали в самых невероятных переделках, перелетая крюками на перекладных самолетах. Если не было рейса, а надо было лететь, то залезали и летели на каких-то невероятных самолетах. Толик в таких ситуациях проявлял себя самым лучшим образом: «Автостопом? Легко! Главное – домой летим!»
Но у «Обелиска» была трудная прокатная судьба, в том смысле, что предложений было много, но многие из них соскакивали по причине того, что Толик часто выставлял такие условия, которые не могли быть выполнены. Да, он хотел славы и успеха, он этого особо и не скрывал. Этого хотят многие и это – не порок.
В то время мы постоянно переезжали с базы на базу и на какое-то время осели в бомбоубежище на Семеновской. Там мы начали писать альбом «Еще один день».
Мы с Андреем Денешкиным сами собрали 8-канальный магнитофон. В техническом смысле это – душещипательная история. Берется самый обыкновенный магнитофон, берется звукозаписывающая головка от станка с программным управлением и ставится на это самый обычный аналоговый магнитофон. Для этого меняются зазоры, перематываются катушки и делается самодельная головка стирания. Я опускаю описания того, как и какое количество крови выпил этот магнитофон. Но мы хотели сами себе ответ дать: сможем мы его сделать или нет? И мы его сделали.
Все барабанные партии были прописаны на этом магнитофоне, причем, поскольку это было бомбоубежище, писалось все очень сложно. Так как комната была маленькая и плохо заглушенная, то надо было каким-то образом во время записи отделить тарелки от барабанов. И Вовчик ухитрился сыграть отдельно барабаны и отдельно тарелки! В два дубля. Вот это, конечно, дорогого стоит! Не каждый барабанщик сможет сыграть отдельно барабаны, мысленно представляя, как он бьет по тарелкам, а потом – бить по тарелкам, мысленно представляя, как он бьет по барабанам. Потом мы это совместили и получили то, что мы хотели по звучанию.
Потом возникла возможность все дописать на профессиональной студии – на «Видеофильме», в тонвагене. Взяв наш магнитофон под мышку, мы приехали туда, с этого самодельного магнитофона слили все на 24-канальный штудер, и уже там, в автобусе, записали гитарные партии и вокал.
Когда мы еще работали на «Видеофильме», у меня состоялся разговор с Крупновым, в ходе которого я поднял вопрос о том, что нам нужен вокалист и клавишник. «Толик, я предлагаю такую вещь. Это не то, чтобы ультиматум, вернее, это ультиматум, но в отношении меня… Послушай меня: нам нужно брать клавишника, потому что без клавиш мы долго не продержимся. Я не говорю о том, что клавиши нужны, чтобы дырки затыкать, но просто жизнь подсказывает, что нужны новые звуки! Невозможно играть одними гитарами и басом – эта пора прошла! Невозможно где-то в подъезде под гитарку сыграть как «Раммштайн». Это нереально!
И еще нам нужен вокалист.
Но если ты стоишь на своем, то я отваливаю, потому что я в этом участвовать не хочу!»
Я думал, что это была неплохая мысль – взять свободного вокалиста, потому что тогда Крупнов мог бы делать шоу, не будучи привязанным к микрофону. Это его даже раскрепостило бы! Он и двигался, и на портал залезал и прыгал с него – он очень живой был на сцене. Но, разумеется, для Толика, чтобы он остался только на басу, а какой-то вокалист пел его песни – это было не реально, потому что это – вопрос харизмы.
«Да. Ладно. Хорошо», – ответил он. И на этом все закончилось. И больше мы не общались. Когда мы закончили тот проект, я передал Крупнову ДАТ-кассету – и ушел.
Если уж мы его по косточкам перебираем, то надо сказать, что с ним было легко, потому что никаких задних мыслей у него никогда не водилось, и это одно из его положительных качеств. Конечно, у него – масса достоинств: совершенно доброжелательный, незлопамятный и вообще очень положительный человек – и это многие подтвердят.
Толик был человеком без комплексов. После поминок по Комарову, когда в мой «Москвич» набилось до фига народу и ему не хватило места, он ехал в багажнике. Он сказал, что может даже поехать на крыше, но этого не стоило делать, потому что он был поддатый, и если бы гаишники нас остановили, то всех бы загребли в милицию. В ответ на мою шутку, что свободным остался только багажник, он сказал: «Хорошо! Поеду в багажнике…»
У нас, у коллектива, к нему была единственная претензия: чтобы он не пил так много. Я очень боялся, что когда он был в запое, у него может сдать сердце. Но сам он никогда не боялся смерти. Никогда! Он считал, что все отпускается свыше и если ему суждено умереть в тридцать лет, то он умрет в тридцать. Он был готов к этому. Он говорил: «Я ничего не боюсь, если подохну, то и хрен с ним!» Это такой стиль жизни. Я этого не понимаю, но каждый человек имеет право на такую жизнь, какую он хочет.
Мы с ним, помню, ехали в такси, и у него с собой была маленькая фляжечка, из которой он все время что-то потягивал. Я спрашиваю: «Чего у тебя там налито?»
«Водка», – отвечает.
«Толик, – говорю, – так ты до старости не доживешь!»
«Ну, я же не помер до сих пор! – ответил он. – Значит, у меня другая судьба». Но эта теория очень опасна.
Да, он был отпетым алкоголиком, но мало ли алкоголиков на Земле? Ну, наркоманил. Но это тоже не показатель недостойности личности. Главное: он боролся с этими пороками, и в какой-то момент даже победил их. А это вообще дорогого стоит, это не каждому удается! Казалось бы, работай! Самая большая, на мой взгляд, ошибка, которая была им допущена, заключается в том, что он пытался себя где-то пристроить: то у Шевчука, то у Сукачева. Ему казалось, что там он себя проявит более ярко, чем в своей группе. Но в любой другой группе, где бы он ни был, он оказывался дополнением. Свое лицо он имел только в «Обелиске». Ему нужно было просто-напросто быть самим собой.
Но почему он вел такой разгульный образ жизни? Он просто хотел успеть ухватить за хвост удачу. Он говорил: «Я подохну завтра и так ничего и не увижу!»
Это настроение неотделимо от общего музыкального процесса. Годы подъема рок-движения длились недолго, вскоре наступило время попсы. И вот день прошел, вот второй, вот третий прошел, но жизнь – дерьмо, и это уже стало аксиомой. Толик не исключение, он всегда носился с мыслью, что ожидать чего-то такого от жизни нельзя. Он был человеком одного дня и никогда не строил планов. Никогда! У него в ближайшие дни концерт? Отлично! Вот это уже ориентир. Вот это и есть завтра, это и есть будущее. Этим определялся его образ жизни. Эта философия проникла и в его песни.
«Толик, ты много не пей! У тебя сердце сдаст!» – говорили мы.
«Да фигня это все!» – отвечал Толик.
И он себя не жалел…»
Женя на некоторое время замолчал и сидел, помешивая сахар в остывшем чае. Потом он снова заговорил:
«Коля Агафошкин ныне работает в какой-то иностранной фирме, и даже стал там начальником.
Судьба Андрея Денешкина сложилась печально. Он подсел на Свидетелей Иегова, и у него окончательно срубило «крышу» – после чего мы с ним не общаемся.
А я работаю звукорежиссером на «Видеофильме», то есть там, где мы записывали альбом «Еще один день». Несмотря на имеющиеся обиды, воспоминания о годах, проведенных в «Черном Обелиске», у меня очень приятные, все-таки это – значительная (и лучшая!) часть моей жизни. И я мечтаю хотя бы еще раз испытать те ощущения, которые я испытывал на ударных концертах нашей группы!»
