Надо сказать, что я действительно был в Советской Армии с 84го по 86й год. До этого я был абсолютно другим фруктом – выпускником Гнесинского училища по классу фортепиано, которое закончил с отличием, и никакого понятия не имел ни о каком андеграунде. В результате внутреннего бунта решил не идти дальше, успешно завалил вступительные и отправился в армию. В армии я заимел нескольких друзей, с которыми дружу до сих пор. Один из них Ян Миренский, он был призван позже меня на полгода. Он и стал просвещать меня в материях мне до тех пор неизвестных.
Служили мы в Таманской дивизии, в подмосковном Голицино, маршировали и репетировали, ходили с оркестром на парады на Красной Площади. У меня не было и нет таланта к амбушюрным духовым инструментам, поэтому мне доставались тарелки и большой барабан. Ян вернулся со службы позже меня и сразу стал вписывать меня во всякие компании, знакомить со своими друзьями-музыкантами, художниками и проч. Таким образом я и познакомился с Борей Раскольниковым. Впоследствии с легкой руки легендарного Андрея Субботина мы с Яном стали работать в качестве звукорежиссеров на студии «Рекорд» на Открытом шоссе, которая тогда находилась на конечной станции метро. На Рекорде записывались все, от Миража или группы Суровый февраль до авторской песни. Мне доставались проекты в основном маргинальные, ну или рок, так я записывал альбом «Черного Обелиска» а позже дебютный альбом «Запрещенных Барабанщиков».
Ян как-то неожиданно привел меня на Пятницкую в мастерскую Вадима Гринберга, которого на тот момент уже не было в Москве – он с женой, советской моделью, которую я видел с детства на страницах моды в журналах «Работница», уехал в Америку, зато там была его падчерица Лика, которой было тогда лет шестнадцать по-моему. Лика была заражена вирусом счастья, любви, искусства и солнца и абсолютно свернула мне башню своим характером и стилем. При Лике был ее парень, гораздо старше и звали его Борис. Борис разметал всех Ликиных ухажеров, а однажды в порыве воспитания, видимо, намотал на руку и просто отрезал ржавыми ножницами ее длинные, ниже пояса шикарные волосы. У них в мастерской, заставленной объемными металлическими объектами Гринберга, происходило много веселого и разнообразного вокруг музыки и вообще всяческого искусства.
Боря по харизматичности превзошел всех, кого я знал в жизни, он сразу объяснил мне вещи, о которых я даже не имел представления. Он взял с ходу меня в оборот, и мы стали, к примеру, снимать кино на мою камеру с ключиком подзавода «Кварц-5» 8мм. Мы решили, что оператором и режиссером буду я, а в главной и единственной на тот момент роли будет сниматься он. Очень много снимали, проявляли 8мм пленку и накопили приличное количество материала с шпионскими сюжетами. Боря со своей фактурой в модном тишинском плаще лазил по пожарным лестницам на крыши домов на Пятницкой, оглядывался, скрывался от кого-то, играя то ли погоню, то ли преследование. На улице Пятницкая в самом начале девяностых было стойкое ощущение провинциального городка – старые постройки, совсем мало машин и прохожих и мы чувствовали там себя как у Христа за пазухой.
В какой-то момент утром к нам в мастерскую (где я уже жил на тот момент) пришли «серьезные люди» и предложили нам в течение суток убраться. Поскольку помещение куплено. Делать было нечего – надо было выехать до заката следующего дня вместе со своим скромным барахлом, аппаратурой, инструментами, а также со всеми скульптурами Вадима Гринберга, и мы с Борей отправились искать помещение на районе, благо там было множество заброшенных квартир. Нашелся вариант на Климентовском переулке, но окончательно была выбрана квартира с сильно выгоревшей залой на втором этаже под колокольней, по адресу улица Пятницкая, дом 4. На руках с помощью друзей мы перетащили вещи в уцелевшие комнаты нашей новой квартиры.
Мы стали там обустраиваться и вся неформальная Москва вызвалась нам как-то в этом помочь. Лика сразу основала свое «зашкафье» – мастерскую-светлицу, куда можно было попасть, войдя в шкаф, который стоял в конце длинного коридора так, что посторонний человек и не догадался бы о существовании за ним комнаты. Боря привез все, что могло понадобиться для музицирования. Вообще Боря и Лика – это был супертандем по продуктивности и разнообразию творческой деятельности. Боря был весьма известным и авторитетным музыкантом, участвовал и в «Оберманекен», и в «Николай Коперник» и у него была своя точка зрения, как надо делать искусство и что надо делать в Москве сейчас. И вот он оказался в пространстве, которое нужно осваивать, и где мало освоиться, надо закрепиться, пустить корни, развернуться.
Надо сказать, что политически Боря был человеком грамотным, мог бы, наверное, занимать какую-нибудь позицию в правительстве или основать партию. Он отслеживал политическую ситуацию и понимал, как надо себя вести в той безумной реальности. «Искусство рулит» – это была безотказная идея с огромным потенциалом. Когда начались наезды церковников и другие, скажем, социальные проблемы, Боря изобрел ход, который помог легализовать неформальное образование «Третий Путь», сделав его законным. Однажды вечером был коллективно при поддержке юриста и нашего друга придуман устав, все кто были «под рукой» стали учредителями, как то: Коля Волков, Игорь Ермилов, Лика Волкова, Андрей Романов, Ян Миренский, я, Павел Хотин. Боря, собрав вокруг себя талантливых в разных сферах людей, объяснил, что нужно сделать, чтобы перестать быть просто ремесленниками и перейти в статус творческого центра и соответственно административной единицы.
Для меня Боря был фигурой абсолютно футуристической, я очень условно понимал, что он делает, понимание ко мне приходило с неким опозданием, только потом становилось понятно, насколько это действительно круто. И вот шикарная бригада неформалов во главе с президентом «Третьего Пути» Борисом Раскольниковым, стала ходить по кабинетам, повергая в панику перепуганных чиновников. Это совпало с появлением указа президента Ельцина о возможности создания молодежных творческих организаций, и они не понимали, как себя вести, все вокруг было зыбко, а Боря их пугал, что не сегодня-завтра мы придем к власти. Так оформился реальный «Третий Путь».
Поскольку мы с Яном продолжали работать на студии, у нас был доступ к записи музыки на студийном оборудовании. После Открытого Шоссе, студия переехала в Измайловский парк, в самое его сердце, в лес. Тогда был проект трибьюта Майку Науменко, и Боре было предложено выбрать любимую песню. Майка я очень люблю и ценю, поэтому был ужасно рад, когда Боря предложил записать «Сегодня Ночью» у нас. Ночью же мы поехали на студию втроем: я, Боря и Лика. Используя невероятный по тем временам сэмплер AKAI MPC-60 в качестве драммашины, мы записали всё: пару инструментов, Борин вокал и Ликин шепоток в припевах и свели трек за ночь. Песня вышла на виниле «Песни Майка», там еще были «Опасные Соседи», «Ва-Банк», «Оле Лукое» (Москва), «Матросская Тишина», «Spinglett» и другие.
Однажды к Яну на студию пришли очередные клиенты, ими оказалась группа «Мальчишник», и мы быстро подружились с парнями. «Мальчишник» (Дэн, Мутабор и Дельфин) привели с собой целую тусовку своих друзей, людей из совсем другой среды – Арбатских брэйкеров. Мы отдельно очень задружились с Андреем Савченко «Гансом» и немедленно решили делать гитарный проект в пост-панк-готик направлении. Я схватил бас, на барабанах был Макс Хоруженко (Фофан), позвали гитариста, который тогда сотрудничал с Мальчишником Мишу Воинова (на первом концерте еще на гитаре играл Дима Борисов Dead) и в студии на Открытом шоссе в репетиционной комнате группа «Alien Pat Holman» начала извлекать звуки. Название проекта связано с немецкой романтикой и с героями Ремарка. Андрей стал Гансом Хольманом, мне досталось имя Вольфганга Кестера. Так, имея академическое музыкальное образование, я стал играть с людьми, которые «до» от «ля» не отличали (за исключением Миши, конечно). Ничего интереснее, чем играть с этими людьми, движимыми интуицией и талантом до сих пор мне не доводилось, я учился у них.
Мы записали несколько песен и показали их Боре, он послушал и сказал: «Это круто, конечно, но я считаю, что сейчас надо делать другое». Боря не любил панк и пост-панк, его идеалом был джентльменский арт-рок, при этом он в тот момент был диким фанатом группы «Cure», конкретно альбома «Desintegration». Вот такой парадокс. Одно время мы репетировали в «Третьем Пути», но недолго, потому что Боря в любой момент открывал ногой дверь с вопросом: «Ребята, ну кто так играет?! Надо не так! Ну-ка дай сюда гитару!».
В 1992м мы выпустили первый альбом «Holman Demominimus», нам помог в этом наш лучший и единственный издатель Виктор Шевцов, сделав за свой счет кассетный тираж. На кассете на 90 процентов был записан наш дебютный концерт на лестнице холла во ВГИКе, который устроил Игорь Гоцманов Боцман в конце 1991го, и где в качестве хедлайнеров была группа «Spinglett», там мы познакомились с Юрием Ротань и его группой «Радио 1», они тоже дебютировали на этом концерте. Поставили аппарат на ступеньки, втопили очень серьезно, даже сами не ожидали, публики, студентов и гостей набилось битком и всех сильно накрыло и вскрыло, мало кто понимал вообще что происходит, это был суперуспех.
Как потом выяснилось, это Сергей Александрович Соловьев намекнул Боцману (своему студенту), что пора собрать молодежь и встряхнуться и разрешил концерт на лестнице института. С того момента, как я начал заниматься музыкой с Pat Holman, наши пути с Борей стали расходиться. Для себя я сформулировал так: «Третий Путь» существует, он есть, я его учредитель, но для меня это салон Бори Раскольникова, который является украшением города, и эта ситуация меня устраивает, я буду где-то рядом, но сам я буду заниматься своим. Время от времени мы устраивали концерты на его сцене.
Мы были довольно популярными в Москве, на нас всегда приходило много народа, поэтому мы всегда были желанными гостями. Мы сохранили хорошие отношения с «Третьим путем», а я так вообще был там условным резидентом. Боря прирожденный продюсер, он продюссировал вокруг себя жизнь, музыку, поэзию, живопись, театр. Границ у него не было никогда, и он сам собственно и картины писал и музыку играл и гобелены делал по своей технологии, и фотографировал, и как актер снимался.
Даже исчезнув из «Третьего пути» как с репетиционной базы, мы оставили за собой право время от времени играть там концерты. Боря не всегда был доволен, потому что мы для него были слишком мрачны. Он кричал нам: «Дай света! Дай света!». Однажды был памятный концерт в ТП. Мы тогда играли c Владом Буцыком и Романом Костылем, это была электронная программа полная звуковых экспериментов – были живые и электронные барабаны, я играл на басу и каком-то синтезаторе, на диктофоне. Помню, гудел как улей «Третий путь» и когда мы до определенной степени уже раскочегарились, публика тоже раскочегарилась, все было забито под завязку. Вдруг раздался классический крик: «Пожар!», который мы не заметили, потому что как шугейзеры играли скрючившись головами вниз. При этом мы еще не знали, что есть группы «Jesus and Mary Chain» и «My Bloody Valentine», когда начинали этим заниматься, и думали, что сами до этого дошли. Я также был уверен, что я первый музыкант, который стал играть на диктофоне, на который неутомимо записывал звуки.
Сделал из маленькой матрешки кнопку «On-Off» на отдельно выведенном проводке. Все, что вокруг меня было, я записывал и начал играть этими записями. А поскольку я работал на «Мосфильме» на тот момент и занимался дубляжом кино, ночами записывал целые куски американских непереведенных фильмов и использовал их как сэмплы,- просто играл на них живьем, меняя скорость, плавая, перематывая. Думал, какой я молодец, что это придумал. Потом выяснилось, что Холгер Чукэй (группа «Can») делал это лет восемь как до меня.) Когда раздался крик «пожар», повалил дым из входной двери клуба, началась паника. Я помню, что кто-то меня стал трясти, чтобы вывести из транса. Выяснилось, что всего лишь рухнула часть потолка на лестничной площадке, где никого не было, и никто не пострадал, а то, что показалось дымом – было облаком пыли. И поскольку для нас концерт – это мистическое событие, это было воспринято как сложная метафора наших отношений с «Третьим Путем». Дальше мы продолжили концерт и потом, когда все расходились, перешагивали через куски упавшей штукатурки.
Вначале у нас был исключительный импресарио (как он себя называл) друг Ганса Илюша Жилин, который тоже был с амбициями продюсера, занимался нами и находил нам площадки для концертов. Еще до первого Бункера на Рижской у нас был свой одноразовый Бункер в жилом доме на ВДНХ, в бомбоубежище, куда мы завезли аппаратуру сами, взяв ее на репетиционной базе, мы устроили практически фестиваль всего с нашей точки зрения актуального с «Радио 1», группой «Shake» и т.д. Бомбоубежище было забито людьми все битком. Там было много комнат, можно было переходить из одной в другую, там же устроили выставку живописи. Илья также устроил нам знаменитый концерт на Чистых Прудах в детском доме творчества (вот думаю, они охренели, когда увидели, что происходит), мы собирали публику, на нас активно ходили.
В силу комбинированных, во многом личных обстоятельств, в 1996м году я и моя жена Катя решили свалить из страны, где тогда нам стало как-то душновато. У Кати был статус беженца. Уезжали мы очень драматично, потому что не были женаты, и Катя-то с детьми уехала, а потом я стал пытаться уехать за ней и визу я получил раза с седьмого, причем каждый следующий раз понижал мои шансы чуть ли не вдвое. Приехал, жили мы в Бронксе, и жили довольно бедно. У нас после тусовочной Москвы был явный дефицит общения с людьми. И вдруг мы случайно встретились с группой «Оберманекен», с Анжеем и Женей, которых Катька знала еще по Питеру, по «Сайгону», а я слышал их альбомы у Бори Раскольникова. Мы страшно обрадовались друг другу и они нас позвали на свой концерт на Манхэттене в клубе «Банк». В результате знакомства с Женей я попал на офигенную винтажную студию Сьюзан Вега, где он работал с мягким ламповым звуком.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Июнь 2017
Материал подготовил Игорь Шапошников
