Я родился во Владимире. Мама – Галина Павловна Зайцева – актриса театра на Литейном, будучи на сносях и проезжая город Владимир, была застигнута врасплох – там я и появился на свет. Мама звенела на обложках журнала «Театр» и была любимой актрисой Льва Додина. А я в 4 года уже стоял на сцене БДТ. Родители дорабатывали контракт в Саратове и приехали в Ленинград на гастроли. Играли в спектакле с Олегом Янковским и Александром Михайловым, а я такой среди них «маленький принц» входил в образ измождённого судьбой беспризорника.
Папа Рудольф Челищев тоже работал в театре актёром и снимался в художественных фильмах. Человек интересной судьбы: бабушка родила его на оккупированной территории от немца – классическая история любви расквартированного гитлеровского офицера и хозяйки дома. Немец назвал сына Рудольфом и пропал без вести во время отхода войск, бабку посадили, а папу сдали в приют. Выдали советские документы, потому что до полутора лет он жил с немецким свидетельством о рождении. Потом его усыновила русская семья, и, вскорости вернула его обратно. Крепкий был человек – мой отец. Получается, что дедушка по папиной линии был фашист, по маминой коммунист – начальник Вологодской железной дороги, а мой троюродный дедушка – «белый», воевал с Врангелем. Крёстный отец винной индустрии США — Андрей Челищев (фр. André Tchelistcheff).
Жили мы в Центре. Школа моя 316-я на Лиговке, в районе станции метро «Лиговский проспект»; её хорошо видно с балкона верхних “Этажей» – обычная сталинская квадратная школа, каких давно уже нет. Десятиклассники подожгли её и полностью вывели из строя, в результате чего наши классы расформировали по соседним школам, я пошёл в 207-ю, во дворе кинотеатра «Колизей» на Невском. Там я коррумпировал бабушку-билетёршу и вместо уроков смотрел фильмы. Особым отличником не был, ибо не понимал, зачем мне соревноваться со своими сверстниками и бороться за оценки.
Спасибо Кириллу Юрьевичу Лаврову, Царство ему небесное, он лично позвонил и попросил директрису 232 школы зачислить меня. Знал он меня лет с пяти, наши дачи в Комарово были рядом. Во время школьных каникул детям отдавали весь первый этаж Дома Отдыха. Директриса Сливкина была с фиолетовыми волосами, и мы за глаза называли её Мальвиной. Поскольку я там был не в первый раз, уже знал, что новогоднее представление в кинозале начинается с Гимна Советского Союза. Меня это безумно раздражало. Имитируя изучение Кабалевских всяких и Шубертов, я заметил, что “Боже, царя храни” и произведение регента Храма Христа Спасителя Александрова – суть одно и то же: все те же интервалы, но разный тайминг и задом наперёд. Это была страшная шутка гения. И я ненавидел, когда играют гимн СССР. Это единственное произведение, которое я могу сыграть спиной к роялю.
Мне подарил кабинетный рояль один дядечка из ВТО, и я постигал духовность на радость маме. Накануне новогодних торжеств я прокрался в тихий час к фортепиано и вырвал молоточки со всех нот «До» по середине, после чего исполнение гимна стало невозможным. Папа ведь из советского концлагеря, и я рос ярым антисоветчиком. И, надо же мне было проговориться одному однокашнику, ныне известному актёру, что я вырвал молоточки. Собрался комиссариат репетировать, глядь, а там вон что. Прибегают к детям на ужин, злые:
– У нас случилось ЧП, – молвила Мальвина почти басом. Кто сломал пианино?
Я сижу, думаю, вот, широкоформатный нормальный фильм начался, уже интересно. И этот дуст тычет пальцем на меня. Прихватили, ласты завернули и журят меня так, будто я помочился на Ленина.
– Зачем ты это сделал?
– Чтобы не слышать этот гимн в исполнении этого концертмейстера, – отвечаю.
Звонят родителям, будят Кирилла Лаврова – он председателем ВТО тогда был. Игорь Петрович Владимиров, чёрного цвета, тоже стоит. Они прижали меня в углу:
– Ты зачем это сделал, а?
– Да потому что меня тошнит от Гимна в таком ужасном исполнении! – нашелся я.
Парторги подумали, и влепили родителям штраф за порчу имущества. Позиция моя была им понятна, но вряд ли они могли с ней согласиться. Однако потом, спустя семь лет грянула перестройка, и Кирилл Юрьевич способствовал моему зачислению в 232-ю школу. Я ещё начал учёбу не с первого сентября, а с пятнадцатого. Исследовал феномены Новой волны в санатории «Мисхор», в Ялте. Актёрам давали путёвки в самый сладкий бархатный сезон с 15 августа по 15 сентября. И я появился посреди месяца с таким вихром, a’la David Bowie Let’s Dance Tour… с очками Люфтваффе, в майке с надписью «Relax», двубортном пиджаке, джинсы-бананы и зелёные хай-топы “Nike”, и без намёка на тетрадку и сумку.
Однажды родители взяли меня в гости к актёрской семье Игоря Тихонова. Наташа Нестерова и Игорь Тихонов – мамины коллеги по театру. Репетировали что-то, а меня оставили в комнате одного, наедине с музыкальными инструментами, роялем и телевизором. Там я впервые взял в руки гитару. Попросил Игоря настроить и сам нашёл Ля минор, потом Ми мажор. Лет мне было всего двенадцать, баре взять сил ещё не было, поэтому все песни, что я играл, состояли из двух разученных аккордов. Впрочем, этого мне хватало вполне. В седьмом классе я спел в классе главу из учебника алгебры и все сказали, что это Аквариум, и что я не оригинален.
В 232-ю и в 207-ю школы ходили продвинутые люди. Там учились дети послов, главных редакторов журналов «Звезда», «Юность», дели депутатов, капитанов дальнего плавания, главных по ГАИ, Варька – дочь Алисы Фрейндлих и прочая, прочая. Школа была англоязычная, с громадным уклоном в иняз. Режим деятельности иностранных туристов совпадал со временем учёбы. В восемь часов они уже позавтракав, они выходили из Астории на прогулку, а я шёл мимо них в 232-ю школу, что на углу Казанской и переулка Гривцова. Если по дороге ты не набил двадцатку баков, то ты лошара просто. В девятом классе я ездил в школу на машине. Парковался где-нибудь на Дзержинского или рядом с Исаакиевской площадью. Рюкзак был набит флагами, значками, на плечах военно-морской бушлат, в багажнике ещё два. Они сами приставали: – “Продай бушлат”, – давали триста долларов. Покупал в Военторге за пятнадцать рублей. И не было нужды зарабатывать деньги – они сами прыгали в карманы.
Самый кайф был бухать с инами, а не вести с ними коммерцию. Автобусами я завозил их в Кировский театр. Вся форца меня знала: кому валюту поменять, кому Найки купить. Невольно я был коммуникатором среди них. Это была огромная субкультура, появившаяся много раньше Рок-клуба и всех остальных – Пятак, Климат, ЛДМ, бар Трюм, бар Восток. Мажоры были во всём информированы, у них и пластинки водились, и аппаратура, и мозги чаще всего были на месте. Многие из них в ювелирку потом ушли, стали рестораторами, отельерами, банкирами.
Учась в 10-м классе, я впервые попал в Рок-клуб. Моя мама дружила с Наташей Веселовой, и, стоило мне познакомиться с ней, как я сразу стал завсегдатаем всех мероприятий. Соответственно, я мог оперировать проходками, и стал подтягивать в Рок-клуб представителей своей субкультуры. Когда мельком увидел Цоя в длинном коридоре у кабинета Коли Михайлова, мне показалось, что остановилось время. Я был безумно впечатлён его матриксовским пальто; он так эффектно шёл, и впереди нёс большой объём воздуха. Я отметил, что человек в стиле, выглядит очень фотогенично и увидел в нём человека будущего.
Для меня форма не имеет связи с содержанием, поэтому одевался я всегда как панк. Ещё в 14 лет я задал своим иностранным туристам вопрос на мажорке:
– А скажите, друзья! Куда вы деваете свои старые вещи?
– Отправляем в благотворительные фонды, – отвечают.
– Теперь, – говорю я им, – вы привозите их мне, пожалуйста, если вам не трудно. Давайте я тоже буду вашим благотворительным фондом!
И, с той поры одежду возили мне тюками, автобусами. Через три месяца я был уже не рад, потому что двухкомнатную квартиру забил под потолок. Не было никакого старья – лайковые куртки, не подошедшие по размеру, изделия Levi’s, Wrangler, и чего там только не было! Я одевал весь город. Одаривал музыкантов, а больше всего получал Скандал. И Цой, разумеется, тоже. Он был очень заинтересован в образе жизни мажоров. Не раз мы тусовались с ним на Климате, Галерее, и сколько раз я его выдёргивал к своим финнам и американцам побухать – это было моё основное занятие, почти как работа.
Когда много где бываешь, тусуешься – жизнь подносит неожиданные сюрпризы. Так однажды в Сайгоне сижу, заходит Mary Ellen Mark — великий фотограф, царство небесное. А у меня майка напоминает американский флаг и я сам написал жирным фломастером «It is shit». Мэри меня заметила и подошла, протягивает пачку Marlboro и проходку на Billy Joel, чьи концерты должны были начаться в СКK:
– Привет, я Мэри, разрешите, пожалуйста вас сфотографировать!
Не вопрос, конечно, zoom-zoom, слово за слово, я, опытный коммуникатор, конечно же очаровал её. Мэри Эллен Марк восхитилась моим английским и сразу попросила быть ее переводчиком, потому что один Павел Портнов разрывался между киногруппой и Билли Джоелом, и я просто ей сказал:
– Вы неделю здесь, я проведу её с вами. Покажу музеи, всякие места – мне надо язык учить – в школе так не преподадут.
– У тебя шикарный язык, – отвечает Мэри, – давай к нам в группу переводить, наши все просто разрываются. Мы и кино документальное снимаем, нам и там нужен переводчик. Пятьдесят долларов и сорок рублей в день плюс питание и транспорт — все расходы.
Пришли в гостиницу Европейская. Мэри вынула из коробки Walkman “SONY” с кассетой Billy Joel, зарядила батарейками и отдала мне, чтобы я мог войти в курс с кем мне придётся иметь дело. Потому что разумеется никто Billy Joel вообще не знал и никогда не слышал о таком.
– Это себе оставь, – говорит Мэри, – SONY наш спонсор, а сейчас у нас обед, спускаемся в ресторан.
Это был 1987 год, и во всех ресторанах единственной вменяемой позицией служили «Chicken Kiev». Где бы они ни были, кроме Тбилиси, им подавали котлеты по-киевски – они уже сами чуть не закукарекали – весь обслуживающий персонал. Командиру нравились эти котлеты, а наш советский гуляш никого не привлекал, поэтому все ели «Chicken Kiev».
За тем ужином Билли был потрясён моим автономным поведением за столом. Ну, представьте: приезжаете вы в Зимбабве, а там вас встречает юный зимбабвёнок и на чистом русском языке подхватывает все ваши приколы. Мгновенно я стал душой всей их компании.
– Ну что, – спрашивает Billy Joel Мэри, – нашла себе переводчика? – показывает на меня.
– Да, прикинь, захожу в Сайгон, там Глеб сидит, вот познакомься.
Командир посетовал, что ему тоже было бы неплохо иметь такого кадра в своём распоряжении. Решили они делить меня на двоих. Подскочил продюсер тура, спрашивает:
– Сколько она тебе платит? Ага, поднимаю вдвое. Тогда ты в распоряжении обоих будешь.
Мы провели вместе неделю. Я разрывался между ними на съёмках и перед концертами на переговорах и пьянках, но в конце перед поездкой в Москву меня ожидала реальная жесть. В «Европейской» у группы была небольшая комната без окна, в которой хранился весь merchandise: три или четыре ящика футболок тура разных видов, сумка очков Ray-Ban в которых потом ходила вся тусовка, ящик Walkman с кассетами, немного Reebok кед разных размеров, велюровые кепочки Marlboro и несколько пар джинсов Gues. Я должен был это всё перевезти к себе домой и не опоздать на поезд. В бытие переводчиком Билли Джоэла это оказалось самым сложным. Нашим музыкантам подарили инструменты, Liberty DeVitto оставил здесь свою барабанную установку.
Конечно же, тур Билли Джоэля был совместной операцией ЦРУ и КГБ. 5 августа продюсер тура дал мне пачку проходок «Вход везде», чтобы я мог раздать их всем кому надо. Подхожу к служебному входу, а там весь Аквариум стоит. Я спрашиваю Титова:
– А что вы тут стоите?
– Ждём, нам должны вынести проходки, – отвечает Тит.
– Кто должен, когда все проходки у меня?
И я дал ему пропуск. Провёл всех мажоров своих и панков. Красавицам лично приклеивал на грудь, а проходки дорогие были, матерчатые. Концерт получился неимоверным как по форме, так и по содержанию. Неслыханное качество звука, похожего на сон. Невиданный свет. Я никогда не видел столько аппаратуры в одном месте. Командир начал наверху за роялем, затем спустился к народу вниз. Люди ногами встали на сидения и они, фанерные, тут же сломались, и все ринулись вперёд к сцене. Меня поразило, что человек, которого никто не знает за два с половиной часа сумел влюбить в себя целый стадион. Не было и сотой доли процента из пришедших, кто что-нибудь о нём ранее знал и даже слышал о нём. И все выходили очарованные. С тех пор у меня всё стало ассоциироваться с Америкой, и я даже песни на русском писать перестал. Родной язык стал меня уже ограничивать, ибо к тому времени я уже давно не имел близких отношений с русскими девушками и вообще редко говорил по-русски.
В 1985м поступил к Додину, а в 1987м ушел от него и поступил к Кацману. И там же в Театральном были ребята на курсе Товстоногова, режиссеры, которые мало того, что тусили с Курёхиным, пара человек в поп-механике выступала, на флейте и ещё на чем-то. А я ходил в театральный институт, чтобы избежать тунеядки по окончании школы. Тогда статью давали на-раз, у нас бешеный был участковый и за всеми смотрел. Происхождение моё ничего не давало. В театральном институте я появлялся редко, потому что понял, что это концлагерь полный – совсем не дня меня. Приду, уйду, потом опять вернусь. Когда отчислили – пошёл за справкой на Ленфильм. Я туда захаживал часто, потому что там сумасшедший кофе и великолепная столовая как в санатории – сосисочки, котлетки. Половину людей знаешь, а ещё же Свинья работал там на таскании в каком-то цеху. К тому же великий дядя Витя Аристов работал на озвучении каких-то проектов, и я мог закрываться от тунеядки. Приходил в тон-ателье, расписывался в ведомости и получал семь пятьдесят – стандартная ставка актёра. Потом в кафе мы вместе с дядей Витей это осваиваем. И тут подходит Валера Огородников, даёт сценарий.
– Знаешь, у нас тут – почитай вот, ты вроде главный по рокерам, как ты думаешь, кого можно взять?
Глянул сценарий, полистал, – пошли, – говорю. Привёл их на клубный концерт, в котором принимали участие Аквариум, Тамбурин и молодая Алиса с Задерием и Пашей Кондратенко – единственным коммунистом в рок-клубе. Аквариум кинематографисты не просекли. Курёхин c синтезатором сидел в правой кулисе, играли «Время Луны», а звук был похож на белый шум – ничего не разобрать. А когда звук наладили и стало голос слышно, режиссёр всё равно не мог разобрать идею, которую нёс певец: слова стали различимы, а смысл – опять чистая каша. Вторым номером заиграл Тамбурин, и они также не вдохновили – не попадали в молодёжный формат. Никто рубиться под их музыку не станет.
Третьим отделением выступала Алиса, и здесь Валера Огородников, наконец, обрёл что искал. В Кинчеве он определённо увидел мастера перевоплощения. В то время у него ещё не было болгарского отношения к производству, и в жизни он был очень робким, внешне забитым, не уверенным в себе человеком, ещё в большей степени, чем Цой. Он прислушивался ко всем советчикам, ни с кем не спорил, не конфликтовал. А на сцене они произвели настоящий фурор. На песне «Иди ко мне» у всех моих друзей с Ленфильма челюсти поотпадали, настолько невероятно это выглядело и звучало. Скромный человек на сцене выглядел брутально и экстравагантно, меняя образы и лица, как перчатки. Огородников сразу выделил его. Потом Костя приехал на Ленфильм в кроссовках Karhu, майке MTV, я повёл его в костюмерный цех во вторую мировую войну в раздел «Гестапо». Ох, как он выглядел, когда примерял лайковые сапоги, фашистские брюки и мундиры! Как он смотрелся в каске – не передать! И не сфотографировать, конечно же.
– Ох, круто, – вздыхал Константин, но нельзя же, нельзя!
Кинчев надел чёрную футболку с мюзикла Cats, я предложил Андрею Заблудовскому дать ему кожанную курку.
– Я ему гитару дал, и ещё курку должен дать? – капризничал Забл.
Подобрали сапоги, в таком образе Костя и остался. Сделали фотопробы – встали в рядок – известный снимок. Группу назвали «Радость», под этим названием Алиса снималась в фильме. И мне довелось засветиться в этом фильме: всего крошечный эпизод, но это единственный кадр, когда публика смеётся. Я ходил на пробы несколько раз – всё Валерию не нравилось. То Боба Дилана ему принесу, то что-то дворовое – всё было не то. Задача Огородникова состояла в том, что ему на первых кадрах фильма нужно было показать весь дебилизм молодого поколения. И я решил взять песню Бори Бирмана, сына Наума Бирмана, царство ему небесное, и запел:
Мой взгляд увидел кучку ребят.
Чуть повзрослей октябрят, а уже панки.
Будущие хулиганы и хулиганки
Сидят, делят пол банки.
Им хватает на вино,
а у меня нет на кино.
По моему мнению, последнюю строчку Огородников вырезал зря. Я спел номер, и думал это пробы просто, а они всё уже сняли. Хотел объявить, что песня Бирмана, но не успел оглянуться, как пора покидать площадку. Огородникову понравилось, и авторство Бирмана вписали в титры. Потом, после того, как фильм вышел, Наум Бирман и мама Бори Белла Григорьевна – хозяйка ДК Горького, царство небесное, напали на меня:
– Исполнять чужие песни без разрешения – это чистое жлобство!
– Ну как же, Белла Григорьевна, спросить там телефона не было, а в титрах же указано: Борис Бирман.
– А, Глебушка, извини, пойдём в буфет покушаем…
На съёмках я работал в съёмочной группе. Мазал Кинчеву грим, отлично провели время и напились с группой «Кофе». А на директорском просмотре люди на кадре со мной смеялись, вскидывали руки вверх и одобрительно свистели, кричали. Все оборачивались и пялились на меня. Звёздный час наступил. А Костю мы потом быстро все потеряли. Он, так же как Цой в какое-то время сошел с траектории. Цой увлёкся героизмом после «Это не любовь», а Кинчев ушел в пинкфлойд. Была ведь такая прекрасная Rockabilly Wave – им бы в таком стиле до сих пор не было бы цены.
В один из редких моих заходов в театральный институт, наш профессор Аркадий Иосифович Кацман сказал мне, что по дороге в институт он видел плакат, рекламирующий лекцию профессора калифорнийского университета Betzy Roe “Современный танец и пластика”. Поскольку я легко общался, он попросил меня сходить туда на лекцию и рекрутировать Бэтси на факультативную пару в нашем институте. Пришёл, сел на первый ряд, Бэтси уже во всю преподавала свою пластику. В розовом облегающем трико она швыряла себя прямо передо мной. Выяснилось, что никто не понимает, о чём она говорит. Спросила:
– Есть ли здесь кто-нибудь, кто понимает английский? Я молчу, естественно: в гробу видел переводить им всю лекцию. Бэтси показывает движения – раз, два, три – это они понимают, а чуть посложнее – всё рассыпается.
– Fuck my stomach, this people are stupid!, – в сердцах воскликнула она, – does anybody speak English here? – с надеждой спросила Бэтси закрыв глаза и распластавшись в фигуре прямо передо мной.
– How can I help you? – молвил я, и она набросилась на меня со всей сексуальной агрессией:
– Ах, почему же ты молчал? Издеваешься, да?
Мы стали любовниками, а сестра её, тоже американка, была женой германского консула. Оба консульства располагались рядом, и я часто мотался из одного в другое. 4 июня пиццу поесть, да и поскольку я был самый молодой, гоняли меня туда-сюда: то переходник на 110 вольт доставить, американские или европейские розетки купить-принести. Так и мотался между консульствами с пиццами, пивом, сигарами, пока не услышал от Корнела Метерлихта – генконсула ФРГ заветное «Auf Wiedersehen».
С Джоржем мы играли в кошки-мышки, пока ему всё это не надоело. Мы часто спорили с ним на предмет того, кто больше может – русский или американец. Я смог ему показать на что годится простой русский парень. Например: беру у него Jim Beam, иду в теплосеть и прошу местных мужиков ровно в 13:30 воду им отрубить, а в 14:30 включить обратно. С часу дня я уже там тусуюсь, а скоро обед. Все идут мыть руки, а нечем даже воду спустить в унитазе. Джорж ко мне:
– Сделай что-нибудь, видишь как всё? – умоляет он.
– Не вопрос, сделаем – и часа не пройдёт. Только два вискаря и блок сигарет как минимум и для начала.
– Да конечно, только пусть вода продолжает течь!
Беру добычу, несу работягам. Конечно, шпионы потом обо всём догадались, но что со мной сделаешь? Я всех «выпускал», кто ездил тогда по заграницам. «Секрет» чуть поднялся, по телевизору показывать стали – сразу за визами пришли. Потом Алиса за ними след-в-след. Потом Кино. Бывало, всем вместе документы получать в смертельную рань, а я жил рядом – ко мне все и шли. За визами ходили еще потому, что Внешторгбанк разрешал менять 300 рублей на доллары по официальной цене, при наличии этой визы. С вечера дегустировали консульские напитки, ночью зависали, а с рассветом шли за документами. Однажды мама пришла – переступала через лежащих на полу Гребенщикова, Цоя и Кинчева, да ещё и выгнала их.
Как-то мои друзья московские попросили передать Борису распечатку прошедшей программы «Музыкальный ринг» с участием Аквариума. БГ было интересно почитать вопросы из зала и его ответы, и он заказал этот документ. Прихожу к нему на ул. Софьи Перовской, поднимаюсь под самый чердак, а у БГ Майк в гостях, и я, получается, не к месту. Ладно, – говорю, – я пошёл. А он мне – стой! Возьми билеты на наш концерт, – и выносит целую пачку открыток. Продавай, говорит, по три рубля. Мне два – тебе один. Я подумал: вот же! Мало того, что с Майком не разрешает выпить, так ещё гешефт сомнительный со мной мутит! Особо не расстроился – мои все пошли по пять рублей, и так я продал несколько залов Аквариуму. У меня только в школе брали сотню, если не больше. Мне три, а БГ два – так мне казалось честнее. Потом мне сделали американскую визу и мы с Бетси уехали в Америку.
Заехали по дороге к Billy Joel в Нью Йорк, но остановился я у Феди Чернина – главного редактора журнала «Новое русское слово». Торопился я в Аризону к своим друзьям — аборигенам. После первой же «трубки мира» я залип на Аризону так, что меня оттуда было не вытащить. Двое суток там провёл, приезжаю к Бэтси. И что-то в голове моей изменилось: рядом с Бэтси меня преследовало наваждение, что существует две Бэтси, и что я обнимаю не ту. Будто сестра-двойняшка – не моя Бэтси. Промучился неделю и опять улетел к своим краснокожим. Там я стал свидетелем того, как старушка из гетто родом из Жмеринки обучает американцев русскому языку. Предложил им свои услуги, они скинулись и платили мне сорок долларов в час, и я полгода от них не вылезал. Обыгрывал всё население на бильярде – зарабатывал много. Как-то ещё поначалу подвыпивший хозяин клуба предложил мне партию в бильярд. Проиграв несколько кувшинов пива, он даже кабак свой мне заложил и тоже проиграл, после чего мне и всем кто придёт со мной пиво и лучшее место у телевизора на спортивных событиях доставалось бесплатно и пожизненно.
В штате Айова я попал на съезд всех шаманов, куда даже вождей не пускают – меня привез шаман из Аризоны. Там я получил от них много знаний, а так же звание друга всех шаманов и кличку «Ящер». Индейцы очень не любят, когда их так называют. Но к русскому из СССР они относились очень уважительно. Они знали, что все советские дети читают Фенимора Купера и обожают апаччей, и смысл слова «Гагарин» до них долетел хорошо – что русские в этом вопросе обошли бледнолицых.
Моя жизнь в Америке была полна контрастов, впечатлений, встреч и знакомств, сотрудничеством с разными, подчас великими людьми. Я работал на студиях, участвовал в турах, записывал свои альбомы в совершенно разных условиях. И бытовой уровень проживания – от дорогих вилл до бытовки из двух контейнеров – как повезёт с карьерой. Я познакомился со счастливыми обедами за двадцать пять центов, бесплатным кофе. Там везде долив кофе бесплатный – пей сколько хочешь, а плати только за первую чашку. Мы с Крисом Скарвеллом (художником, дезертиром американской армии) мыли чашки в туалете и с улыбкой наливали себе кофе. Продавщицы официантки прикалывались, что мы приходили, напялив на себя одежду из бесплатного магазина при церкви – в перьях, в шляпах, в халатах, в тапочках пуховых. И внятно делали то ли хэппенинг то ли перформанс. Чтобы мы не уходили подольше – в нас кидали маффины, булочки. На нас уже приходили в кофейню студенты, в такую загламуренную посередине пустыни, подкидывали нам свежих маффинов.
Прожил я в Южной Калифорнии двенадцать лет. Записывал музыку, участвовал в постановках, выставках, перформансах, играл на всём, что звучит. Я расскажу о своих приключениях в Европе и Америке, а также немного о том, чем занимаюсь сейчас.
После долгого и изнурительного общения с Тропилло, мы с UNA вышли на Алексея Вишню – уникальнейшего саунд-продюсера, саунд-дизайнера, саунд-режиссёра… Я написал ему в фейсбуке, что, мол, давай вот запишемся. Он написал, что давай, хорошо бы. Потом через год повесил нашу песенку в фейсбуке с лестными отзывами. И потом мы отловили Тропилло и запрещёнными методами насилия вынудили его позвонить Лёше Вишне и сказать – “Ну пишитесь же уже”. И мы начали писаться. Я сталкивался с музыкой и процессом записи в разных странах мира, на довольно-таки высоком профессиональном уровне, если не сказать на высочайшем, и с годами становиться ясно, как продюсеру, саунд-продюсеру, просто слушателю, что каждый город в мире имеет свой звук…свой аудио-бренд, свои позывные. RHCP, Tom Petty, Jim Morrison – это Лос-Анжелес. Дженис Джоплин, Dead Kennedys, Greatful Dead – Сан-Франциско голимый. Iggy Pop, Lu Reed – это Нью-Йорк…и т.д. Звук Ленинграда – это звук, которого достиг Алексей Вишня. Лучше уже быть не может.
Круче не бывает, чем в Питере писаться с Алексеем Фёдоровичем. Это не попадает ни в какие жанровые категории. Это оригинально, так же как и естественно. Его спектр частот, его диапазон панорам, пристрастие к деталькам, поразительная продуктивность и способность слиться в единый творческий аппарат современников, со-творцов, со-игроков вызывают у меня восторг и восхищение. Это огромное счастье и привилегия так совпасть во времени и пространстве, чтобы вместе создавать новое из Ленинграда, ни на что не похожее, живущее в сферическом пространстве его звука.
Сразу могу сказать, что не каждый сможет так сблизиться творчески с этим скромным гением. У него, как у гигантского кита, непродолжительная фаза фокуса на “человечество”, которая случается приблизительно раз в 12 лет. Это, пожалуй, один из самых радостных опытов в студии звукозаписи, где участвуют легендарные музыканты Питера – Наиль Кадыров, Николай Гусев, Дядя Миша Чернов, Гермес Зайготт (пожизненный член группы, всегда с нами), сам Лёша поигрывает на записи тоже… еще Нил Розенфелд из Лос-Анжелеса, Калифорния пишется с нами через интернет. То есть, процесс создания нового альбома UNA уже пошел на второй год без суеты, совершенно правильно в условиях времени и пространства, с использованием последних достижений науки и техники. И когда я слышу слова неумные – “Ой, мы едем писаться в Лондон”, там типа кнопочки все те же, только другие уши и руки, сразу становится смешно и неловко за понты дешевые, ибо, Алексей Федорович Вишня в моем рейтинге где-то в первой десятке саунд-продюсеров мира, и уж точно неприкасаемый на постсоветском пространстве и стран Варшавского договора. И причина, по которой питерские исполнители музыки на электрических инструментах не сотрудничают с Вишней видимо в том, что нос просто не дорос. Одним слово, это чудо.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Санкт-Петербург, март 2017
Материал подготовил Алексей Вишня
Глеб Челищев в клипе Billy Joel Leningrad на 3:08
На сцене с U2 Sun Devil Stadium, Arizona
