ЕГОР
Я родился в городе Верхняя Пышма. Это был пригород Екатеринбурга, он расположен в двенадцати километрах от центра города. Сейчас их объединили с Екатеринбургом в один город. Тогда это был отдельный шахтёрский городок. Название Верхняя Пышма татарское, в честь реки Пышма – правого притока реки Туры. Семья моя была учительская. И сёстры, и мама моя – все из Пензы. Я единственный из семьи, кто пустил уральские корни.
В шестидесятые годы они перебрались из деревни в Пензенской области по причине полного отсутствия какой-либо занятости в регионе их проживания. Так поступали все: обычно засылали кого-нибудь из семьи посильнее, там он осваивался, и искал возможности переселения остальных домочадцев. В нашем случае это была моя двоюродная тётка, которая возглавила департамент образования. Поскольку все наши были учителя, они сразу приехали, получили работу и квартиры. Нам достались две служебные комнаты в коммуналке, туда меня с роддома и принесли.
Мама учила начальные классы, и первые три года я проучился у неё. Нагрузка у мамы была большая, в моём воспитании ей «помогали» мои сёстры. Одна на двенадцать, другая на тринадцать лет меня старше. Молодым девушкам дел до меня особо не было, и я был предоставлен сам себе. Именно в то время я услышал певца Мануэля из Ливана. Тогда Иран и Ливан были цивилизованные страны: там девки ходили в бикини, курили в кафе, выпивали спиртные напитки, и рок-н-ролл там тоже был.
И я услышал песню Мануэля «Tonight». Прыгал под мощный рифф на большой железной пружинной кровати как на батуте, и, наверное, именно этот номер вызвал во мне интерес к музыке и к рок-н-роллу в частности, ведь до того времени я занимался спортом и играл в хоккей. Помню себя с очень ранних лет, поэтому эти детские ощущения до сих пор сохраняют свежесть в моей памяти. Как меня вштырило!
Много музыки звучало вокруг, но я к этому относился достаточно равнодушно. У нас в доме было принято петь. «Там вдали за рекой засверкали штыки» мы раскладывали с сёстрами на голоса. Попеть я любил. Это была эпоха, когда перед телевизором ставили большую линзу, чтобы можно было что-то рассмотреть. Но наши были такие продвинутые, что купили телевизор Неман, он уже был без линзы. Его монохромный экранчик был побольше, но программы всё равно начинались в шесть вечера, а заканчивались в девять, то есть по сути одна программа была. Музыки в доме было много, все любили попеть, и я так и рос среди тональных звуков.
Слушали мы эстраду: «Ты прости, дорогой человечек если я тебя больше не встречу», «В нашем доме появился замечательны сосед», и весь этот пласт был внутри меня. Я на всём этом вырос, но когда услышал рок-н-ролл Мануэля что-то во мне повернулось и щёлкнуло. Это было настолько великолепно, что я вдруг почуял, что именно это – моё. Потом мы получили новую квартиру, въехали и обрели новых знакомых. В то время в музыке главенствовал трёхглавый дракон: Битлы, Роллинги и Цеппелины.
У меня был свой выход на сторону: я ещё любил альбом Suzi Quatro, где 48 Crash – этот альбом меня просто убил. Тогда была магнитофонная ацетатная плёнка третьего типа. Она рвалась от одного взгляда. Чтобы взять переписать нужно было в заклад положить три рубля – немыслимые деньги по тем временам. Лента рвалась, деньги пропадали, но я всё равно слушал. Трехглавый дракон, Quatro и Shocking Blue – таким изначально был сформирован судьбой мой музыкальный вкус.
Тогда же я дал себе одно обещание, которое, слава Богу, не исполнил, но долгое время от этого мучился. Я сказал себе: – «Буду слушать лишь ту музыку, которая мне очень нравится и нового даже искать не стану». Когда, повзрослев, познакомился со свердловскими ребятами из группы «Трек», на вопрос о том, что мне известно из прогрессивного в музыке, я ничего не смог им ответить. Они спросили:
– «Ты, наверное, слушаешь Deep Purple, Led Zeppelin?», – я отвечаю:
– «Да».
– «И тебе наверное это нравится, и больше тебе ничего не хочется?»
– «Нет», – на что мне ребята и говорят:
– «Мы так хорошо подружились! Можешь ли ты сделать для нас одну вещь?», – я отвечаю:
– «Да, конечно, попробую»
– «Мы тебе дадим двенадцать альбомов группы «Yes», и ты обещай, что в течение месяца ты кроме них ничего слушать не будешь».
Я согласился, пообещал. И спасибо им за это огромное, потому что с тех пор я стал неизмеримо богаче – у меня в арсенале грёз появились ещё какие-то группы, кроме вышеозначенных. Однако, любовь к тяжёлой музыке у меня так и сохранилась. Ничего с этим, видимо, уже не поделаешь.
Я подружился с ребятами, которые играли на танцах в нашем маленьком городке. Играли они через два висящих на соснах дюралюминиевых громкоговорителя, по которым велось массовое оповещение населения. В той группе участвовал Витя Резников, с которым впоследствии мы вместе играли в группе «Р-Клуб». Он писал собственные песни. Да, они все были про любовь, но это были оригинальное творчество. И я загорелся: раз вокруг не было музыки, которая мне по-настоящему нравилась бы, необходимо было её сочинить. И это мне показалось легче, чем искать подобное на Западе. Информация оттуда доходила до нас в год по чайной ложке. Отсюда и настроение было такое: «Гуд бай Америка, в которой я не буду никогда».
Надо поблагодарить мою маму за то, что вовремя увидела во мне страсть и купила гитару. Я на хоккейной клюшке нарисовал лады, натянул резинку от трусов и играл на ней как на гитаре. Мама охнула, увидев этот позор, и купила мне гитару Луначарского. Она была семиструнная, с электрической накладкой и разъёмом на борту.
В девяностом я приехал в Санкт-Петербург, и оставил эту гитару дома. А когда вернулся домой из Питера в Верхнюю Пышму на побывку, достал её из кофра и ахнул, увидев, во что она превратилась. На инструменте нужно играть, иначе он чахнет. Почему «Страдивари» и «Гварнери» дают поиграть всяким разным? Чтобы инструмент жил, дышал и впитывал энергию инструменталиста; чтобы он чувствовал руки, иначе он погибает. Я увидел это на своей гитаре и забрал её в Петербург.
И вот я стал тогда на ней учиться играть. Собирались мы у барабанщика, который научился на гитаре играть раньше меня. Первый аккорд, которому меня научили был не ля-минор, как обычно бывает, и слава Богу. Моим первым аккордом стал E7 – «большая каракатица» на седьмом и пятом ладу. Этот битловский аккорд я мог играть часами, наслаждаясь его звучанием. Там ещё две открытых струны участвуют – вообще ништяк!
Постепенно мы учились играть, и я стал писать какие-то произведения, которые можно было втихаря исполнить между нормальным репертуаром. Можно было вклинить пару-тройку своих песен и никто подмены не замечал, и всем нравилось.
Летом 1981 поворотной вехой стала запись моего произведения на магнитофон. Мы репетировали в клубе производственного объединения «Радуга», где делали игрушки. Туда из Архитектурного института привезли самодельный пульт и магнитофон «Олимп», переделанный на 38 скорость. У нас много военных заводов, на которых умельцы могли собрать практически всё. Комбика у меня не было, а была колонка и собранный на военном заводе ламповый усилитель в жестяной коробке. Работал он как зверь – рычал, как подорванный. В те времена не было никаких примочек, а у него был перегруз по входу. Многие сейчас не используют примочек, перегружая Маршаллам входной каскад, а я уже тогда так и работал. Прошел все гитары – и Тонику, и Урал.
Начинал играть и на барабанах, и на басу. У нас на Урале почему-то барабанщики считались самыми крутыми. Играли на Энгельсах, натягивали целлофан вместо порванной кожи, медицинские снимки. Бас гитару я сделал из обычной электрогитары, поставив на неё струны от фортепиано. И мне они очень нравились, потому что принято было в то время использовать струны, которые были гладко оплетены — они меньше «ширкали» при смене аккорда, но звучали глухо. Мои же, фортепианные лязгали, как металл по металлу, что приводило меня в восторг. Я играл на барабанах и пел. Изготовил специальную стойку из лыжных палок, присобачил к ней микрофон и пел в него.
Потом перешёл на бас-гитару. А когда научился более-менее играть на гитаре, меня выдвинули вперёд и заставили играть на ней, хотя я не хотел. У меня до сих пор бас-гитар больше, чем обычных, но почему-то никто не зовёт играть на басу. Зато я играю его сам на своих записях. У меня есть и безладовый бас акустический, и многострунный электрический, и каких басов у меня только нет! Мне нравится бас, потому что играть проще, и он не требует столько внимания, как гитара. Есть множество фотографий, где я во время игры смотрю на гриф, и действительно, лишь только лет десять назад я научился смотреть вперёд во время исполнения. Гитара – инструмент непростой, и он требует умения.
АРГЕНТИНА-ЯМАЙКА
Петь мне Бог не дал. Я заметил, что если чем-то активно не хочу заниматься, судьба всё равно заставит пройти уровень: не хотел играть на гитаре – стал; не хотел петь – приходится. Писать песни было тяжело, но я научился. Никогда не было, чтобы из меня пёрло. Всего две песни я написал легко в восьмидесятые годы, но так получилось, что именно они меня сейчас кормят. Это песни «Ветер» и «Соня любит Петю», которая гимн уральского рока. Их до сих пор крутят везде и мне капают авторские. Эти песни я считал не самым лучшим своим изобретением, но товарищи уговорили меня оставить их в альбоме.
Такая же история случилась с Шахриным: вещь «Аргентина-Ямайка» не планировалась в альбом. Вовке подарили друзья путёвку в Италию, там он пошёл на футбольный матч и увидел, как ямайцы, для которых футбол – святое, плачут навзрыд от того, что их команда потерпела поражение. У ямайцев три святыни: Боб Марли, марихуана и футбол. Шахрин был очень впечатлён и написал шуточную песню. Когда её услышал Дмитрий Гройсман, он тотчас же загнал группу в студию и в приказном порядке заставил записывать «Аргентину». Говорил: – «Я не стану выпускать альбом без этого коронного хита. Вам эта вещь кажется безделушкой, но, как ни странно, именно она будет кормить вас всю оставшуюся жизнь». У нас в цеху никто официально такого деления не делал, но между собой мы знаем: существуют просто музыканты, и те, кто могут что-нибудь написать. Да не просто написать, а что-то такое, что вызвало большой резонанс. И среди нас нет деления на успешных и богатых, критерий один: либо у тебя есть хорошая песня, либо нет. Если есть – ты наш. Когда я приезжаю в Екатеринбург, останавливаюсь у друзей в Старопышминске. К нам ходит в гости Володя Шахрин, хотя у него участок огромный – там два дома и баня ничуть не хуже.
“УРФИН ДЖЮС” – ШЕВЧУК
Постепенно вот это вот, то что из миража, из ничего, из сумасбродства моего, вдруг стало затягивать, и, с каждым разом, исполнять собственные произведения на публике становилось всё интереснее. Я играл в школьных ансамблях, Доме пионеров. Обслуживали танцы и ездили в составе агитационных бригад. Я это называю «семечки на мохеровый шарф». Это когда вы приезжаете в сельский клуб, а там в первых рядах сидят не раздеваясь. Грызут семечки и роняют шелуху себе на грудь. А мы волосатые рубимся перед ними, пытаемся что-то на холоде играть.
Получилось так, что я поехал в Петербург поступать в Гидрометеорологический институт на океанфак. Первый экзамен сдал, а на втором нарисовал график десятичного логарифма из ноля. Мужчинка, который принимал экзамен мне сказал:
– «Слушай, ты допустил грубую ошибку, очевидней не придумаешь. Поэтому я сейчас отойду к подоконнику, чтобы съесть бутерброд с сосиской, а ты найди ошибку и исправь её. Найдёшь – считай сдал».
Я всё пересмотрел и не нашёл. А нужно было рисовать график из единицы, ибо это десятичный логарифм. Это азбучная вещь, которую знает любой дурак, но я её проглядел, нарисовал из ноля и не увидел этого. Я стал убеждать преподавателя, что это тупая описка, когнитивный сбой и всё такое, но тот был непреклонен. Он мне давал шанс исправить, а я им не воспользовался. Не поступил в гидрометеорологический институт, вернулся домой, и тут меня взял в оборот Саша Пантыкин. Он тогда ушёл из группы «Сонанс» – они распались на группы «Трек» и «Урфин Джюс», и долго потом конкурировали между собой за пальму первенства, как Oasis и Blur.
Пантыкин пригласил меня и Вовку Назимова – совсем молодой барабанщик, но он уже умел отлично играть. Так образовался «золотой состав» «Урфин Джюс». И вдруг однажды приезжает к нам Юрий Шевчук, потому что его выдавили из Уфы, несмотря на то, что он был мальчиком-мажором и жил на улице Ленина. Он не знал, куда ему деваться, и мы пригласили его к нам, потому что у нас посвободнее, и работу можно найти. Юра приехал, и мы работали вместе в Парке Маяковского.
У нас был ВИА, он назывался то ли «Молодость», то ли «Нежность». Работала профессиональная вокалистка из ресторана, Юра пел. С ними мы исполняли такие песни, как «Земля в иллюминаторе», «Всё может молодость» – вот такой репертуар. Но однажды на озере Болты, на каком-то корпоративе, мы отыграли одну палку часа три, народ радухарился и заказал продолжение банкета. Мы отыграли ещё одну палочку, и тут Юра говорит:
– «Ребята, репертуар закончился, может я свои песни спою?»
И вот представьте, как над ночным озером разлетается звук: «Я больше не люблю лежать с тобой в постели, обрыдла мне давно твоя смешная грудь». Это сейчас таким никого не удивишь, а тогда это вызвало шок. Приехали какие-то люди на лодках с автоматами нас вязать, рядом воинская часть, но мы сразу напоили их и нейтрализовали. Было очень весело. Именно тогда нам пришла мысль о том, что пора уходить от половинчатых решений, и пора уже полностью переходить на свой репертуар.
“НАУТИЛУС” – БАЛАБАНОВ
В то время «Наутилусы» все стояли у кульманов. Они работали в проектных институтах, и одна из станций метро в Екатеринбурге спроектирована Славой Бутусовым. У нас был дружок Женя Горенбург, (впоследствии создатель фестиваля «Старый-Новый Рок») который работал тогда медиком. Чтобы мы могли выступать на его мероприятиях, он делал нам фиктивные больничные листы. Например, бухаем всю ночь, днём я захожу к Славе, а он парится за этим кульманом с бодуна, ну какая может быть работа? Передаю Славе открытый больничный лист, и мы вместе идём дальше бухать. В то время и Лёха Балабанов подтянулся. Мы стали снимать какие-то странные фильмы – все про рок-н-ролл.
В то время главное было плёнку получить. Обычно плёнку выдавали оператору для курсовой работы: он должен был снять отъезд, наезд, панораму, чтобы показать свои умения. Лёха тогда сказал:
– «Зачем тратить плёнку зря? Давайте я напишу сценарий и мы снимем какое-никакое, но всё же кино».
Балабанов работал помощником режиссёра Николаева на студии документальных фильмов. Его туда устроил отец после того, как Балабанов закончил военную службу в Афганистане. Идея его всем пришлась по нраву, и три короткометражных фильма, а также киножурнал «Советский Урал № 13» – это всё первые вехи Балабанова в качестве кинорежиссёра. Тогда в середине 80х всё завертелось в один большой клубок. Стоило бросить клич, как тут же подтягивались какие люди и доставляли нам всё что было нужно: пару автомобилей каких-то особых марок, нужна камера VHS для каких-то подсъёмок — пожалуйста, костюмы, массовка. И все приходили без всяких денег, за идею. Всё это мы дружно снимали весело, с портвейном, красота! До недавнего времени эти фильмы хранились у меня на ленте, а недавно мы их оцифровали и теперь они доступны на Youtube.
И вот однажды Наутилусы бросили свои кульманы и ушли в профессию. Их уговорил Анатолий Королёв, которого они ни в одной книжке даже не упомянули, за что я на них сержусь. Если бы не он, они бы не осмелились бросить работу, потому что у всех уже были жёны и дети. Тогда Толя им сказал:
– «Ребята, если вы не смените образ жизни – непременно сопьётесь и пропадёте»
Это было правильно, ведь когда человек занимается нелюбимой работой, живёт с нелюбимой женщиной и воспитывает детей – это кирдык. Когда женишься на первом курсе потому что она беременна – это не совсем твой выбор. Разумеется, такие отношения рано или поздно должны были прекратиться.
«Наутилус» тогда назывались «Али Баба и сорок разбойников» и ездили на агитки в колхоз. Чтобы самим картошку не копать, развлекали свой архитектурный институт. Самые громкие Славины хиты были «Крепче за баранку держись, шофёр» и «Последняя электричка». Толик Королёв наконец уговорил ребят бросить свои работы. Он привез из Одессы им инструменты, микрофон Shure. Уволившись с работ, мы стали играть концерты. Первый наш гонорар был, как сейчас помню – одиннадцать рублей пятьдесят копеек на рыло.
Как говорили, это было даже очень неплохо. Как только пришёл первый успех, Вовка Хотиненко снял их в фильме «Зеркало для героя», и после этого началась история, о которой уже более-менее известно. Мы ездили по всему Советскому Союзу, и всё было очень хорошо, в моём случае – до выступления в Ленинградском Дворце Молодёжи в 1987 году. У меня была своя собственная программа. В ней играли трое из «Урфин Джюса» и трое из «Наутилуса». Умецкий играл на басу, Бутусов подпевал и играл на второй гитаре, Зяма урфин джусовский играл на барабанах, а Могилевский и Пантыкин на клавишных.
В таком составе группы Егора Белкина мы объехали всю страну, и имели успех. Надо сказать, что впоследствии, какой-то доброжелатель передал мне кассету с записью этого концерта. И я с замиранием сердца включил её и был приятно удивлён, столь круто это звучало. Однако, в тот день в ЛДМ публика почему-то наотрез отвергла наше выступление, и все от меня разбежались. Такое было ощущение, что я одновременно заразился триппером, падучей и оспой. Мы выступали перед «Наутилусом», они отыграли программу «Разлука» с огромным успехом, а нас, игравших перед ними практически в том же составе, не приняли.
Подобное происшествие случилось у нас с Настей Полевой, когда на Подольском фестивале все ждали «Урфин Джюс», а вышли мы и ушли под стук собственных копыт. А тогда в ЛДМ происшедшее ввергло меня в шок. Я сидел один в гостиничном номере ЛДМ и не предал меня только наш звукорежиссёр Андрюша Макаров. Мы сняли с ним тёлочек, уехали в гостиницу Спутник и провели там шикарную ночь. Но, с той поры на моей сольной карьере был поставлен большой жирный крест.
Лет шесть назад я услышал эту программу. Прошли годы, десятилетия, и я уже взрослый, прошедший огонь, воду и медные трубы, могу объективно оценить качество той программы, но понять, почему публика отвергла материал я так и не смог. Мы играли очень бодро и звучали хорошо. Может быть, разве что разодеты мы были – волосы дыбом, в цепях… Шевчук тогда ворвался к нам пьяный в гримёрку, схватил Славу Бутусова и разбил им зеркало – не понравился ему наш внешний вид.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Санкт-Петербург, декабрь 2016
Материал подготовил Алексей Вишня
ГИТАРНАЯ ПАРТИЯ ЕГОРА БЕЛКИНА. ЧАСТЬ 2 .: ЦОЙ .:. НАСТЯ .:. “НАУТИЛУС” .:. ТАНЯ ЕЛЬЦИНА .:. НАСТЯ :.
