Помню, мне четыре года, это был конец 50-х, папа по тем временам зарабатывал неплохие деньги, работал графиком и делал политический плакат. Родители много работали и могли себе позволить нанять гувернантку, женщину, которая приходила и занималась мной целый день. Елизавета Евгеньевна Яновская, которая в свое время преподавала в Смольном в Институте благородных девиц, усадила меня за большое пианино «Родина» и начала обучать музыкальной грамоте и как извлекать звуки из этого большого черного ящика. К девяти годам я играл пьесы по нотам, и мне даже в голову не приходило, что можно играть без нот, школа была домашняя, но довольно жесткая, в стиле царских времен. Это была каторга, хотелось побегать с ребятами, поиграть в футбол, а не сидеть за этими арпеджио и гаммами и в итоге я сказал, что если это будет продолжаться, то я возьму пилу и распилю «Родину». Но Шопена к тому времени я довольно уверенно поигрывал.
Елизавета Евгеньевна переместилась в Дом офицеров на Плющихе, где организовала частную музыкальную школу, куда я и ходил к ней с восьми до девяти лет. Это было удобно – недалеко от моей 34й школы на Плющихе. Когда мне это надоело, мама пошла мне навстречу, и мы закончили с музыкой. Где-то к двенадцати годам я поехал в пионерский лагерь «Солнечный» от Союза Художников СССР и там была элитарная обстановка – все дети художников и дипломатов, а у пионервожатых был магнитофон «Грюндиг» с маленькими катушечками, на которых были записи «Битлз», «Роллинг Стоунз» и прочего разного буржуйского дерьма. Я запал на композиции битлов, задумался о том, что это за странная музыка такая, совершенно инородная, с непривычными акцентами, непонятным языком. После песен о Родине услышать «Йестудэй» было очень странно, при этом вся молодежь постарше под эту музыку жутко перлась.
Мое настоящее западолово, это все-таки «Шокинг Блю», «Ти Рекс» и «Дорс», а «Битлз» я не полюбил ни по стилистике ни по образу, только потом я осознал, что это было не в тему и ужасно мимо нот, а с другой стороны круто и гениально. Иногда дома я открывал крышку пианино и играл этюды, которые знал уже наизусть, но в девятом классе приятель сказал мне что можно играть без нот, импровизировать и для меня это было открытие. Я пришел к своей учительнице Елизавете Евгеньевне и сказал, что хочу научиться сочинять музыку, попросил объяснить, как это возможно сделать. «Юрочка, господи, да это очень просто, берешь левой рукой арпеджио, а правой подбираешь мелодию» – сказала она. У меня хороший слух и на экзаменах я играл от души, с элементами легкой импровизации, допустимой в классике, где-то больше форте, где-то пиано, пианиссимо, чуть ускорить, но без свинга.
Так просто объяснив, она меня включила, и начал сам сочинять какие-то мелодии, тексты и стали получаться песни. Я стал выступать в школьных вокально-инструментальных ансамблях вместе с ребятами на танцах, играл на клавишах «Юность», «Ионика». Через какое-то время папа взял меня в Японию, куда он отправился на переговоры о приобретении оборудования. Директор полиграфической фирмы спросил его: «Чем ваш сын занимается?», папа ответил: «Музыкой» и мне подарили синтезатор «Moog». Еще у «Пинк Флойд» не было «Муга», а у меня, у московского школьника он уже появился. Тогда мы уже познакомились с Сашкой Градским, и он со мной созванивался, просил этот инструмент на запись.
Как клавишник я был никакой, но при модном синтезаторе и меня постоянно приглашали куда-нибудь играть. Играли мы в основном каверы, что было модно на школьных танцах: «Шокинг Блю», «Дип Пепл», «Битлз». Про деньги и речи не было, все было связано исключительно с девчонками и с портвейном. Школу я закончил с хорошим дипломом и пошел в МГИМО, где проучился ровно год и меня оттуда вышибли за то, что я поссорился с деканом, и моя подружка Наташка забеременела от меня, а она была дочка этого декана. Отец мне сказал: «Ты художник, и должен быть в своем клане». Я пошел во ВГИК, проучился там год и меня прихлопнули в армию, поскольку там не было военной кафедры, прослужил два года на западной Украине. Там, конечно, был вокально-инструментальный ансамбль, и мы пели военно-патриотические песни раскладывая голоса на партии.
«Голос Америки» я слушал еще до армии, информация ко мне шла, я ее анализировал и пытался понять, почему есть такое различие между советской культурой, которую я воспринимал как совреализм и американской, которую отображал гиперреализм. Они оба реализма, где один – гиперреализм, похожий на идеализированную рекламу идеального буржуазного общества, где краски сгушены, контрассность увеличена для максимального удара по восприятию, другой – совреализм тоже с гиперреалистическими флагами, идеальными людьми, проповедниками социализма и коммунизма. С обоих сторон это гиперпропаганда и реклама, что хуже наркотика. Наши плакаты выходили безумными тиражами по 25 миллионов, распределялись по партийным ячейкам и развешивались по местам «сходок». Это похоже на некие коммуны, которые формировали свое агитационное направление, как работали в свое время христианские листовки, например.
Вернулся в Москву старшиной с большой длинной лычкой, восстановился во ВГИКе, проучился там какое-то время, работал на двух картинах на практике на «Мосфильме»: «Арап Петра Великого» и «А зори здесь тихие» помощником главного художника и пришел к выводу, что все они алкоголики, пьянь конченная и я не могу быть мальчиком на побегушках и таскать им бесконечные бутылки с водкой. Деньги за административную работу платили, но сама атмосфера ужасная, никто не хотел так просто работать, со всеми надо было договариваться, подмасливать и так далее. За три года я подчерпнул очень много информации на практике, хотя в самом институте никакой информации не подчерпнул.
Основная информация, связанная с изобразительным искусством у меня была от отца, поскольку я – потомственный художник в третьем поколении. Не закончив ВГИК, я перешел в Строгановку, где сплошной блат и деканом был друг моего папы. Он меня увидел и говорит: «Ты че пришел сюда? Давай свою зачетку!» и расписался до самого конца,- «Можешь считать, что у тебя уже есть высшее профессиональное образование». Главное было получить работу, а она у меня была, я работал по контрактам. «Так иди и работай» – сказал декан, и я честно ему поведал: «Так я здесь ради девчонок!». «Ради девчонок молодых? Ну, тогда приходи!». С детских лет я узнал о композиции, о свете, знал названия красок, умел смешивать и обращаться с акварелью, гуашью, темперой, маслом, шпателем, мастихином, постигал таинство ремесла. Просто так гонять масло из угла в угол холста я не собирался – работал под заказ на трезвую голову – исполнял агитплакаты для ЦК КПСС, которые шли в тиражи после художественных просмотров, поправок и приемных комиссий, короче, был подмастерьем у своего отца, и мастером никогда быть не стремился.
Отец был второй личностью в Союзе Художников, имел мастерскую в жилом доме на Щелковской, на последнем девятом этаже с большим окнами и четырехметровыми потолками. Мы зарабатывали офигенные деньги по тем временам, все было хорошо. В Коми АССР я делал оформление компрессорной станции, которая качает нефть. В Ухте мы зашли с моей женой в ресторан и познакомились с заведующим рестораном, который играл там песню «Абракадабра», на сцене были клавиши и мне предложили на них сыграть в их ансамбле. В этом кабаке, пока оформлял станцию я проработал целый год, и платили мне неплохие деньги за всяких Челентано. Платили мне за песню по 50 рублей люди, которые тянули ЛЭП, очень высоко оплачиваемые труженики Севера, которым деньги девать было некуда. Я за ночь «наигрывал» где-то 1300 рублей, а это было время, когда в Москве на службе люди получали свои 120.
Сейчас по моей философии – вся жизнь – это милостыня, и мне никогда не стыдно, в случае если у меня совсем нет денег, подойти к прохожему и попросить выручить пятьюдесятьмя рублями на метро. Моя жена видела там, в Коми, какую-то летающую тарелку, на меня это событие тоже странным образом повлияло, и когда мы вернулись в Москву, весной 1984го, то поселились подпольно в мастерской отца, поскольку жить там было нельзя – это считалось техническим помещением.
Там же собралось некоторое количество музыкальной аппаратуры и тут позвонил Вовка Рацкевич и сказал, что есть такая группа «Центр» с Васей Шумовым во главе и они хотят записать альбом. У меня был магнитофон, синтезаторы и ритм-машинки и ребята хотели попробовать записать электронный альбом без живого барабанщика. Я был всегда на стороне электроники и к тому времени у меня во владении были «PolyMoog», «Hohner Clavinet» и собрана небольшая студия. В запасе был также набор песен, они сами по себе рождались, это были даже скорее не песни, а короткие зарисовки, речевки и частушки. Тогда было принято распространять записи через пиратов, которые торговали магнитными катушками и в нашем случае они могли даже денег дать за наши альбомы. Я подумал, что если это не работа в ящик, будет выход, надо делать!
Приехал Вася со своей бандой – неплохие аккуратные, интеллигентные ребята, довольно хулиганистого характера. Условие мое было таким: «Вась, мы записываем два альбома. Один твой, другой мой. В моем альбоме я использую твоих живых музыкантов, а в вашем альбоме вы используете мои инструменты и меня как живого музыканта». Очень ясный джельтменский договор без всяких денег и недоговорок. Ребята отнеслись к моему материалу достаточно сдержанно, с легким сарказмом, что меня очень радовало, потому как я люблю сарказм. По ходу дела они начали проникаться ко мне, потом мы вообщем-то сдружились. Запись двух альбомов длилась неделю, как клавишник от «Центра» присутствовал Алексей Локтев, такой очень интересный талантливый парень.
Локтев сразу же поразил меня оригинальной техникой игры, он не сильно разбрасывался по клавиатуре, преимущественно занимаясь опеванием одной ноты. Под нежнейшую мелодию клавесина, которую я написал еще в армии, стилизованную под григорианские хоралы, Шумов надрывно орал: «Иванова! Вспышка слева! Вспышка справа!» Присутствовавшая на записи моя жена Галя Иванова послушно отвечала: «Есть!». Затем на пленке раздавалось некое подобие взрыва, знаменовавшее конец альбома «Чтение в транспорте».
Запись осуществлялась на магнитофоны Akai на купленную в Первомайском универмаге новую пленку BASF, поэтому ее качество получилось вполне высоким. Мой проект назывался «Метро» и эта запись сумасшедшим образом распространилась по всему совку. Я ехал в поезде, шел по улице, заходил в метро и повсюду слышал свои песенки, но меня-то никто не знал при этом. У меня никогда не было рвения к славе, не хотелось ни светиться ни суетиться. Трек, которым я могу гордиться до сих пор – «Скупердяй». Все это было фарсом, конечно! Я не ожидал, что это будет пользоваться какой-то популярностью, а надо сказать что и альбом «Центра» тоже был сильно популярен у народа. Пришли потом те самые пираты и дали крошечные по тем временам деньги – тыщи две всего за фонограмму, даже автомобиль не купишь!
Создавая политплакаты, официально я работал на коммунистов, на самом деле я работал на систему, которая хорошо платила. Как говорил мой отец: «Если мы рисуем рабочего с флагом, который утверждает, что тебе надо хорошо делать свое дело и двигаться к светлой идее коммунизма, которую никто не отрицал, надо не забывать, что Владимир Ильич Ленин еще в 1914м году сказал, что общество еще не готово к коммунизму». Мой прадед был булочником, у него было несколько пекарен, свое дело, доходные дома, так он говорил: «Нам все равно кто придет: белые ли, красные, мы как были хозяевами, так и останемся».
Я считаю, ты обязан быть хозяином самого себя, или ты раб и принадлежишь хозяину. Тут как в садо-мазохизме: или ты раб, или ты – хозяин. Мир черно-белый в этом смысле. На сегодня ты должен определиться какую ты роль выбираешь, завтра все может быть по-другому, но на сегодня ты просто обязан для себя это решить. Если ты хозяин сам себе, то и будь им, если ты раб и готов подчиняться, то нужно найти себе хозяина. У меня были конфликты с комсомольскими организациями, я никак не мог понять, для чего он нужен, этот ВЛКСМ, не понимал, зачем мне учить их присягу и в комсомол так и не вступил. Октябренком, конечно, я был, а вот в пионеры меня не принимали, а просто надели красный пионерский галстук, потому что я был главный в редколлегии. «Вся пропаганда в школе лежит на мне, вы просто трепите языками» – говорил им честно я и за это они меня в пионеры не принимали но для маскировки с общей массой галстук надели.
Если ты живешь в системе и ты мастер, тебя никто не тронет. И все эти менеджеры прекрасно понимают, что они зависят от рекламы, реклама всегда была двигателем торговли и прогресса в целом. Я прекрасно себя чувствовал по этой причине. В моей музыке никакой идеологии не было, это было исключительно развлекательный, абсолютно фарсовый, придурковато-раздолбайский веселый и смешной проект. Проект «Метро» означает, что люди приходят, люди уходят и каждый раз, общаясь со мной они находятся в «Метро» по принципу самого Метрополитена. Как только ты зашел в мое «Метро», ты являешься участником этого проекта. Хочешь – будь участником, хочешь – соучастником, хочешь – проводником, хочешь – милиционером. Если ты знаешь где выход, ты можешь выйти по своему собственному желанию на любой станции, а также и войти когда угодно, но ты в «Метро», этот проект будет двигаться всегда, даже без меня.
Сейчас появилась виртуальная игра – ты можешь свою виртуальную схему метро построить и ею управлять. Получается такая фишка: есть реальное метро, а есть виртуальное, то есть андеграунд в самом интернете. А ведь интернет, когда только появился был андерграундным явлением в отличие от радио и телевидения. Теперь ты можешь организовать свое андерграундное пространство по собственной схеме и жить там. Я являюсь аватаром, который себе выбрал, мой личный проект «Дедушка Пихто», над ним и работаю сейчас. Это совершенно сумасшедший отмороженный дедок, который ходит, ко всем пристает, задает дурацкие вопросы, делает подъебки, не в тему ругается матом, всех троллит. С одной стороны эта среда нереальна, с другой стороны это жесткая гиперреальность. Именно так я и был воспитан, в стиле совреализма и гиперреализма. Гиперреализм – это повышенная тяга к реализму, мы хотим реальной жизни, хотим понять, что же такое реальность на самом деле, которая, на самом деле, все время ускользает.
Многие плюнули на это и находятся в абстрактной массе, в которой они живут, она просто течет и превращается в итоге в какие-то совершенно аморфные структуры и порой уже невозможно объяснить где они живут и в чем они варятся. А варятся они в очень простом – в феодальном строе. Ты в реальности и также в виртуальной реальности можешь себе выбрать феодала или вассала. Здесь можно вернуться снова к Владимиру Ильичу Ленину, который сказал в 1914м году очень интересную вещь: «Любой строй, который появляется, это всего лишь новая личина феодализма», то есть феодализм под любыми личинами пытается скрыть свое реальное существование.
Феодалы очень сильно боятся потерять свою бошку. Феодал – это король, герцог, князь и каждый раз, когда разъяренная толпа срывается, он приводит в действие силовые структуры, как защиту и оружие. Ленин говорил: «Пока в обществе существует хоть одна силовая структура, ни капитализм, ни социализм, ни тем более коммунизм невозможны», а возможен только феодальный строй, где сама силовая структура является основополагающей. Поэтому любому коммунисту, который появляется мне на глаза я сую эту статью и он засовывает в жопу свой язык.
Девяностые я встретил в сложном замешательстве, потому что был абсолютно уверен, что социализм – нерушимая система, никто наверняка не был уверен, что стена может рухнуть. От мировой луковицы отпала очередная шкурка и мы увидели, как открылась новая иллюзия. Для меня система рухнула и мои доходы пропали, нужно было покупать спирт «Royal» в Польше, привозить его сюда, продавать и пытаться прожить. Все перешло на хозрасчет, и каждый должен был заниматься спекуляцией, если мыслить коммунистическими параметрами. Вставал вопрос куда идти: либо в коммерцию, либо в силовую структуру и отнимать у коммерсантов нажитое, либо вообще ничего не делать, что в итоге я и сделал – просто ушел на дно, лег на диван.
Мой приятель, который в то время занимался коммерческими банковскими структурами, сказал мне: «Юрок, я тебя люблю как человека, ты классный парень, я все понимаю, так что ложись на диван и ничего не делай, я тебя буду кормить-поить, если захочешь, приезжай к нам в банк делать консультации по интеграции культуры». Это было что-то вроде консалтинга. По трудовой книжке я никогда не работал, всегда трудился по договорам и контрактам. Так прошло три года в этом банке, я занимался консультацией и спонсорские деньги, которые шли от банка, распределялись и шли через меня. Большого кайфа от того, что система перекрасила лозунги я не испытал, если раньше было написано: «Слава КПСС!» белым по красному, потом появилась надпись «Кока Кола» тоже белым по красному,- разницы никакой! Изменилось то, что каждый мог заняться бизнесом, что в совке было под контролем государства, но приняло это формы бардака, который во многом сохраняется до сих пор.
Для SPECIALRADIO.RU
Москва, октябрь 2016
Материал подготовил Игорь Шапошников
Материалы по теме:
Канал Юрия Царева на Ютуб
