Первого своего детского столкновения с так называемым «Искусством» я не помню, но родители и бабушка рассказывали, что, когда они меня оставляли дома одного, достаточно было снабдить меня чистой бумагой и карандашами, и я спокойно сидел один и что-то рисовал. Может это гены, поскольку в семье было достаточное количество художников – от профессиональных деятелей до любителей. В детстве я не задумывался, кем стану: космонавтов или капитанов дальнего плавания не было в мом списке будущих профессий, да и список был всего из одного пункта – поскольку я знал, что стану художником, ко мне как к художнику с самого детства все и относились. В школе, в пионерском лагере мне поручали оформление различных стенгазет и прочей агитации; конкурсы рисунков на асфальте «Борьба за мир» я также регулярно выигрывал, за что получал награды и грамоты. В школе мне было позволено забить на уроки и посвящать это время оформлению школьных стенгазет в красном уголке.
Когда мне в руки попался пластилин, я почувствовал себя скульптором: постоянно что-то из него лепил, мне его регулярно дарили, и у меня были свои замки-корабли, довольно большие. Лепил я в секции Дома Пионеров, где тоже были конкурсы – среди кружков, областные, городские города Брянска, и со всех сторон ко мне за мои работы летели грамоты.
Совок, который нас окружал, давил на детскую психику, воспитание утюжило индивидуальность, заставляя чувствовать себя частью советского общества. При этом у нас не было дисбаланса в головах между деланием рогаток, лазанием в чужие сады за зелеными яблоками и ввинчиванием в кружках искусства официальной пропаганды. Тем не менее, и в журналах, и в кино регулярно всплывали кривые идеологические установки относительно искусства. Несмотря на всё стебалово относительно абстракционизма и современных проявлений искусства, про Пикассо почему-то показывали фильмы по центральному телевидению, и он был вроде как «свой». Мое сознание начинало для себя открывать по черно-белому телевизору первые фильмы по искусству. Когда увидел по телевизору работу Пикассо «Герника», очень сильно задумался на своем детском уровне.
Мой папа выписывал журналы «Вокруг Света» и «Ровесник», и в журнале «Вокруг Света» в конце номера была рубрика «Юмор вокруг света» с карикатурами или фотографиями и коротенькими фельетонами на тему «что они там совсем с ума сошли», в которой печатались забавные истории из жизни в других странах. Помню была статья, которая называлась «Поп-Арт», и там были фотографии нескольких абстрактных объектов – какие-то колбочки, пузырёчки и проволочки. Были там и фотографии чудного поп-артового фрика в полосатых штанах с каре и в шляпе. У нас это потом повторилось лет через тридцать, подобное можно увидеть на выставках и вернисажах.
В «Ровеснике» тоже печатали интересные статьи, информация подавалась там с юмористически-отрицательным креном, тем не менее, они вызывали любопытство и заставляли фантазию дорабатывать картину. Вся эта «потусторонняя» информация, расширяющая сознание приходила из советских журналов. Даже «Крокодил» и «Огонёк» порой вызывали любопытство: несмотря на все установки, статьи подавались так, что ты мог сделать какой-то свой вывод и задуматься. Тогда отношение к книгам и журналам было другое, их складывали стопочками, хранили годами, чтобы потом использовать для мытья окон, набивания ботинок и изготовления кульков.
До появления музыки я существовал в мире изобразительного искусства. Когда же я столкнулся с рок-музыкой, то вспомнил все эти статьи, заметки и начал рыться в кипах много лет назад попавших в наш дом журналов, чтобы найти заново что-то там про рок и про западную музыку. Нашел статью Генриха Боровика в журнале «Ровесник» конца 60х, который хранился у нас лет десять или больше «Похождения в страну Хипляндию» с иллюстрациями. Там описывалось как американские папа и мама разыскивают своего сына через банду байкеров, а сын при этом ушёл хипповать и не вернулся. Потом оказалось, что это фрагмент его книги, с которой я столкнулся позже. В той же книге была глава, которая называлась «Адам и муравьи», посвященная панк-року, но это выяснилось позже, ещё через несколько лет.
Музыку слушали на бобинах, и это было ещё до массового появления отечественных кассетных магнитофонов. Японские кассетники уже были, но они стоили дорого и были предметом фетиша. Когда у отца появился кассетный магнитофон, мне было лет девять, году в 79м. Папа отдал мне бобинный магнитофон, а в придачу – полиэтиленовый пакет с пленками на бобинах. «Машина Времени», альбом «Маленький принц», как было написано шариковой ручкой на одной из коробочек, это было тогда очень модно, а некоторые бобины были совсем без коробок и не подписаны. Я слушал безымянные плёнки, не задумываясь о том, что у них может быть вообще какое-нибудь название. Одна из безымянных бобин меня торкнула больше всего, её я слушал бесконечно, перематывал и слушал заново по многу раз, пока кто-то не подошел и не сказал: «Слушай, ты уже достал со своим «Битлз»». До этого меня окружала музыка пионерских дискотек на танцплощадках или звучащие в пионерлагере из радиорубки Алла Пугачева, Лев Лещенко, Валерий Леонтьев, какие-то наши ВИА, «АББА», «Бони-М», «Смоки». Очень резонировали тогда «Спэйс» и «Зодиак».
Интерес к музыке оказался массовым, мы начали ходить друг к другу в гости, записывать и перезаписывать «Дип Папл», «Статус Кво» и «Назарет». На школьных танцах я услышал альбом «AC/DC» – «Back in Black», и это была самая лютая вещь после «Битлз». Колонки я ставил в тёплое время на окно и врубал «Мэйд ин Джапан» – концертник «Паплов», чтобы слышал весь двор. Потом появился «Кисс» с альбомом «Династия», за ними «Блонди», Род Стюарт с «Блондинки сексуальнее» — всё это звучало актуально и воздействовало на неокрепшие детские мозги.
Затем началась эпоха нью-вэйва. Музыка приходила из разных источников и районов города, у одного из поставщиков было прозвище «Тулуп» – он записывал с пластинок за деньги на кассеты и бобины за рубль, за два, за три. Появились среди ровесников аудиофилы, которым было до фонаря, что записывать, лишь бы с пластинок. На танцах звучал довольно скудный ассортимент хитов, а на записях полных альбомов можно было услышать много интересного. И вот мне один друг говорит, что записал с вообще новенького пласта «Фаусто Папетти»: – «Смотри, как звучит! С нулевого пласта, муха не ебл…сь!», и ставит мне какую-то полную ахинею. В итоге, моё первое столкновение с идеальной записью оказалось полным эмоциональным провалом, приведшем сознание к мысли, что кроме той музыки, которая мне нравиться, за рубежом есть музыка, которая мне может и не нравиться.
В художественной школе преподаватели разрешали ученикам приносить кассетники, и во время долгих постановочных занятий, когда надо было рисовать кувшин, пирамиду, куб, шар, гипсовую голову или натюрморт, мы постоянно слушали музыку. После восьмого класса я поступил в художественное училище, и там возрастной разрыв среди учащихся был сильно заметен. Самому старшему в нашей группе было двадцать семь лет. Наше сознание стало выходить за пределы общения круга сверстников. Если в школе мы пили в спортзале «Золотую осень», учились матюгаться и курить «Приму» со старшими по возрасту школьниками, то тут оказалось, что есть еще более старшие люди, которые могут научить чему-нибудь еще. Поступающие в училище каждую осень ездили в колхоз, где собирали урожай, поехали и мы – на самом деле бухать, драться с местными и всячески куролесить. Нас поселили в обширном бревенчатом здании – девочки отдельно, мальчики отдельно. Под конец всё, естественно, перемешалось, появились влюбленные пары.
Во время отсутствия доступа к копировальной технике, самиздат правил не только на книжном рынке, но и на изобразительном: люди перерисовывали обложки пластинок, в итоге получались огромные постеры, выполненные карандашами, шариковыми ручками, гуашью, тушью на листах ватмана. Это был народный поп-арт – репродукции знаменитых обложек «Nazareth», «Yes», «Uriah Heep». Мутные фотографии рок-героев переснимались на фотопленку, увеличивались и распространялись – это была целая подпольная индустрия со своими прайсами и незамысловатой логистикой.
Вначале я был фанатом Карлоса Сантаны. Потом один приятель мне сказал, что ему не нравится ни рок, ни попса, а нравится электронная музыка. Он принес альбомы «Крафтверк» и «Рокетс», которые воспринялись как забавный прикол, и у меня не сложилось к этому серьезного отношения. Потом начался хеви-металл в массовом порядке: «Scorpions», «Accept», «Twisted Sister», «Judas Priest» и «Iron Maiden». Одновременно пошла волна итало-диско, – танцевальные песни под ритм бокс, потом это вылилось в «Modern Talking» и романтически-трогательный «Savage».
С взрослением начался «неформальный» период жизни, и я стал путешествовать по городам. Мы получали стипендию и имели право на проезд по студенческому билету с 50% скидкой, а также бесплатно посещать музеи. В 1985м я вступил в Союз работников культуры РСФСР, как и все, кто поступал в художественные училища. У меня был студбилет, профсоюзная книжечка, и ездить по маршрутам Киев-Москва-Питер не было проблемой. Уезжали мы на выходные, а вернуться, порой, могли через месяц. Едешь с благими намерениями посетить Эрмитаж, Кунсткамеру и Русский музей, а в результате попадаешь в неформальную компанию. У людей из тусовки, увлечённой обменом музыки и плакатами с изображениями рок-идолов стало появляться желание быть похожими на своих героев, это стало модой. В какой-то момент эта мода стала превращаться в отдельный специфический образ жизни, появилось некое общество со своими отдельными законами и правилами, с другими авторитетами и понятиями. Когда я оказался в этом потоке, то понял, что вариантов жить по-прежнему не остается. Мы шли по этому пути не в качестве борцов с системой и не искали приключений на свою жопу, а двигались по максимально комфортному и доступному пути, который был удобен и понятен.
Еще в пионерском лагере к нам приезжали вокально-инструментальные ансамбли, в училище у нас был филиал местного отделения культуры, где при местной филармонии находился зал и происходили репетиции местных ансамблей. Стали появляться городские рок-группы, на которые я ходил, но они меня никак не торкали, потому что все играли «металл» и играли плохо. В музучилище мы сделали попытку создать свою группу, рисовали комиксы про придуманную группу, распределили роли – кто кем будет. Когда на кассетном магнитофоне обнаружили микрофон, стали записывать всякую свою хулиганскую белиберду – такое было развлечение.
В это время стали просачиваться записи наших групп – «Динамик», «Круг», Лоза. Тогда же я услышал «Аквариум», потом появились «Алиса», «Кино», «ДДТ», и это сильно удивляло. Впечатления были даже не от самих записей, а от обстоятельств, в которых ты с ними сталкивался. Просыпаешься на какой-нибудь непонятной хате с молодецкого бодуна, вокруг тебя некие люди, которые слушают незнакомую тебе музыку, и ты начинаешь втыкать, пока народ решает в какой пивбар пойти, под аккомпанемент «Электрического пса». И в эти минуты ты наполняешься чем-то таким, о чем даже не подозревал.
Помню, из Питера автостопом долго-долго ехали в Москву на грузинских дальнобойщиках, которые, привезя нас в столицу, напоили диким крепким-крепким напитком, от рюмки которого я сразу окосел, а потом нажрался, закусывая чачу помидорами с голову величиной и вкуснейшим сыром. Однажды проснулся на каком-то флэту от того, что хриплый голос, но не Высоцкий, орет: «Я – террорист, я Иван Помидоров! Хватит трепаться, наш козырь – террор!». Подход к этой ситуации, вхождение в неё и раскрытие её уже внутри неискушенного, почти девственного относительно восприятия мозга – вот, что тогда происходило. Потребление русского рока шло до открытия его как явления – через ситуации, когда, например, старшие товарищи играют на гитарах и хором поют «Алюминиевые огурцы», а потом выясняется, что это группа «Кино», и у них много подобных песен.
Арбат, «Этажерка», тусовки на Гоголях в Москве, в Питере «Сайгон», само собой, и всё остальное – места наших хипповых тусовок, однако к 87-88у мы уже отхипповали, и обязательная атрибутика – длинные волосы, котомочка, длинные растянутые свитера, клеша, сандалии и ксивничек на груди морально устарела. Клеша ещё недавно были в моде, их носили наши родители; от пап, дядей и старших товарищей вся это одежда без проблем переходила к нам. Туфли на платформе и каблуках можно было купить в магазинах.
В книге Генриха Боровика в главе «Адам и муравьи» было описано самое плохое, что есть на Западе, и это плохое устремилось к нам. Боровик описывает панк-движение, как кто выглядит, и что там происходит. Из хиппи мы стали дружно становиться панками – модными чуваками на стиле, от которого все уссываются, но за который можно получить пиз…лей. С панк-атрибутикой пришлось гораздо тяжелее, но это было более актуально, модно и круто, и тут начался настоящий DIY (сделай сам). Мы сами находили большие булавки, заклепки у чувака, у которого мама работала в Доме Быта в сапожной мастерской, и у неё там была куча блестящих молний и клепок. Необходимо было найти стильную кожаную куртку или вырубить где-нибудь «косуху». У Боровика в книге упоминалась майка «Мне скучно», я взял нитрокраску и на майке нарисовал эту фразу: «Мне скучно», порезал её, порвал и стал так ходить. Собачий ошейник купил в магазине за 25 копеек, надел на шею, да так и ходил. Тогда ещё не было понятия «гопоты», она началась позже, мы называли таких чуваков «блажь»: с этой «блажью» мы учились в одной школе, вместе бухали и все друг друга знали. И всё было спокойно, пока неформальные массовые движения не докатились до окраин города.
“Старая” молодежь возвращалась из армии со своими представлениями и видела молодежь «на стиле», что воспринималось ими как вызов, будивший их маскулинность. Мы тусовались в центре у злачных мест, у ресторанов и пивбаров, там происходили стычки с приезжими и незнакомыми нам персонажами. Нас знали и уважали, поэтому конфликтов происходило не так много. Ближе к девяностым годам пошло озлобление, пресса запестрела заголовками про люберов, и гопота стала организовываться по идеологическим понятиям, отчего становилось физически опасно с ними сталкиваться.
Пластинки в то время стали приходить ко мне сами, либо выменивались на алкоголь: знакомые из других районов сводили с чуваками, которые были готовы обменять пять пластинок на бутылку водки. Первая волна меломанов к тому времени начала спиваться, и коллекции запросто пропивались. Хорошего проигрывателя у меня не было, пластинки «проходили» – переписывались, особо не задерживаясь. Меня больше интересовали кожаные куртки и модные ботинки, чтобы «прикинуться» и пойти на дискотеку или в пивбар, красиво провести время.
И вдруг весь город оказался обклеенным листами бумаги, напечатанными на печатной машинке – «Концерт в ДК БМЗ» (в другом, не нашем районе). Объявлено три дня концертов и прилагался список групп, которых никто не знает, но они все из Москвы. До этого приезжали «Земляне», выступал «Арсенал» с брэйк-дансом – хорошее шоу, но было неинтересно, оно не подходило под наше представление рок-концерта. А тут мы собрались всей тусовкой и пошли на эти три дня на все концерты. Тогда три дня – это был огромный период в жизни, трое суток небывалых путешествий и приключений.
Тогда я увидел группу «Звуки Му», и тогда-то я и ох…л по-настоящему. Мы всех знали в своем мире, на концерты ходили через служебный вход, и попасть в гримёрку к приехавшим группам не составляло особого труда. Ещё до начала концерта мы видели участников этих групп, но в итоге захотели познакомиться именно с группой «Звуки Му».
На мероприятии выступала группа «Дым» – тренди-бренди со скрипочкой, как-то связанные с «Крематорием», играл «Ва-Банк», которые лупанули нормально, очень жёстко и ритмично. Я их увидел и сразу понял: «Наши ребята, панки, все чётко!». Стриженные такие, в кожаных косухах, они выглядели круто. Егор Никонов яростно лупил по гитаре, «Ва-Банк» сыграли традиционный панк, к которому мы уже были подготовлены. «Ньюанс» нормально проехались нам по мозгам арт-роковой программой, почти театральной постановкой с песней «Стулья». Они произвели фурор именно своей техникой игры и музыкальностью. При этом они были все театрально раскрашены гримом и одеты в какие-то лохмотья – в гримёрке к ним подойти было страшно.
За кулисами мы заметили каких-то мужиков в шляпах и костюмах, похожих на интеллигентных алкашей. Они спокойно вышли на сцену, взяли инструменты, и тут Петя начал делать телом такие движения, что стало не по себе – любопытно и страшно одновременно. После концерта мы забурились к ним в гримёрку, сильно перевозбужденные от радости происходящего, и «Звуки Му» начали дарить нам какие-то предметы одежды, вытаскивать носовые платки из нагрудных карманов, снимать с себя галстуки, даря их нам как белые люди дарят бусы каким-нибудь аборигенам. Паша Хотин мне подарил шляпу, и мы помним об этом оба до сих пор.
Там же выступала группа «Вежливый отказ» с очень необычной и неожиданной комбинацией музыки и хорошим номером: «Эй, кузнец! Куй железо, пока мы ещё горячи!». Была группа «Небо и Земля», которые пытались играть панк-рок, но выглядели они не настолько понтово, и музычка у них была недостаточно жёсткая.
Мероприятие устраивала Рок-лаборатория совместно с местными брянскими комсомольцами. Комсомол в то время уже пытался навести с нами какие-то контакты и собрать всех неформалов под своей крышей. Мы этих комсомольцев – лидеров и их приближенных как-то уже знали. Самим нам западло было вступать в комсомол из-за чего были разные проблемы, в том числе и в училище, где нас всячески принуждали. Как нас ни крутили, ни раскручивали, я так туда и не вступил. Это была определенная установка и понятный понт, то, что ты в компании хиппи и панков не являешься комсомольцем, и это тебе добавляло определенных очков и авторитета, чтобы было более комфортно и хорошо жить в своём мире. Хотя приходилось это «хорошо» делать вопреки общественным установкам, и мы умудрялись сосуществовать с этим социумом, максимально от него абстрагируясь. Уже потом, когда пришлось социализироваться, устраиваться, внедряться во взрослую жизнь, начинались проблемы.
Через какое-то время именно «Звуки Му» из всей этой обоймы снова приехали к нам на концерт – это мы убедили наших комсомольцев и настояли устроить им сольник. Большой компанией завалились к ним на выступление, после которого провожали их на вокзал, они нас забрали к себе в автобус – общем, никак не могли расстаться. Стоит ли говорить, что эта группа стала у нас автоматически №1. Ортодоксальные любители «Аквариума» восприняли «Звуки Му» как какой-то прикол и мегафарс, но панконутая молодежь сразу заторчала на Мамонове. Из всего известного это была настоящая бомба. После них я сразу понял, какая у меня должна быть рок-группа, и что мы должны играть.
…
В Брянске в 1989м был какой-то рок-фестиваль, где мы в первый раз на большой сцене выступили с группой «Хлам». Перед самым выступлением я узнал оттуда-то о стиле «индастриал», поэтому наше выступление получилось достаточно экстремальным. Меня просветили на тему группы «Einstürzende Neubauten», которые играли на железных бочках и отбойных молотках. Накануне выступления я понял, что надо начинать играть «индастриал», мне надоели гитаристы, которые через каждые полкуплета говорили, что кто-то где-то слажал. Меня раздражал процесс репетиций, все пытались играть металл, что-то такое избитое и неинтересное. На задворках ДК я нашел железные бочки и прутья и предложил ребятам из группы на этом сыграть. Они не понимали о чём речь, зато у меня был очень хороший компаньон – Жало – очень известный брянский панк, закончивший свою жизнь как настоящий ортодокс. Я ему объяснил, на чём он будет играть, и взял себе горн из пионерской комнаты. Ребята играли рок-н-ролл, Жало бил по бочкам, я дул в этот горн, мы играли нойз.
Я тогда решил: нафиг инструменты, нафиг гитары, давай херачить, и всё! Жало человек прямой – раз надо херачить, то по полной! Он взял эту бочку и просто кинул её в зал через оркестровую яму – здоровый такой парень был. Когда я видел, как она летит, молил Бога, чтобы она никому в лоб не пришла, ведь в переполненном доме культуры перед первыми рядами стояла толпа. И тут в свете софитов я вижу, как из темноты толпы эта бочка летит обратно на сцену. Жало ловит её на лету, и шоу продолжается дальше. После концерта прибегают комсомольцы и орут матюгами, что мы не то, что выступать, а даже репетировать больше не сможем.
Тогда среди членов жюри был человек из ленинградского рок-клуба, Михаил Шишков. После того, как наши комсомольцы раскатали нас по полной программе, мы намутили какого-то бухла, стали пить с чувством, что мы своё дело сделали, что мы самые крутые. В то время, когда все играли металл и хард-рок, максимум, что себе позволяя – это твисты, мы учинили беспредел, и у нас это круто получилось всего в каких-то сантиметрах от софитов, или чьих-то мозгов. Тут подходит к нам Шишков и начинает нас нахваливать: «Ребята, какие вы крутые!», при этом называет имена-пароли вроде «Chemical Brothers», которых я тогда вообще знать не знал.
Мы начинаем разговаривать про «индастриал», он говорит: «Зачем вам это надо, беритесь за синтезаторы, вы очень прогрессивные. В Брянске вам ловить нечего, приезжайте в Ленинград, вступайте в рок-клуб. У нас, как раз, там нет индустриальных групп». И даёт мне свой домашний телефон. Он нас тогда спас – мы оказались призёрами фестиваля и получили приз зрительских симпатий. Нас пустили выступать на второй день, только попросили: «Не бросайте бочку!». Я тогда Жале сказал: «Они не хотят, чтобы бросали бочку, тогда давай сделаем так: мы возьмём полиэтиленовый пакет, купим томатный сок в бутылках по 0,5л, перельём и прикрепим тебе под футболку пакет с соком. В какой-то момент я достану бритву «опаску» и полосону тебе по брюху! Кровища хлынет, и все обосрутся от ужаса». Тогда было с принято с собой что-нибудь носить, чтобы пугать гопарей. Кто-то носил гаечный ключ, кто кастет, кто отвёртку, а я ходил с опасной бритвой. Жало сказал: «Вован! Это будет круто! Давай, сделаем! Я потом ещё вскочу, я сразу не умру! Залью им всё кровищей!», в итоге мы нажрались, и до томатного сока не дошло. Просто томатный сок стоил дороже портвейна, и мы решили, что эти деньги пропьём.
На третий день фестиваля выступали призёры, среди которых – группа «ЮФО» (группа Юрия Фомина). Наш местный высокий деятель культуры, член Союза композиторов собрал свою рок-группу. Он был членом жюри на фестивале, подошел ко мне и сказал: «Что-то в тебе есть! Давай-ка на хер посылай всех своих музыкантов, приходи ко мне, и я специально для тебя соберу группу». Позвонил мне через несколько дней и сказал: «Давай, соберём тебе группу, приезжай!». Когда я доехал до его ДК, увидел напротив панельную пятиэтажку, на которой огромными буквами было написано: «ХЛАМ». До меня дошло, что я – звезда, поэтому меня и позвал Юра.
На базе у Фомина оказались отличные чешские гитары «Иоланда», очень похожие на «Гибсон». «Вован, ты будешь просто фронтмэном, а я тебе всё устрою». И он из всех рок-групп, которые выступали на фестивале, начинает набирать музыкантов. Барабанщика из группы «Удар» (это прямо такой местный «Чёрный кофе»), гитариста ещё оттуда-то, а басиста – из группы «Палермо», центрового парня, с которым мы тусовались. Тут Фомин говорит: «Сейчас отрепетируем и поедем по колхозам, окучивать граждан, вступим в филармонию и т.д».
У нас происходит репетиция, Фомин просит показать знание гармоний, я предлагаю просто играть, начинаю петь, после чего он говорит: «Вова! С таким репертуаром нас ни одна свиноферма не позовёт!». Моя поэзия тогда – это было моё личное восприятие переводов песен Элиса Купера на русский язык, как я себе это мог представить. Это был хоррор, жуть про конец света. К концу репетиции он меня начинает литовать, начинает мной управлять: «Это не то, это не так!». После этой встречи я понял, что мне эти свинофермы на фиг не нужны, и артистом филармонии я вряд ли смогу быть.
Делать мне особо было нечего – нигде не работаю, ничего не делаю, поэтому я с коротким ирокезом, в косухе и в высоких ботинках, в 1989м поехал в Питер, в рок-клуб. До этого мы бывали в Питере много-много раз, были в курсе всех дел и ждали, когда в Брянске откроется свой рок-клуб. Вступив в рок-клуб, ты сдавал трудовую книжку и переставал быть тунеядцем, хотя бы в глазах своих ближайших родственников, которые говорили: «Вова, ты не художник, а ты просто алкаш и хулиган! Не хочешь идти на работу и в армию идти не хочешь, бухаешь по подворотням!». А тут ты устраивался на работу, пусть тебе за неё ничего не платили, но ты мог всегда сказать: «Я – артист, я работаю!». Я приезжаю, захожу в клуб, поднимаюсь на второй этаж и вижу – сидит этот Миша Шишков, говорю ему: «Привет! Ты меня звал, вот я и приехал!». В глазах его вижу и читаю: «На хера ты здесь, Вова нужен?». Тем не менее, он даёт мне бланк для заполнения.
Я должен пройти прослушивание. Всё написал, расписался, после чего вышел покурить, начало лета, тепло, стоят какие-то панк-чуваки и смотрят на меня. «Ты откуда?». «Из Брянска, музыкант, певец». «О, слушай, а мы как раз себе в группу певца ищем! Написали заявление в рок-клуб, а у нас певца нету». «А я написал заявление в рок-Клуб, а у меня группы нет!». Мы договорились играть вместе, и они пригласили меня на стрелку с Алексом Оголтелым в «Сайгоне». В кафе они мне рассказали, что хотели собрать группу и предложить Свинье с ними выступить, пока он оказался без музыкантов. Репетировали они как группа, а Свинья всё время бухает и вокалистом никак быть не сможет. Группа называлась «Микони». Они мне пояснили, что это означает: «Детский кал» или «Кал младенцев». Я предложил им для прослушивания что-нибудь отрепетировать.
Они позвали меня в ДК «Пищевиков» на Владимирской, куда их пускал корефан ночью за три пузыря портвейна. «Мы не только отрепетируем, мы ещё и запишемся». У меня был хитро сделанный ирокез, сделанный по фоткам псайкобильщиков – невысокий и широкий ёжичек. Такой ирокез ставили лаком для волос и мылом, а у меня держался сам как короткая щеточка. Тут же чувак из ДК отвёл меня к своей знакомой парикмахерше, чтобы она сделала ему ирокез как у меня. Мы репетировали по ночам, что-то записывали. ДК «Пищевиков» оказался продвинутым местом, я там как-то бывал на концерте Юрия Наумова в аудитории, на сцене выступали совершенно идиотические группы.
Когда я снова пришел в рок-клуб, там не оказалось Миши Шишкова, зато увидел там на продаже белую майку «Гражданская Оборона» со знаменитым портретом Егора Летова через проволоку. Тогда мерчендайзинг не был развит, и не у одной группы не было маек, у «Алисы» и «Аквариума» тогда ещё маек не было. Причём эту группу «ГО» я тогда знать не знал. Спросил «Миконей», они мне говорят: «Это очень злой сибирский панк!». Я спросил людей в рок-клубе: «Чем могу помочь?». Мне говорят: «Приехала группа «Телевизор» с концерта, там стоит фура, не мог бы помочь комбы и колонки разгрузить?». За это мне вручили в подарок плакат группы «Телевизор». Моё заявление ничего мне не дало. С тех пор я в рок-клуб был не ходок. Бухал, керогазил, и скумекал, что лучше поеду я в Москву, в Рок-Лабораторию. В Питере я открыл для себя ряд тенденций, понял, что «нужно вот так сейчас играть вот так». Вернулся в Брянск, снова собрал группу «Хлам», но из других участников. Стало понятно, что нужно было записывать альбомы. На магнитоальбомы стали печатать рецензии и составлять хит-парады журналы типа «Смена».
В период с 89го по 90й у меня в голове произошло множество эстетических революций, процессы происходили очень интенсивно. В 90м году играть ортодоксальный панк-рок было уже не интересно, и не хотелось, велись попытки поиска чего-то оригинального. Мы переиграли за два года от психоделического вест коста, до экспериментов с индустриальным хард-кором в духе ранних альбомов «Swans». Плюс пост-панк, включая влюблённость нашей брянской тусовки в «Bauhaus», в «Can», не обошлось и без влияния «King Crimsom» и арт-рока. В 90м в Питере я застал то же самое – тот же «Сайгон», тот же «Гастрит», та же тусовка, только не вокруг рок-клуба, а вокруг «НЧ-ВЧ», но мне уже сама структура этой музыки была неинтересна.
С «Микони» в 1989м в ДК Пищевиков мы записали целый альбом на бобинный магнитофон, на ленту. Звукооператор, который там официально работал, оказался врубным чуваком. Все ночи напролёт в ДК были в нашем распоряжении со всей аппаратурой и инструментами. Мы пили портвейн и водку и всячески приятно проводили время. Новое название для группы мы так и не придумали, сам альбом был записан для того, чтобы отнести его в рок-клуб, чтобы нам назначили прослушивание и предложили выступать. ДК Пищевиков был довольно популярной в Питере площадкой, пока мы там тусовались в 89м, там постоянно происходили какие-то концерты, от акустических выступлений Наумова до сборных электрических тусовок в небольшом зале. Панк-тусовка на тот момент представляла собой всеобщее актуальное веяние, но мне никогда не хотелось взять себе псевдоним «Сид» и х…чить как «Sex Pistols», хотя я до сих пор их поклонник и бутлеги слушаю с удовольствием. Потом я снова вернулся в Брянск, собрал группу, и мы стали репетировать.
В следующий мой приезд в Питер там уже не было никакого «НЧ-ВЧ», зато существовал клуб «Там-Там». На Пушкинской 10 музыканты фигачили что-то вроде «Red Hot Chilli Peppers» с рэпом и речитативами. В то время у меня уже вполне созрели мысли о том, как я хочу, чтобы звучал коллектив, в котором я буду исполнять роль вокалиста. Я никогда себя не видел в роли, читающего хип-хоп, при всей любви к брэйк-данцу и рэпу. Также я не видел тогда себя в роли артиста, исполняющего ортодоксальный панк. Я вернулся на новой волне и под впечатлением актуальных «Roxy Music» и арт-рока и увидел, что ребята так и застряли на «Sex Pistols». Попробовали репетировать, и они заявили, что меня клонит в сторону «ДДТ». «Да вы «Кинг Кримсон» знаете?» – спросил я их. «Так это же лохматые!» – ответили они. После этого я у них долго не показывался…
Когда я начинал заниматься группой, я был знаком с десятком гитаристов с прозвищами «Ричи» или «Блэкмор», знал штук двадцать бас-гитаристов, которые взяли себе прозвище «Сид». Потом, в каждом городе, куда я приезжал, завелась группа, которая играла один в один как «Гражданская Оборона», а через несколько лет все работали под «Ramones». В каждом городе был свой клон «Аквариума», клон «Кино», обязательно клоны хеви-метал и было очень круто, если ты встречал людей, которые изображали из себя группу «Аукцион».
Для Specialradio.ru
2018-2019
Материал подготовил Игорь Шапошников
