Барабанщик Владимир Полонский медленно, неторопливо, по-хозяйски поднимался на второй этаж ДК “Энергетик”, что на Раушской набережной, где некогда проходили самые шумные, самые знаменитые рок-концерты. Полонский стал знаменит благодаря участию в “золотом” составе ВИА ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА и втором составе САМОЦВЕТОВ, но впервые он вышел на рок-сцену в конце 60-х годов в составе гремевших тогда СКОМОРОХОВ. Градский рассказывал, что СКОМОРОХИ собирали в “Энергетике” столько публики, что однажды ему пришлось лезть по водосточной трубе на второй этаж, чтобы попасть на собственный концерт, так как к дверям он даже протиснуться не смог.
– Самые яркие впечатления от ДК “Энергетик” у меня связаны именно с энергетикой, – начал он. – Я помню, как во время репетиции у нас поломался усилитель. Что-то у него случилось с проводом, который привинчивался сзади за специальные клеммочки. Градский поковырялся, поковырялся, а потом, держа оба провода в руках, скомандовал: “Врубай!” Я воткнул вилку в розетку. И вижу, что Саша начинает колбасой кататься по полу. И так его колбасило, пока я не догадался вытащить провод из розетки. “Ты что делаешь?!” – заорал он на меня. “Да ты же сам сказал: “Врубай!” – отвечаю…
СКОМОРОХИ – это 1966 год. Градский, Буйнов и Шахназаров. Сначала это было трио. В первую очередь познакомились, наверное, Градский и Саша Буйнов. Потом и мне как-то сказали, что в МГУ проходят замечательные тусовки… А я был уже закоренелый битломан, практически перестал учиться, правда, взамен этого самостоятельно поступил в музыкальную школу, тайно, без ведома родителей. Это – школа № 1, что на Земляном валу. Я там учился в классе ударных инструментов у Вадима Павловича Штеймана – была такая замечательная пара ксилофонистов Штейман и Егорова, они очень славились. Вадим Павлович, царствие ему небесное, был, конечно, чисто классический барабанщик, ненавидел все эти “модные причиндалы”, как, например, хай-хет, который он называл “супершвабра”, и, разумеется, в основном мы играли на ксилофоне.
Слово “Битлз” тогда без опаски можно было произнести разве что где-нибудь в курилке, чтоб никто не слышал. Я помню один замечательный случай. Тогда были такие гибкие пластиночки, который назывались “на ребрах”, самиздат, и мне принесли в школу одну такую пластиночку, чтобы я ее дома послушал. Я положил ее под китель, иду – а навстречу мне учительница! У меня первая мысль: сейчас она найдет у меня эту пластинку и мне – кранты! Я перешел на другую сторону дороги. И она тоже туда переходит. Я думаю: “Ну, все! Попал я по полной программе! Сейчас такие разборки начнутся!..” Но оказалось, что ей надо было просто родителей в школу вызвать. Мы поговорили, и я бегом, сломя голову, будто иначе мог в пропасть провалиться, помчался домой.
Это была “Haund Dog” Элвиса Пресли… А потом появились “Битлз”, – продолжил свой рассказ Полонский. – У меня дома на стене висели большие портреты четырех битлов, от которых я страшно фанател. “Битлз” – это иконы. И я должен сказать спасибо “Битлз” за то, что они увели меня со двора. У нас был хулиганский двор, и многие мои товарищи, с которыми я играл во дворе, вскоре оказались в тюрьме. Почти все. Я избежал этого только благодаря увлечению рок-музыкой…
Так вот, кто-то мне рассказал, что в высотке МГУ, на первом этаже Главного здания существовал “филодром” (от слова “филонить”), где собирались студенты и вечерами поигрывали на гитарах… Вот там меня и нашел Градский: “Говорят, что ты занимаешься на барабанах?” А я тогда уже учился в “Ипполитовке”… И мы начали вместе репетировать.
Сначала мы сидели в МЭИ, где учился Шахназаров, а потом переехали в подвал ДК “Энергетик”. И здесь, как бы в виде платы за возможность репетировать, мы играли концерты. Выступали мы и по институтам – МЭИ, МАИ. Некоторые концерты нам делал Юра Айзеншпис, потом был такой Лева Шлемкин, который тоже устраивал нам выступления. Самый запомнившийся мне концерт состоялся в кафе “Синяя птица” на Каретном ряду, когда даже движение на улице было перекрыто: столько было желающих попасть на концерт, а “Синяя птица” – кафе относительно маленькое.
Репертуар строился “фифти-фифти”: у нас были и свои вещи, хиты, типа шахназаровской песни “Скоро стану я седым и старым” (“Мемуары”), но Градский не мог не спеть “The House of The Rising Sun”, в которой можно было продемонстрировать голос.
Рассматривая картинки, мы обнаружили, что все знаменитые группы играли на аппаратуре “Vox”. И Саша Градский был совершенно уверен, что если мы достанем “Vox AS100” – весь аппарат, – то “Битлз” просто уроем. Это была его заветная мечта: “урыть “Битлз”. “Хватит уже! – говорил он. – Слишком много они уже сидят на верху!” Спрашивается, как такой аппарат реально было купить? Были бы деньги, как говориться. Аппарат можно было заказать, и его привезли бы нам из-за границы. Это не было проблемой в 60-х. Многие музыканты тогда играли на хороших “фирменных” инструментах, привезенных из-за рубежа. Более того: состоялись только те группы, которые обладали хорошими инструментами.
Первый свой, кстати, “Премьер” я приобрел, работая в “Веселых Ребятах”. На первую зарплату. Но отдельно малый барабан “Премьер” всегда можно было купить на Неглинной. Стоил он по тем временам очень дорого – двести рублей! Тарелки тоже у спекулянтов покупались… Впрочем, действительно был период, когда все это было в свободной продаже. Я помню, как в 1965 год, в витрине музыкального магазина, который находился в доме, где я жил, на “Академической”, стояли барабаны “Премьер”, – и дня не проходило, чтобы я туда не заглянул. Говорят, что какая-то английская фирма чего-то нам задолжала и решила отдать долги этими инструментами, а также – сигаретами. Тогда же, когда “Премьер” продавался в магазинах, в табачных киосках было полно фирменных сигарет: Winston, Three Five Express, Pall Mall.
Самое любопытное, что фирменные сигареты стоили лишь чуть-чуть дороже наших. Если наши стоили 30 копеек, то эти – 50-70. Многие спекулянты тогда постарались как следует отовариться, понимая, что все это – явление временное. И действительно: этот период продолжался примерно год-полтора, пока, видимо, сигареты не закончились….
С другой стороны: что такое Неглинка? Спекуляцией там в основном занимались музыканты, которые не нашли себе работу по причине профнепригодности. Но все те, кого я знаю из тех, кто тогда там торговал, сейчас в полном порядке! Сама жизнь заставила их быть рыночниками, потому что в ансамбль устроиться было сложно даже при том, что тогда существовала музыкальная биржа!..
Она находилась между сегодняшней Никольской (тогда она называлась улицей 25 Октября) и площадью Свердлова (ныне – Театральную площадь). Там была такая арка, которая выходила почти к Детскому миру, где и собирались музыканты. Это была “черная” биржа труда. Там набирали, например, музыкантов, чтобы отыграть свадьбу: “Сегодня свадьбу отыграешь? Платим столько-то…” Туда приходили даже администраторы филармоний, чтобы собрать ансамбль: “Поедешь в Красноярскую филармонию? Там коллектив создается на полгода гастролей…” Я помню эту биржу с тех пор, когда был еще совсем маленький: я туда приходил не для того, чтобы работу найти, а просто ради интереса. Мне интересно было посмотреть, как живут музыканты… Эта биржа функционировала долго, пока ее не разогнали…
И вот поехали мы в поездку, чтобы заработать на эти “Vox AS100”. Первой у нас была Пензенская филармония, где мы репетировали с Саакяном, очень известным тогда певцом. Но чего-то там не заладилось, и все быстро развалилось… Затем была Владимирская филармония, где мы проработали почти год.
– Вы работали как СКОМОРОХИ?
– Не-е-ет! Мы работали просто в коллективе, в котором существовали отдельные номера, – так работали тогда многие. Тогда очень модным был ансамбль ЭЛЕКТРОН под руководством Валерия Приказчикова, покойного, и наш администратор решил под это дело наш ансамбль назвать тоже типа ЭЛЕКТРО. Вроде не ЭЛЕКТРОН, но почти… Да, поработали мы там, но вместо того, чтобы заработать, еще по 300 рублей остались должны.
Наверное, это был уже 1967-й год, поскольку в Гомельскую филармонию мы с Буйновым поехали уже без Саши Градского. Но когда там нарисовалась поездка на Северный Кавказ месяца на три, то вызвали и Сашу. В общем, мы поездили, покуролесили, но каких-то особо больших денег тоже не привезли. А потом Буйнова, несмотря на его “минус восемь”, забрали в армию.
А вскоре Градскому позвонил Павел Яковлевич Слободкин и предложил пойти работать в его ансамбль ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА. “Видимо, – расстроился Саша, – мы больше нигде денег не заработаем и не уроем “Битлз”…” Но перед этим, правда, мы еще съездили отдохнуть в Алушту. Вернее, не отдохнуть, а поиграть, но за это – отдыхать. Впрочем, после месяца такого “отдыха” нас оттуда выперли. Как это всегда бывает – за неуставные отношения.
Мы не подчинялись никакому режиму. И начальник лагеря, в конце концов, сказал, что – либо мы подчинимся распорядку лагеря, либо… “Вы развращаете студентов!” – кричал он. Действительно, у нас в стороне от лагеря стояла отдельная 12-местная палатка, пение оттуда раздавалось всю ночь напролет, и вся молодежь, естественно, стекалась туда. Вот и получалось, что мы “развращали” студентов, не давая им нормально набраться сил для дальнейших учебных подвигов. Это был лагерь от МЭИ, но, учитывая, что в такие лагеря обычно назначали отставных генералов, можно себе представить… Градского, естественно, вызвали на ковер, так как он был наш непосредственный начальник, поскольку он-то и договорился туда поехать. “Тогда мы покидаем лагерь, – сказал Градский. – Нас всюду с руками оторвут!”
И мы поехали искать работу. Приехали в Судак, договорились, что будем играть там на танцплощадке, отыграли один вечер – всю танцплощадку разнесли! И нас попросили в 24 часа убраться из города…
А выбирались мы с такими приключениями! Мы попали в ловушку: в Крыму в очередной раз объявили холеру! Уехать стало невозможно. И на фоне страшных рассказов у всех нас по очереди начались вдруг расстройства желудка. До этого мы жили нормально, на студенческих харчах: завтрак, обед, ужин. На завтрак, правда, никто не ходил, потому что все спали. А тут – какое питание?! Фруктов купишь немытых, ну и … Первого болезнь охватила Платонова, нашего звукооператора. Потом – меня. Состояние жуткое: никаких сил, ложишься… но тут снова надо вставать, потому что каждые пять минут тянет в кусты! Но проходит быстро: день – и как будто ничего не было.
И вот нам нужно уезжать, а мы не можем купить билеты: денег нет! У Юрки Шахназарова была тогда еще невеста Ира. И мы послали телеграмму Иркиному отцу – военному, – чтобы он прислал денег. Но Ирка умудрилась сломать себе ногу. А без нее – денег не дадут! Тогда Градский сказал, что донесет ее на руках. Он был здоровый и накаченный парень. И вот они поехали с Иркой на главпочтамт… Ирка потом рассказывала: “Градский несет меня, а потом ни с того, ни с сего бросает – и в кусты. И пока мы добрались до главпочтамта, так было раз десять!..” (Мы-то знали – в чем дело!) Но, в общем, получили они деньги.
Приехали на вокзал: там карантин, и билеты достать невозможно. Но Градский – очень деятельный человек. Он всегда таким был, да и сейчас, в общем, таким остался… И какими-то невероятными усилиями он все-таки покупает билеты. Но мы же с аппаратурой, а это – здоровые ящики! КИНАповский ящик, он же вот такой! – Полонский разводит руками на уровне плеч. – И весом под 50 килограмм! Они были самодельные, с венгерскими динамиками. Короче, нас с этим аппаратом в поезд не сажают, а поезд уже практически отходит. Тогда Градский командует: “Выламывайте динамики!” И мы прямо на перроне раздолбали всю аппаратуру, вытащили динамики, потому что ящик есть ящик, а самое дорогое в нем – это динамики. В общем, каким-то чудом мы уехали…
В ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА мы пришли осенью 1970 года. “Мы идем туда на три месяца, зарабатываем необходимую сумму, затем сваливаем, покупаем аппарат и убираем “Битлз”!” – сказал Саша. И это удалось бы, поскольку музыканты там получали по полторы тысячи рублей в месяц! Но, поварившись в этой системе, мы поняли, что СДЕЛАТЬ СВОЮ ГРУППУ НАМ НИКТО НЕ ДАСТ! Поэтому Градский поступил учиться в консерваторию, а я остался работать в ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ….
А потом из армии вернулся Буйнов, и я уговорил Павла Яковлевича взять его в ансамбль. С Буйновым мы там одну замечательную хохму делали…
Путешествуя по различным филармониям, я просто восхищался приколам филармонических старожилов. Особенно много хохм было у Вилена Дарчиева, конферансье Владимирской филармонии, который позже собрал ансамбль ШЕСТЕРО МОЛОДЫХ. Он мог, например, подойти к милиционеру где-нибудь в центре Москвы, а он всегда солидно одевался – шаль, пыжиковая шапка… и вот он подходил к милиционеру и серьезно говорил: “А ты, собственно, почему в форме?! Я же тебя вчера уволил!” И уходил. А милиционер еще минут пять стоял совершенно очумелый, вспоминая, что вчера было, и за что его уволили…
Значит, второе отделение открывалось у нас песней “Битлз” “This Boy”. Начиналась она в темноте, в приглушенном свете. Паша Слободкин очень любил эту вещь, потому что, играя ее, ему удавалось на фортепиано излить свою душу, он пускал шикарные пассажи, “капельки”, как они назывались! И когда у нас чуть позже появились клавиши, его хлебом не корми, дай только сыграть эту вещь. Она ему так нравилась, что он обязательно выходил на этой песне. А у рояля стоял крутящийся стул, который можно делать выше или ниже, и в антракте мы с Буйновым переглянулись: “Давай пониже сделаем!” Короче, скрутили мы ему этот стул.
Началась песня, он вышел в нужный момент… с умиленной улыбкой, в сердобольном настроении, в предвкушении того, сколько кайфа он сейчас наиграет! Подошел к роялю, сел на стул – и клавиши оказались у него прямо перед носом. Он начал подкручивать стул, но пока выстраивал его на нужную высоту, песня закончилась. И он также в темноте, пока свет не зажегся, ушел за кулисы. На следующем концерте мы опять ему скрутили стул, а он забыл его проверить. Он выходил в предвкушении того, сколько он там напускает кристальных капелек, но вместо этого снова был вынужден подкручивать стул: “Опять низко!” И пока этот злополучный стул поднимался на нужную высоту, вещь заканчивалась.
И так, наверное, было четыре или пять раз, пока он не решил вычислить, кто же это делает. А с нами тогда работал его дядя – Юлик Слободкин, вокалист оперно-советского плана, который служил как бы ширмой для всяких худсоветов, которые требовали, чтобы мы несли что-то патриотическое. Как только у худсовета появлялись к нам ненужные вопросы, тут же подставлялся Юлик, который пел про журавлей, про Победу, и все члены худсовета, конечно, говорили: “Вот это – отличный ансамбль!” Юлик сказал Паше, что он, конечно, проследит, кто там со стулом балуется, но вместо этого сам начал участвовать в этой хохме. “Слушай, – сказал он Паше, – я дежурил: никого нет!” – “Ну ладно!”
А на шестой раз… Паша тогда увидел у ПОЮЩИХ ГИТАР, что они звукооператора ставят с краю сцены, около колонок, и каждый музыкант, который не участвует в данной вещи, подходит и крутит звук. Он ввел это новшество в ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ: а на “This Boy” за пультом сидел Избойников, трубач, поскольку в “битловских” аранжировках труба не предусматривалась. Стул у рояля, как всегда, был скручен, и Паша, пробравшись в темноте к своему роялю, опять шарахнулся ниже клавиш. Тут нервы у него не выдержали, и он заорал матом на весь зал. А до него за роялем сидел и пел Бергер, поэтому микрофон оказался включенным. Так что его мат услышал весь зал. Избойников весь сжался, спрятавшись за пульт! Хорошо, что это было не в Москве. Но все равно площадка была большая.
После концерта Паша, конечно, устроил настоящий разнос Избойникову: “Ты зачем включил микрофон!? Ведь за этим микрофоном никого нету!” В общем, веселые были мы ребята.
***
Разговор закончился, и мы направились к выходу из Дома культуры, по дороге размышляя, как Полонскому сподручнее перебраться на другую сторону Москва-реки, в киноконцертный зал “Россия”, где он в этот день работал в составе группы Льва Лещенко.
– Ну а Лещенко удается как-то разыгрывать? Он ведется на хохмы? – не удержался спросить я.
– Нет, у нас немножко иные взаимоотношения.
– Вы по-прежнему часто гастролируете. Какие поездки – из недавних – стали самыми запоминающимися?
Полонский пожал плечами:
– Сейчас нет таких поездок, которые запоминаются. Приезжаем на один день и в этот же день уезжаем. Если раньше в месяц было две поездки по неделе в два разных города и там можно было и город посмотреть, и какие-то приключения на гастролях обязательно случались, то сейчас: аэропорт – площадка – снова аэропорт – и опять дома. Города, собственно, и не видим.
На прощанье я задал Полонскому еще один вопрос:
– Володя, а чем для вас являются 60-е годы?
После некоторого раздумья Полонский ответил:
– Ощущение было такое, будто я от чего-то страшного спасся, услышав “Битлов”…
Для Специального радио
Март 2005
