rus eng fr pl lv dk de

Search for:
 

ИЗ ИСТОРИИ ГРУППЫ «ОБЛАЧНЫЙ КРАЙ». ГЛАВА 1, ЧАСТЬ 2: ОБЛАЧНЫЙ КРАЙ ЭПОХИ К.КИНЧЕВА. “ПОДРОБНАЯ ИСТОРИЯ ЗНАМЕНИТОГО ПИТЕРСКОГО ВИНТИЛОВА ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА”


Часть вторая
– “А что у вас, ребята, в рюкзаках?”

Облачный край: Сергей Богаев, Олег Рауткин, Николай Лысковский. 1983.
Облачный край: Сергей Богаев, Олег Рауткин, Николай Лысковский. 1983.

На столе перед ним стояли все наши недопитые бутылки, которые мы носили во внутренних карманах курток, но надо сказать, что эти бутылки были с вином, которое вполне официально на законных основаниях продавалось тут же, недалеко, в винном магазине… Мы концерт отыграли, потихонечку, по глоточку употребляли, никто не шарахался пьяный, но все наши куртки были уже обысканы, из карманов были извлечены все предметы, у кого что было – ключи, медиаторы, презервативы, на всякий случай захваченные с собой некоторыми особо предусмотрительными нашими друзьями, недопитые бутылки. Все это не очень интересовало этого дядю, который на мой вопрос:

-“А что же мы ищем собственно?”, ответил:

-“Ты тут дурочку не валяй, всё ты прекрасно знаешь, вот и выкладывай, давай. Знаешь же, и мы знаем, и все знают, так твою так, что у вас всё есть. Поэтому не прикидывайся и подобру-поздорову выкладывай”

Мы все дружно заржали, потому что поняли – речь идет о наркоте, которую мы, архангельские алкоголики в глаза никогда не видели, не интересовались. Говорю:

– “Нет, дядя, у нас ничего для вас нет, увы… Вина вот полно, а больше ничего нет”

– “Да вот нет, дорогой товарищ, ты, я понимаю, у них старший тут, самый тут бойкий, давай-ка, скажи своим орлам, чтоб каждый вытащил, где у него там что зарыто и на стол положил”. Ребята наши сказали, что готовы полностью раздеться, показать все свои достоинства, чтобы граждане милиционеры и не милиционеры смогли убедиться, что того, чего они ищут, у нас нет. Их остановили, но тут молодой сержант, стоящий в стороне, обратил пристальное внимание на мои дембельские сапоги, которые я доставал с антресолей лишь на концерты, и на сей раз был в них. Младший офицер приковал к ним свой умный и пытливый взор, который спустя некоторое время многозначительно поднял на старшего, в штатском. Тот по своему все понял и приказал мне снять сапоги. Носки в таких сапогах никто не носит, для этого существуют портянки, а я как одел сапоги в Архангельске, так и не снимал их, даже в поезде в них спал, поэтому можно было представить последствия их снятия.

– “Снимай, давай-ка, шустро свои сапоги, дружок, да повеселее…” – заорал старший, и я заулыбался в предвкушении веселья, и все наши захихикали ехидно, все знали, что будет и чего не будет. А ментов это просто вывело из себя:

– “Сапоги на стол, живо!”

Что ж, не торопясь, я стал снимать сапоги и разматывать портяночки. В маленькой комнатёнке воцарилось такое амбре… просто прелесть! – “Неси”, – прорычал старшой в штатском, – “ставь на стол!”

Я молча разложил на его столе свои портянки и с чувством ехидной мести поставил перед ним сапоги. Старшой кивнул тому, кто помладше, и тот, засунув руку в сапоги, внимательно их ошмонал, естественно, не найдя там совершенно ничего. Как я ему злорадно “сочувствовал”, он перевернул мои портянки, на свет посмотрел, а запах…

В этот момент вдруг ба-бах!, дверь открывается, крики, шум-гам, мать честная… заходит Костя Кинчев и молча, ничего не говоря, прыг через перегородку к нам… и сел. Тут этот старший, забыв про мои сапоги:

-“А ты чо тут делаешь? Тебя-то какого чёрта сюда принесло?”, – на что Константин спокойно так отвечает:

-“А это мои друзья, они приехали по моему приглашению, и я отвечаю за них, хотелось бы узнать, в чем дело, за что вы их взяли, судя по всему, ни за что…”, – сказал он, кивнув по на мои разутые сапоги и размотанные портянки:

-“Все в порядке, отпускать надо, командир.”

Тут этот дядя в штатском очень и очень рассердился, заорал. Вообще-то они по долгу службы все спокойные, выдержанные, а тут он что-то так взбесился:

– “Пошёл вон отсюда, с тобой говорить вообще тут никто не собирается, вон!” Но Костя и не собирался уходить. Тем временем весть о том, что Кинчев сидит на киче облетела весь ЛДМ и не одна сотня алисовских армейцев в момент узнали, что их кумир сидит в кутузке, да не один, а со своими архангельскими друзьями. Вся эта толпа подошла к дверям этой жалкой комнаты милиции, оккупировала её плотным кольцом, все шумели, орали, требовали свободы, раздавались крики: “Костя, Костя!” Фанаты создали такой шум, гвалт, милиционеры и сами были уже не рады, нас за решеткой было уже шестеро, нашему клавишнику, самому молодому Коле Лысковскому стало плохо и он попросил выпустить его в туалет. Получив отказ, он перегнулся через перегородку и фигурально, так сказать, “показал всем ментам, что он о них думает”, чем вызвал еще большее их озлобление. Наблевал практически под стол старшому, ну что, его же предупреждали, просили выпустить, он отказал – вот пусть теперь и нюхает… Вдруг дверь опять открывается и на пороге стоит Дима, вокалист Аутодафе и наш барабанщик. Зрение у него было слабенькое, видит он плохо, влетел на порог, вертит глазами, хоть и в очках, но ничего не понимает. Молодой сержант проявил бдительность: -“О, это один из них, может у него что есть…” А мы ему как заорали: “Дима, беги!!”

Ну, у Димы, надо сказать, реакция молниеносная, не успели милиционеры привстать, протянуть к нему руки, он уже словно ледокол разрубал стоящую у дверей толпу и полетел прочь. А на встречу ему плывет “большое спокойное солнце” – Борис Гребенщиков, он тоже был на концерте и его привлек шум в фойе и он пошел на этот шум, буквально приняв на грудь нашего Диму. Тот врезался в него на полной скорости и очумело глядел, моргая широко раскрытыми глазами, увеличенными линзами с большими диоптриями. Затем Дима также молниеносно исчез, а БГ направился в нашу сторону. И тут же, откуда ни возьмись, появился Виктор Цой, он тоже был на концерте и когда старший в штатском спросил:

-“А тебе-то тут какого еще надо?”, тот так это спокойно, со своим цоевским, таким, пафосом и достоинством ответил:

-“А вот тут у меня в гостинице знакомые, делегация французских корреспондентов, они тоже, как и эти ребята приехали по приглашению руководства города, они желают все это тут заснять и попросили меня привести их сюда.” Человек в штатском сказал ему:

-“Никаких иностранцев чтоб духу тут не было, пошел вон!” Виктор величаво обернулся и безмолвно удалился, а народ всё кричал:

-“Костя, Костя!”, и тут наши стражи принимают мудрое решение – передислоцировать нас в какое-нибудь отделение милиции, подальше от этой беснующейся толпы, от корреспондентов и прочих-прочих. Решение, конечно мудрое, одного они не учли, что для того, чтобы перевезти нас в другое место им надо вывести нас из этого, что оказалось задачей не из простых, ибо народ к нам всё прибывал и прибывал. Вызвали еще несколько нарядов милиции, который встал живым коридором от дверей опорного пункта до служебного входа, а там уже задом стояла машина с мигалками с открытыми дверьми. Так и повели нас по живому коридору, который с трудом сдерживал беснующийся народ, и вот идём мы – гуськом, друг за другом, я, Кинчев, Рауткин и все остальные по этому живому коридору и тут кто-то предложил: “а давайте мы руки за голову сделаем”… прикололись, сделали, а Коля наш, Лысковский вообще оказался босиком, где-то потеряв свои ботинки, представляете, какая картина – идет человек босиком, сквозь строй милиции, руки за голову, и вот в этот самый момент… засверкали вспышки фотоаппаратов. Виктор Цой сдержал обещание! Стражи бросились было отбирать фотоаппараты, а не тут-то было. Нельзя! Это же не наши граждане, у который можно было отобрать, разбить о кафельный пол, засветить плёнку – это были французско-подданные, причем официально приглашённые…

Вывели нас на улицу, затолкали в машину. Армейцы “Алисы” обступили козелок живым кольцом, а Рауткин запел нашу песню про молодого комсомольца-активиста, безответно влюбившегося в девушку лёгкого поведения. Песню эту все знали, запел народ вокруг, милиция орет “заткнитесь”, мы, естественно, не умолкаем, народ поёт, шумит, галдит, вспышки вспыхивают, в общем, бардак полный. Тут газик угрожающе зарычал, начиная своё движение прямо сквозь толпу, ну что делать – против лома нет приёма. Народ с криками покорился судьбе, расступился и повезли нас сам не знаю куда, да и никто не знал. Мы долго плутали по узким улицам Петроградки и привезли нас в какое-то затхлое, маленькое отделение милиции, видимо на самой окраине. Вывели, завели, сидит там такой уставший подполковник предпенсионного возраста, пожилой, на нас глаза поднимает и томно спрашивает:

-“Ну чего опять натворили то, за что приняли?” Мы пожали плечами а Костя Кинчев достойно так ему ответил:

-“Да… рок-н-ролл играем, отец… вот и всё.”

-“А… ясно все с вами…”, тот махнул рукой, – “в общем, я на ваш счет никаких указаний еще не получил, идите вон сядьте там, за решетку, и ради Бога, сидите там по крайней мере тихо, пока там, наверху, решается ваш вопрос.”

Сидим ждем, понимаем, что рано или поздно все равно всех отпустят, обвинений никто уже не предъявляет. По одному он нас вызвал каждого – имя, отчество, где работаешь, где живешь и снова назад за решетку. Сидел читал газетку, и вдруг чего-то он забеспокоился, прислушиваясь завертел головой, и мы тоже слышим – какой то гул с улицы доносился, гул и топот, и так это все по нарастающей, по нарастающей, тревожно приближающийся, и тут мы догадались, что смышлёные алисовские армейцы каким-то образом вычислили-таки наше местонахождение, оповестили всех своих, и через пару часов вся та же толпа, которая была в ЛДМ, была уже здесь, у нашего несчастного отделения милиции, под окном не менее несчастного пожилого офицера. Народ стал скандировать, полетели снежки в окна, посыпались угрозы взять отделение штурмом, и тут подполковник побагровев зарычал:

-“Убирайте своих барбосов к чертовой матери” – на что Костя сказал:

– “А как мы их уберём, это невозможно, они уйдут только вместе с нами”

-“Так тебя то тут никто и не держит”, – закричал офицер, -“нас интересуют вот эти варяги, убирай своих бандерлогов и сам уматывай!”

-“Ни фига” – ответил Костя – “никуда я отсюда не пойду, и выйду отсюда лишь со своими друзьями”

Народ на улице орет, скандирует, атмосфера накаляется, ОМОНа тогда еще не было и подполковник звонит кому-то, кричит, ругается, из трубки орут, мы сидим, народ снаружи беснуется, уже основательно разогретый, возмущенный несправедливостью, портвейном и водочкой заправленный, и где-то уже к трём часам ночи пожилой офицер положил трубку, вытер пот со лба и сказал буквально:

-“Так, всё, пиздец, велено вас всех отпускать, уёбывайте отсюда к хуям собачьим и чтоб через минуту ни вас, ни ваших придурков под окнами не было, а то мы соберем, блядь, всю дежурную милицию города и таких вам наваляем, мало не будет”

-“Ну нет, ну что Вы” – сказали мы, – “Вы отпускаете, мы не в претензии, мы пошли” Вышли на улицу, Костя обратился к людям, дескать “ребята, спасибо огромное, вашими усилиями нас освободили!” Под крики “ура” мы сошли со ступенек, нас тут народ обступил, протягивают нам бутылки с напитками, в общем было ощущение, что мы герои, возвратившиеся чуть ли не из космоса, все вокруг радостные, возбуждённые, и вдруг мы слышим какой-то страшный ритмичный грохот и одновременно истеричный вопль из окна милиции. Оборачиваемся… блин! Это наш басист, покойный Андрей Лукин вместе со своим другом Андрюхой Шаталиным на радостях взгромоздились на крышу автомобиля, как раз принадлежавшего тому подполковнику, который нас отпустил, и в обнимку стали на ней плясать, прямо на крыше, под ликование разгоряченной и возбуждённой толпы. Полковник со всеми “матерями” сделал предупредительный выстрел в воздух, и мы с Костей, как художественные руководители своих коллективов, стащили наших гитаристов за штанины с уже полупродавленной крыши машины и со всей толпой скрылись за углом, а за нашей спиной, по мере удаления, стихала отчаянная ругань подполковника.

Костя всех еще раз поблагодарил, люди стали расходиться по домам. Мне было страшно неудобно перед старым офицером, отпустившим нас, я клял про себя наших отличенцев, однако чувство усталости быстро нивелировало все комплексы, мы побрели по длинной дороге куда-то вдаль, куда и глаза-то уже не глядят, а сами собой закрываются. Метро не работало, денег у нас не было, впрочем и машин тоже. Тут кто-то предложил поехать к кому-то в Купчино, в пустую квартиру. Возник транспортный вопрос – уже было понятно куда, но не непонятно как. Пешком это было нереально, почти 25 километров, на другой конец города. И тут, словно знамение какое-то! Едет пустой Икарус. Костя Кинчев сгруппировал нас на тротуаре, вышел на дорогу и словно Никита Михалков в фильме “Свой среди чужих…” паровоз, Костя остановил собой автобус. Водитель выглядывает, орет матом, на что Костя достает пачку денег, выданных ему после концерта, заходит в автобус и… договаривается! Мы радостно погрузились в теплый, чистый Икарус.

После вонючей ментовки – в такой сервис! Вина у всех – море, потому что все, кто выручал нас, старались сунуть нам кто четверть, кто половину, и вот мы сидим, едем, из каждого кармана торчит, в руках, подмышками, мы мчимся по ночному городу к месту нашего ночлега. Добрались, выгрузились, и остаток ночи провели там. Пели песни, вспоминали прошедший концертный день и все сопутствующие явления, гадали, зачем это было нужно и кому, ведь всё могло быть спокойно и мирно, поиграли -разошлись. Видимо это уставшие от нас архангельские комитетчики подали ленинградским сигнал, что едут типа к вам самые страшные наши охламоны, встречайте, они наверняка что-то привезут (…из Архангельска, то…)

В этот день мы праздновали победу. Впервые выступили в Ленинграде, в хорошем месте с любимой группой. Фотографии наши появились в европейских политических журналах, в определённых кругах этот факт вызвал определённое волнение, а впредь, на рок-концертах милиция вела себя корректней.

 

Записал Алексей Вишня
Для Специального Радио

Вы должны войти на сайт чтобы комментировать.