Часть 1. Мы, вячские – робята хвачские
Я учился в музыкальной школе на аккордеоне. Родители отдали меня самой юной и красиволикой учительнице Татьяне Олеговне в Первую Музыкальную школу города Вятки. Школа до сих пор стоит на том же самом месте, там все по-прежнему. Именно красота учительницы меня, маленького мальчика, вдохновляла заниматься этим адским адом – разучиванием совершенно непонятных пьес. Родители приобрели аккордеон «Восход» – перламутровый, изумительно розового цвета. Аккордеон приобрели для моего папы, который очень любил музыку, но у него совершенно не было слуха. Он сидел с аккордеоном в туалете, помню, и долго играл «На позиции девушка провожала бойца», никогда не попадал ни в одну ноту. Он очень старался, хотел, мучил инструмент, который потом все-таки отдали мне.
Я, надо сказать, довольно быстро его освоил, мне аккордеон показался совершенно простым инструментом. Он такой тяжеленький, большой, надо меха раздувать, но всю музыкальную сторону я как-то очень быстро освоил. Инструмент оказался легким, волшебным, и буквально через пару лет я мог играть любое произведение, которое слышал хоть раз в жизни, сразу двумя руками. Мне казалась странным, как все восхищаются историей о том, как Моцарт услышал какую-то мессу в соборе, ноты которой не давали выносить в мир, и потом он сыграл ее по памяти на слух. Для меня лично это было элементарно. Если бы я услышал эту мессу, думаю, так же с легкостью воспроизвел бы ее на аккордеоне.
В школе был свой аккордеон, поэтому носить с собой домашний инструмент было не надо. В последствие, когда я подошел к седьмому классу, стал совершенным, как мне кажется, виртуозом этого инструмента. В те времена детей принимали в октябрята и пионеры, это была такая школьная тусня, которая оканчивалась музыкальными танцами. У нашей школы №14 в Вятке был главный спонсор и наставник – Шинный завод. И этот завод за мной присылал черную «Волгу», я выходил из дома с аккордеоном в чехле, и меня привозили в Дом Культуры этого Шинного завода – феноменальное архитектурное строение для того времени. Я там аккомпанировал в течение нескольких часов всем классам во время танцев. Надо сказать, аккордеон довольно громкий инструмент, и микрофонов на сцене тогда не было. Программу никто не задавал, более-менее был уговор: полька, менуэт, полька – довольно академичный репертуар. Главной наградой для меня было то, что в то время, когда мои одноклассники сидели на математике, я на черной «Волге» ехал с аккордеоном и играл прекрасную музыку для детей. Я был школьным достоянием и потом организовал рок-группу. В школе было две рок-группы, и наша была самая крутая, поэтому мы играли все танцы, а так как я был членом комсомольской организации и руководящего органа, моя задача была договориться о следующих танцах, поэтому я договаривался о танцах, а там играла моя группа. Танцы проходили в школе, в актовом зале. Потом мы сыграли с десяток выпускных вечеров, и это было волшебным и чудесным заработком, мы стали тогда богачами, респектабельными ребятами и смогли сами себе купить кое-какие инструменты.
В нашем репертуаре были в основном кавера, и, конечно, были какие-то свои произведения, скорее всего инструментальные. После школы все разъехались по университетам. Все это происходило в Вятке, на родине русской романтики.
Часть 2. Невероятная реализация мыслеформ
После школы я поступил в театральный институт в Ленинграде. С Анжеем мы встретились, когда я был на третьем курсе. Он занимался непонятно чем, был таким свободным человеком, очень симпатичным, очень приятным в общении. Сейчас, когда я бываю в Вятке (а бываю я достаточно часто), встречаю разных людей нашего возраста, ставшими игуменами, например, которыевспоминают очень тепло Анжея как человека с загоревшейся искрой внутри, и она светила людям. Мы ближе познакомились с Анжеем в Вятке, когда я приехал на каникулы после третьего курса.
Мой товарищ, Александр Малков, известный в Вятке музыкант, стащил в мою квартиру в самом центре Вятки, рядом с драматическим театром, кучу инструментов и аппаратуры, просто массу оборудования. Родители мои этому потакали и мы записали за один день альбом. Анжей был очень поэтически настроен, и альбом назывался «В пустые города». К тому моменту им была уже сочинена композиция «В пустые города», она и стала основой альбома. Записывались мы на катушечный магнитофон «Электроника» – все происходило по «высшему уровню». Анжей взял записанную катушку, уехал радостно домой и в автобусе ее потерял. Он жил тогда с родителями на окраине города. Поэтому на следующий день пришлось записать еще раз то же самое. Я, к сожалению, этой записью не обладаю и не знаю где она может быть. Я помню чудесные звуки аналоговых стрингс-клавиш «Электроника»… Это был 1983й год.
В Питере мы с Анжеем жили вместе на квартире у Никиты Михайловского (к/ф «Вам и не снилось»). У меня оставался еще год учебы, мы стали дружбанами и писали совместные романы – страницу я, страницу он, по очереди. У нас была печатная машинка, и мы печатали страницу за страницей. И все это есть и скоро будет издано. Роман этот называется «Пупырышки в кузовках», так что скоро можно будет почитать. Дальше окончился мой институт и мы изобрели театр, который называется «Театр Театр», который в результате, превратился в Театр Станиславского в Москве, в «Электротеатр». Вот именно «Электротеатр» – это то, что мы изобрели с Анжеем. Тогда мы пригласили режиссера Борю Юхананова и целый курс студентов Эфроса и Васильева из Москвы в Санкт-Петербург, это была целая история – во Дворце Молодежи мы делали совместный спектакль.
Мы с Анжеем одели белые плащи. Мы сняли с ним квартиру на углу Невского и Литейного и занимались передачей мысли на расстоянии. У нас была целая практика, и это реально получалось. То есть ты задумываешься и делаешь посыл, а человек, которому ты это отправил, говорит, что ты ему послал. И это полностью совпадало. Мы уже достигли невероятной материализации мыслеформ. Потом мы изобрели такую вещь, которая называлась «облучение». Идея «облучения» была в том, что ты усаживаешь напротив себя любого человека и за полчаса своей пламенной речью делаешь его своим сторонником полностью, таким, который готов идти с тобой дальше в огонь и в воду. И не важно было, что это за человек – действовало на всех вообще. Поэтому мы одели белые плащи и легко пошли во Дворец Молодежи Санкт-Петербурга к комсомольским деятелям каким-то и сказали: «У нас есть Театр, мы хотим здесь Театр», и они выделили нам сразу ставки и целый театр! До нас был только Полунин, который получил помещение, но бился за это много лет, а мы с Анжеем только пришли, и нам сразу все дали! И мы сразу смогли к себе студентов распределять, нам выдали все нужные документы, деньги, ставки. И назвали мы его «Театр Театр». Потом, когда мы сделали с Борей Юханановым скандальный спектакль «Хохороны» (радикальная постановка по произведениям Чехова), комсомольцы сошли с ума и нас выгнали. И в этот момент нас Васильев пригласил к себе в театр в Москву: «Да бросьте вы это все, идите ко мне!». Так мы приехали в Москву.
Наша петербургская театральная история была наполнена огромным количеством людей и петербуржцев именно. Так, например, Слава Полунин отдал нам целый особняк на Каменном Острове, где он хранил свои реквизиты. Это был каменный особняк инженера Чаева, который строил железную дорогу в свое время. Гранитный, шикарный особняк с частным пляжем прямо напротив «Дворца Молодежи», с огромными залами, как полагается наверху – библиотека. И мы его захватили, делали там свои спектакли и пару лет там продержались. Жили мы тогда прямо напротив кафе «Сайгон», во дворе «Букиниста», на углу Невского и Литейного. Однажды нас там ограбили – украли из квартиры чешскую оранжевую пишущую машинку. Она была чужая, было так неудобно, был кошмар, но ничего… проехали. Напротив прямо жил Тимур Новиков (создатель Новой Академии Художеств). К нему во двор мы ходили за деревянными ящиками, потому что у нас был на первом этаже огромный круглый камин, и мы топили его этими ящиками.
Мы участвовали в питерской жизни, конечно. Подумали: «Надо вступить в Рок-Клуб». Пришли к ним и сказали: «Мы хотим к вам вступить», «Ну хорошо, у нас прослушивание», «А кто прослушивает?», «Борзыкин!», «Что, Борзыкин? Да никогда в жизни!» Мы считали, что это полное гавно, для нас это было, ну, прямо унижение. «Не будем мы в ваш дурацкий Рок-Клуб, идите-ка вы нах, и все». Просто основали свой собственный театр, и все. К нам приходил и Курехин Сергей, приносил клавиши, играл свою музыку, и черте что у нас там было…
Часть 3. Настоящая прелесть тех лет
Когда мы переехали в Москву, начали записывать свои песни. «Прикосновение нервного меха» было записано в театре «Современник». В театре «Современник» была молодежная студия, там был и Миша Ефремов и Никита Высоцкий, все дети знаменитых артистов, и они были ацки похожи на своих известных родителей. Это был такой провал во времени! Мы подружились с Виктором Радзиминским, удивительным звукорежиссером, и он стал нас записывать. На студии не было многоканальной записи, и Витя добавлял дорожки переписывая с одного магнитофона на другой. Так, вместе с Мишей Мукасеем было записано «Прикосновение нервного меха». Каждого музыканта мы выискивали, конечно. Например, Владика Лозинского мы вообще по телефону нашли.
Назавтра должна быть запись, а у нас барабанщика нет. Мы сели вокруг телефона (сотовых не было) на кухне у Мукасея и стали набирать абстрактные номера. «Алло, здравствуйте! А простите, а вы не барабанщик? А может, вы знаете какого-нибудь барабанщика?». И вот, через десяток-другой звонков нам ответили: «Да, знаем! Вот вам телефон, запишите!». Этим барабанщиком оказался Влад Лозинский. Мы приходили к нему на работу, а он в то время занимался записью шумов и биений сердца в каком-то институте сердца. Он был в зеленом халате, в чепчике, такой компьютерный гений внутри этой системы. А папа его был супергиперврач из Кремлевки, это он сделал знаменитую мазь из выделений пиявок. Та мазь помогает от всего и лечит все, здоровье регенерирует моментально.
В это время папа и мама Владика уехали в заграничную долгую командировку в Чехословакию, и Влад остался один в большой квартире. «Как так?» – мы сказали ему: «Ты такой супербарабанщик, а у тебя нет супербарабанной установки!?». «Минуточку! Тут папа прислал, чтоб потом приехать и радоваться жизни, японский профессиональный плеер SonyWalkmanPro». Мы его продали и купили тут же установку «Amati». Влад в то время занимался в джазовой школе на ударных. В записи «Прикосновения нервного меха» участвовала куча девушек: была, скажем, внучка тогдашнего патриарха. И мы вдруг стали становиться суперзвездами. Жили у Васильева в театре на улице Воровского и были театральными ребятами. Однажды журнал «Театр» вышел с нами на обложке, и во всех киосках «Союзпечать» стоял этот номер на видном месте. Еще музыки никто не слышал, а мы уже стали гиперзнаменитыми людьми. Фото это снимал Андрей Безукладников. Мы проснулись знаменитыми и стали делать хорошие дела – помогать друзьям всячески, их записывать, например, Среднерусскую возвышенность.
Васильев нам купил аппаратуру. У него были безналичные деньги, которые по тем временам надо было как-то потратить, что было почти невозможно. Год заканчивался, деньги не были потрачены и могли были просто пропасть. Вот он и решил отдать пацанам – пусть они что-нибудь полезное купят. Мы спасли театр и все купили. Наш друг, Паша Антонов (сейчас известный фотограф) помог, и мы купили «Роланды» и все необходимое для записи в студии.
Квартира №4 внутри театра не пустовала никогда. Вся квартира №4 была превращена художником Ваней Кочкаревым в сценографию. Там происходил спектакль «Наблюдатель», там мы репетировали и играли, там же с Анжеем жили и спали под барабанами. Рано утром вставали: «Надо что-то поесть!», шли к Консерватории, там напротив была будочка, где делали куру гриль. Мы покупали куру гриль с гадостной «Фантой» и насыщались этим.
Еще ходили в кафе «Березка» – такая жизнь была у нас. Мылись мы так. У нас в театре была другая квартира с мраморной ванной. Там жила знаменитая актриса Наташа Келиканова с мамой, причем мама нас ненавидела. Но мы как-то проникали и мылись.Или мылись у московских девушек с квартирами, которых у нас была масса. Катя Левенталь, дочка художника Большого Театра очень нам помогла, да и другие не отставали.
Концерты были постоянно, каждый день приходили новые люди, шли спектакли. Мы говорили Васильеву: «Возьми Борю Раскольникова (гитарист, президент клуба «Третий Путь») на ставку к себе в театр!». Он говорил: «Как? Раскольников – это раскол! Я не могу взять в театр Раскол! Это расколет театр!». У нас был клавишник Игорь Лень. Мы говорили: «Васильев, вот Игорь Лень, возьми его в театр!» А он отвечал: «Как, лень? Я не могу взять в театр Лень!». Такие были фамильные проблемы. Но мы все равно успешно сотрудничали. Потом было знаменитое наше выступление в клубе авангардистов на Автозаводской.
Это был 1987 год. Там были задействованы современные художники-акционисты, Борю Матросова публично побрили наголо, а мы выступали от Театра Театра.
На ВДНХ состоялся знаменитый наш концерт со змеями и обезьянами, куда нас пригласили выступать. Была такая госпожа Орлова, главная по моде, и она устраивала просмотры новых коллекций платьев. Нас пригласили туда, но мы же не могли так просто приехать и нашли нового другана с обезьянами и змеями. Сидит эта Орлова за маленьким столиком где-то сбоку, и тут ей выгружают на столешницу целую кучу змей, она орет, а мы играем и поем: «О, этот счастливый случай в китайском ресторане!», а вокруг прыгают обезьяны. Вот настоящая прелесть тех лет!
Или, не помню уже в каком московском ДК, мы разбили на сцене гигантскую стеклянную емкость с духами, чтобы это пахло всю оставшуюся жизнь. Наш старый приятель Валера Сыроваткин работал тогда на труповозке, и ему выдавали эти духи, чтобы в машине трупами не пахло. Он слил нам много литров этой смеси и мы все это вылили на сцене.
Еще один был концерт, где мы придумали, чтобы Маша Персик (моя тогда будущая, ныне бывшая жена) срала на сцене. Это были пирожные «картошка» в пакете-трубе. Маша нажимала куда надо, и «какашки» эти вываливались из нее. На сцене девушка в белом платье поднимала юбку, и это все вываливалось. У людей был шок от увиденного. Причем, это было сделано эстетично, без тени панка. Потом на совместном концерте с «Коррозией Металла» мы повторили этот трюк, и публика очень радовалась.
В 1987 году на голландские деньги была сделана следующая акция. Мы долго собирали эротическую выставку, ведь почти все советские художники, как оказалось, тайно рисовали голых баб. Мы с Мариной Герцовской, женой Миши Молочникова, собрали такую выставку и сделали внутри перформанс. Это было в театре Васильева на улице Воровского. Сам Васильев сказал: «У меня дети, пожалуйста, этого не делайте!».
Но мы были жестокими авангардистами и уговорили его это сделать эту выставку, а сам он уехал в Париж, в «Комеди Франсес». Мы развесили картины, приготовили сцену, и тут приезжает целая делегация военных с огромными переносными телефонами и рациями: «Товарищ генерал! Так это ж порнография!!!». Это были горбачевские времена, и нас не закрыли, разрешили. Мы напечатали пригласительные и программки, был лом народа, и там мы устроили акцию «Женщина-торт». На столе лежала обнаженная Маша Персик вся в креме с сахарными розочками, и все посетители, рыдая, облизывали ее. Именно в облизывании была идея. Это было очень смело. Про эту акцию кто только не писал – и «Нью Йорк Таймс» и «Тайм». Нас после этого кто-то сравнивал с Гитлером, опускали максимально.
Часть 4. Сюзана Вега и подпольные гонки
В 1989м мы уехали в Америку. Нас штатовцы пригласили на запись музыки к фильму «Другая сторона России Горбачева». Причем, здесь хитрые деятели устроили рок-фестиваль и объявили призом поездку в Америку и дали нам первое место, хотя мы бы и без этого уехали. В результате в Сохо на студии мы записали музыку к этому фильму и решили, что возвращаться не хочется, надо пожить в Нью Йорке. И мы стали играть там во всяких местах, в легендарном CBGB, например. Мы взяли басиста-японца и барабанщика-негра, одного из самых знаменитых барабанщиков Нью-Йорка. Тогда Россия была на подъеме, и они считали за честь с нами выступать. Мы были очень активными, играли концерты в шикарных местах, снимали клипы на улицах Нью Йорка.
«Зеленый альбом» мы записывали так. Наш друг Леха Слепак, имеет брата, который был членом правительства Москвы и является генералом МВД. Брат выделил Алексею огромную сумму денег, чтобы тот записал ему пластинку каких-то очень плохих блатных песен. А я в то время уже работал звукооператором на студии у Сюзанны Вега в Нью Йорке. Мы познакомились с родителями Сюзанны, и благодаря ей меня взяли в штат на их студию, где я записывал великое множество групп. И вот, Леша решил стать рокером. И эти генеральские деньги пошли на наем удивительных музыкантов. Мы наняли барабанщиков, басистку, и они сыграли все очень круто. Мы нашли кучу девушек с голосами и распределили их по голосовым данным для подпевок: бэд герлз и гуд герлз. Так и сделали этот альбом, который обошелся тысяч в тридцать долларов, что по меркам Нью Йорка недорого. В Америке я жил десять лет и мы там записали несколько альбомов в студии на 5й Авеню. Жили мы с Машей в Ист-Вилладже, эта квартира существует до сих пор, там она и живет, моя бывшая жена и, конечно, есть и кантри хаус.
Анжей вернулся в Россию раньше, я позже. Мы успели сыграть на нескольких больших фестивалях, дали ряд концертов, но ничего больше не записывали вместе. Музыканты – очень импульсивные люди, и, видно, время пришло, и следовало тогда расстаться. И мы расстались. Потом я занялся автогонками. Я устраивал автогонки «Москва – Сен-Тропе», «Москва – Монте-Карло». Был организатором и участником. Это гонки на спортивных машинах, старт в Москве, нелегальные гонки, огромный подпольный тотализатор. Я до этого, участвовал, благодаря одному своему приятелю в английских таких гонках «Лондон – Петербург –Лондон» и подумал, что это клеевая идея. Выдумал свою русскую версию этих гонок и провел их. После взрыва башен-близнецов все нелегальные международные гонки были прикрыты. А до того все решалось: и с визами и все финансовые вопросы.
Потом я попал в аварию вместе с Лизой. Я тогда должен был уезжать в Индию и мне надо было взять плавки в Москве, а жил тогда в загородном доме. Это была зима, на улице мороз -30 градусов. Лиза была за рулем седана «Ниссан», и мы попали в жуткую аварию с лобовым столкновением под деревней Кулибаки под Звенигородом. Мы столкнулись с более тяжелой машиной, но наша была новая, и сработали все системы безопасности. Все выжили. Авария произошла в километре от деревни, мы лежали вырубленные без сознания где-то полчаса в дыму. Люди, которые это заметили и прибежали, стали прижигать сигаретами, чтобы вернуть сознание, потом приехала скорая, и нас развезли по больницам. В этом месте до нас погибло с десяток людей, такая история: зима, снег не убран, сужение дороги еще из-за сугробов, встречные машины норовят проскочить на скорости 60-70 километров в час, выезжая на встречную полосу и ослепляя друг друга. Все нормально, руки-пальцы целы, c Лизой мы поженились. Она успешный искусствовед, дочь известнейшего художника Дмитрия Плавинского, занимается устройством культурных мероприятий и выставок.
Часть 5. Гудки вятского порта и пианизмы
Я заинтересовался и изучил историю стереофотографии, познал, как все это делается. У меня есть фотоаппарат, который сразу снимает стереоизображение, потом картинка распечатывается. Недавно у меня была выставка в Вятке. Сама стереофотография была придумана почти сразу за простой фотографией. Это весьма тонкая вещь, она может передавать оттенки созерцательного восприятия. Туман тоже можно сделать стерео, и он будет особенным.
Это предложение созерцания и это не делается для эстетического украшения какого-нибудь бизнес-холла, это для личного созерцания. Мне, как вятичу приходиться заниматься спасением реки Вятки, а Вятка – это порт пяти морей. Огромную реку забросили, она засорена и заилена благодаря лесосплаву и в результате потеряла глубину. Из портового города сделали такую пивнуху на дороге. Я восстал всей душой, мы пошли к губернатору, и летом там у меня будет большая выставка пароходных гудков. Гудки будут звучать по всему городу через специально установленные динамики.
Генуя – вот образец для Вятки. Проститутки, маленькие лавки, рыбы! Надо, чтобы все было речное, чтобы ходил по реке колесный пароход вдоль красивых набережных. И, чтобы всем городом, как раньше сбрасывались на церковь, сейчас чтобы сбросились на городской пароход.
Что касается музыки, JoyfulFutureFluids – вот мой новый пианизм. Однажды со своими стереофотографиями я был в Риге. Там была ярмарка современного искусства, и там играла Полина Осетинская, наша старая подружка. Мы над ней когда-то подшучивали, а она стала очень клевой пианисткой. Она была девочкой-гением и знаменита тем, что ребенком еще играла на рояле невероятно виртуозно. Она приехала из Питера в Ригу с Алексеем Гориболем, и они сыграли несколько произведений в два рояля.
Я смотрел на ее пальцы, и меня это так проняло, сразу понял, что это доставляет наслаждение – само исполнение классической музыки, и решил сам попробовать. Потом я открыл в Ю-Тьюбе для себя Владимира Горовица и Эмиля Гиллельса. Меня это так увлекло, что я занялся исполнением классической музыки типа Скрябина, Шопена, Баха, Генделя, Кюи. Видео-концерты – это идеальная школа, раньше ты мог только у своего учителя снимать технику игры, видя его живьем, а здесь видно с каким чувством играют настоящие гении. Я так люблю фортепианную музыку, мне это сильно нравится. Я знаю теперь как мои любимые произведения играли лучшие из лучших, знаю каждую деталь как они это играли. И это – лучшие учителя. У меня есть приятель Митя Шостакович, знаменитый внук Шостаковича, который сыграл грандиознейшие 1й и 2й концерты с чикагским оркестром, где его отец дирижировал, а он был за роялем. И вот он вызвался быть моим учителем периодически. Генделя я изучаю вместе с ним в данное время. С каждым произведением у меня своя история. Горовиц играл три часа в день, и я стараюсь играть по три часа в день, иногда получается больше. Я играю постоянно публично. В ночь музеев на книжной выставке на «Фабрике», на открытии музея Зверева. Я изобрел для себя целый стиль, он называется Гвадалквивир пианизм.
Это ощущение реки в музыке. Ты можешь играть что угодно, но это должна быть река, должно рождаться ощущение воды, движения воды и всего что с этим связано. Для меня это фундаментальная возможность самовыражения. Кроме того, я могу играть любую классику, которую разобрал и сыграл, развивать это в импровизации в новые произведения через подготовленные вещи. Это целый Космос! Гвадалквивир – это река в Испании. Кроме того, я куратор международного фестиваля фильмов художников, или фильмов о художниках или фильмов художников о художниках. Уже было проведено несколько фестивалей-показов, где участвовали художники: Шутов, Пономарев, Кузнецов, Юлия Овчинникова и многие другие. Много молодежи присоединяется, но это надо все смотреть и видеть!
Для SpecialRadio.ru
Москва, май 2016
Материал подготовлен Игорем Шапошниковым
Творения по теме:
Проект Евгения Калачева JoyfulFutureFluids_pianizm
https://soundcloud.com/joyfulfuturefluids
