В конце ноября 2017 года в издательстве «Сияние» вышла книга «Журнал «КонтрКультУр’а»: опыт креативного саморазрушения.» – представленный в виде своеобразного документального романа «отчет о проделанной работе» от авторов и издателей журналов «Урлайт» (второй редакции), «КонтрКультУр’а» и Pinoller.
История и идеология этого журналистского проекта исчерпывающе представлены в этой книге программными статьями и многочисленными интервью Сергея Гурьева, на протяжении многих лет являвшегося основным фронтменом проекта. Чтобы уравновесить этот вектор, мы решили разбавить местами зашкаливающий интеллектуализм итогового фолианта разговорами под пиво и на разные темы с «теневым» директором проекта Александром С. Волковым, – состоявшимися летом 2017 года, когда работа над книгой уже близилась к завершению. Ниже – фрагменты прямой речи из последних. Немного о себе, немного обо всем, очень просто и – совсем не контркультурно.
АНТИСОВЕТЧИК
…Свою первую стенгазету я выпустил в шестом классе. И выпускал до десятого, заработав прочную репутацию антисоветчика. Тогда так называли всех, кто не очень вписывался в систему. Я не вписывался. После того, как я украсил школьную радиорубку аршинной цитатой из раннего Маяковского «мне нравится смотреть, как умирают дети», у меня начались проблемы. Отца вызывали в школу. Почему меня не выгнали, не знаю, – наверное, не хотели портить статистику. Десятый класс по литературе я сдавал экстерном, – меня просто не пускали на уроки. Сдал на пятерку, кстати.
Мой отец был архитектором, так что выбор профессии не обсуждался. На экзамены в МАрхИ я в первый раз в жизни надел костюм. И, как оказалось, в последний, – на газонах вокруг фонтана сидело полтора десятка персонажей с блаженными лицами и волосами до жопы, и я сразу понял, что попал в правильное место. Сам я хиппи никогда не был и не считал себя таковым. На рок-концерты не ходил, хотя тогда они уже были повсюду. Я бы не сказал, что я был таким уж фанатом рок-музыки, она просто присутствовала – как «жвачка» и «джинсы». Отец мотался по заграничным командировкам, и этого добра у меня было полно – кассет, пластинок. Если меня что-то и интересовало, то что-то такое… со своей внутренней историей – 10СС, например. Скорее на меня повлияли книги и живопись в альбомах репродукций, чем музыка.
Архитектурное образование впоследствии всегда давало о себе знать, и я до сих пор смотрю с архитектурной точки зрения на что бы то ни было. В МАрхИ была очень хорошая библиотека, и там была хренова туча западных архитектурных журналов. Я просиживал там неделями, рассматривая эти журналы, и мне нравилась скорее не реализованная архитектура, а всякие сумасшедшие концепции. Archigram, Superstudio, Coop Himmelblau, Седрик Прайс, австрийская группа Haus-Rucker-Co… Честно говоря, меня это вставляло гораздо сильнее, чем рок-музыка. Это был полный «вынос мозга» – какие-то абсолютно безумные миры, которые никак не были связаны с тоскливой действительностью совка. По большому счету это была дико антисоветская литература. Когда позже я стал заниматься журналистикой, то, конечно, вспомнил об этом в первую очередь.
СТРЕМНО! СТРЕМНО!
Летом 1983-го мы с одногруппником поехали автостопом в Питер. Стандартный обряд посвящения в то время.
Приехали, вышли на «Казань», поскольку слышали, что вся тусовка там, сели на лавочку и сидим. Что делать дальше – без понятия. Ни связей, ни знакомств, ни контактов у нас не было. Подходит длинноволосый чувак с гитарой: привет, ребята, давайте ко мне! Чувак жил в пустом семикомнатном сквоте на Мойке недалеко от дома Пушкина и играл хард-рок, подключая гитару к раздолбанной «Ноте»:
Стремно! Стремно! Едет упаковка
Но мне наплевать, у меня есть винтовка!
Залезу на Казань и буду стрелять!
Стремно! Стремно!!
Чувака звали Анжей. Потом он остриг патлы, переехал в Москву и основал группу «Оберманекен». Созваниваемся сейчас иногда…
Ну, и понеслось… Таллин, Рига, Вильнюс, Минск, Киев, Одесса… Мы еще застали остатки «системы» – этих старых хиппанов с седыми бородами, которые тусовались с семидесятых, в таких клешах чумовых. И как-то все само собой начало склеиваться.
В Одессе, на улице, к нам подходит парень в зеленой футболке: Привет, ребята! Сразу видно, что свои! Меня зовут Валера Баринов. Приходите на концерт.
«Трубный зов» я слышал по BBC – уровень записи по тем временам был охренительным. Но Баринов уже был «под колпаком», и это было похоже на шпионский триллер: какие-то ночные машины, оторваться от «хвоста» и т. п. – «пасли» нас конкретно. Концерт пополам с проповедью состоялся в каком-то пустом молельном доме глубокой ночью, – акустика под клавиши, ничего особенного, но аппарат был наикрутейшим.
– Валера, откуда клавиши?
– Бог послал!
Спустя десять с лишним лет выяснилось, что «богом» был Клифф Ричард.
Из этой поездки я привез кассету с записью двух вариантов «Трубного зова», – на русском и на английском. И она попалась на глаза Майку.
– Религиозные мудаки, – резюмировал Майк.
Потом, в апреле 1984-го, иду по Арбату. Навстречу – какой-то малознакомый хиппарь: Привет! Хочешь, с Шевчуком познакомлю? Вот так вот просто. Тут же зашли в ближайший переулок и поднялись в квартиру, где Юра постоянно останавливался в то время у своих московских друзей. Так и познакомились. Потом я устроил ему акустику в МАрхИ. У нас было маленькое помещение в подвале – для дискотек. Пришло человек десять-двенадцать. С каждого по рублю. Потом на Пушке все и пропили. В общем, подружились, и когда осенью 1985-го Юра, Володя Сигачёв и Сережа Рудой приехали в Москву писать альбом «Время», то уже жили у меня – в родительской квартире на «Соколе». Удивительно, но родители не сильно напрягались, что у нас живут три непонятных мужика…
С Юрой мы общаемся до сих пор. Правда, редко. Он любит позвонить в три часа ночи и читать стихи. Причем, постоянно называет их песнями. Я ему говорю: Юр, вообще-то это стихи, а он: Это песни – я уже музыку написал. Давно настаиваю, уговариваю его, чтобы выпустить нормальную книжку его стихов, но он упирается: Давай потом поговорим. Меня он называет «холодный трезвый ум».
Таких историй еще не один десяток наберется, но суть в том, что я как бы и не искал этот «рок», – он сам меня нашел, и с этой «подводной лодки» мне уже некуда было деться.
БЕЛЫЙ ГРИБ
Как раз во время записи альбома «Время» в клубе Кожевенного Комбината на Преображенке Шевчук и познакомил меня с Ильей Смирновым, который был одним из организаторов этой записи. Тогда все и началось: вот чувак, который издает журнал «Урлайт», а вот чувак, который может его оформить… Я помог Смирнову с одним из ранних «Урлайтов», а уже летом 1986-го на полтора года после института ушел в армию, пропустив кучу знаковых событий, включая Подольск-87.
Все эти полтора года мы активно переписывались, и когда я вернулся из армии в ноябре 1987-го, то сразу начал забрасывать Смирнова предложениями делать новый журнал, так как «Урлайт» тогда заметно просел из-за статей в «Комсомольской правде», в результате которых на него сильно наехал КГБ. Но Смирнова интересовали уже совсем другие вещи. В апреле 1988-го в малом зале ДК им. Горбунова Смирнов устроил т. н. «Рок-конференцию», – он тогда вовсю воевал с Рок-лабораторией и хотел создать ей какую-то альтернативу. В зале было человек тридцать, но никому это оказалось не интересно.
– Ну, тогда, – сказал Смирнов, – тут есть еще одно предложение, – издавать журнал.
К этому времени почти все уже свалили пить пиво, в зале осталось человек десять, – это и была будущая редакция «Контры». Решили, что новый журнал оставит название «Урлайт», – все-таки марка была на слуху.
Это был переломный год. За два месяца до этого погиб Башлачёв. И что-то сразу сломалось. Как будто детство кончилось, и все сразу повзрослели. Это было общее ощущение… С этим ощущением мы и стали делать новый «Урлайт»: Смирнов типа «вождь», ребята писали тексты, потом все стекалось ко мне, и я все это перепечатывал, расставлял в нужном порядке, выклеивал макет, возил на ксерокс, забирал, переплетал – занимался рукоделием в общем. Собираешь листы в блок, дрелью фигачишь дырки, продергиваешь проволоку, надеваешь фотообложку, потом обрезаешь формат… – эти изделия хоть в музей выставляй. Делали скорее себе в убыток, ни фига на этом не наживались. Само изготовление стоило серьезных денег. Леша Кулаев познакомил нас с Женей Акимовым, который «ксерил» все подряд – и Солженицына, и всяких диссидентов – и тот помог нам с ксероксом. Дико помог: я посчитал потом – он сделал около двухсот тысяч копий журнальных страниц. Он работал в каком-то режимном предприятии прямо напротив Кремля и выносил все это чуть ли не чемоданами, но при этом ни разу не попался. Тиражи были небольшие – сначала штук 70-100, позднее и до 300 доходило, – хотя это не так уж и мало для самиздата того времени, учитывая толщину каждого номера.
Вообще, для рок-самиздата это была не совсем характерная ситуация. Обычно такие вещи идут изнутри тусовки: сначала обмен пластинками, потом подпольные концерты, общие интересы, совпадение вкусов, и уже после – как реакция на все это дело – желание как-то это описать, сделать газету или журнал. Так рождался практически весь рок-самиздат. А здесь уже был готовый журналистский проект, который можно было завязать на что угодно, – но вокруг был один только рок, так что альтернатив не было. Но мы все-таки пытались это делать как бы «вне жанра». То есть, такой арт-проект, который не описывает рок, а сам им и является – в нашем, разумеется, понимании.
Вот это вот стремление выйти за пределы жанра и замкнуть проект сам на себя в конечном итоге «Урлайт» и погубило. Дело в том, что Смирнов рассматривал издание скорее как средство, при помощи которого пытался добиться каких-то своих целей, а для меня сам журнал и являлся целью. Мы с Гурьевым хотели делать концептуальный авангардистский проект, а Смирнов постоянно давал такого… «ленина», так что трещина между нами поползла довольно скоро. То, что «Урлайт» – мой журнал, я окончательно понял уже где-то к третьему (№3/21) номеру. По большому счету, «Контра» тогда и родилась, – как абсолютно автономный проект. Рок как таковой уже не имел никакого значения. Это была просто инерция.
В конце 1989-го, когда страна уже подыхала, мы, наконец, разосрались со Смирновым, и началась «Контра» – журнал «КонтрКультУр’а», название которого мы придумывали в самолете, когда летели с Гурьевым во Владивосток в гости к Максу Немцову, издателю журнала «ДВР». Летели хрен знает сколько часов, думали, что делать дальше, и сочиняли название. Гурьев, я помню, предложил название «Белый гриб». Так что, как это ни смешно, но «Контра» могла бы называться «Белым грибом»! )) Но все-таки решили, что в «КонтрКультУ’ре» есть и игра слов и прямая отсылка к основной теме проекта. Я тогда еще шутил, что для нового журнала Смирнова подошло бы название «ПолитУр’а» – из-за его увлечения политикой с одной стороны и изготовлением самопальных алкогольных напитков с другой.
Первые три номера «Контры» – это был, конечно, ураган свободы творчества. «Звездные годы Карфагена», как сказал потом Гурьев. Было ясно, что это долго не продлится и вот-вот кончится. Это всего два года – с 1989-го по 1991-й. Время тогда было настолько плотно сконцентрировано, что каждый месяц, неделя, а то и день проживались как целая жизнь, целая эпоха. Как в начале XX века, перед Первой мировой – когда все ринулись что-то делать, музыканты, художники, поэты. И с общим ощущением, что отпущенного времени слишком мало.
Мы всегда хотели подвести под издание мощную теоретическую базу, и тем самым как бы вписать себя в соответствующий контекст. Знакомство с Юрием Давыдовым1 как раз пример такого подхода. Его книгу «Социология контркультуры» дал мне почитать Гурьев. Она уже тогда выглядела так, будто прошла через несколько сотен человек. Возможно, так оно и было. И, конечно, мне захотелось увидеть человека, который ее написал. Интернета тогда еще не было. Я пошел в книжный магазин на «Соколе», нашел одну из его книг, по выходным данным вычислил, что он работает в Институте социологии РАН, и поехал туда. Понятное дело, что меня там никто не ждал. Недели две-три я ошивался на ресепшене, перезнакомился со всеми, от аспирантов до уборщиц, пока, наконец, боссу не донесли о слишком настойчивом молодом человеке. В результате я получил доступ на закрытые лекции для сотрудников института, что по тем временам было фактом исключительным. И опять-таки: эти лекции вставляли посильнее любого рок-концерта…
Вечером я всегда провожал его до метро. Он обычно молчал, а я втирал ему про «Контру», про то, какие мы крутые и как мы «изменим мир». И как-то раз он остановился, посмотрел на меня с улыбкой и сказал:
– Саша! Я двадцать лет назад знал, что Вы ко мне придете…
Я, конечно, сразу понял, что он имеет в виду ))
Главная упущенная возможность этого общения – идея «круглого стола» Давыдов-Жариков-Летов. Давыдов и Жариков были готовы, но Летов продинамил. Не знаю почему. Хочется верить, что просто не смог приехать. А если бы получилось, то не исключено, что многие «проклятые» вопросы 90-х были бы поставлены и решены намного раньше.
ТЕКСТ КАК ПЯТНО
Для меня, в контексте журналистской деятельности, дизайн – это, скорее, редактура материала. Создавая некий артефакт, я заранее должен знать, как он будет устроен, как различные его части будут между собой взаимодействовать, и какого синергетического эффекта следует ожидать. Иногда нам приходилось жертвовать хорошим материалом в пользу того, что менее ярок, но зато лучше цементирует общую концепцию. Итак, я создавал некую конструцию, а Гурьев ее оживлял – населял разными безумными персонажами и идеями. В ходе этого эта конструкция несколько деформировалась, видоизменялась – так мы с ним и работали.
Мы с Гурьевым явно сошлись в понимании взаимоотношения формы и текста. Просто видели это взаимоотношение с разных сторон. Я священно отношусь к слову «текст», для меня это не просто буквы на бумаге. Я всегда рассматривал любую форму как текст. А Гурьев, в свою очередь, считал текст формообразующим. Отсюда, кстати, и родилась концепция «текст как пятно», которая изначально не предполагала ничего негативного. Но подвернулся случай, и Гурьев ввернул ее в «Энергетику пошлости» в обратном значении. Хорошая идея зря не пропадает.
Думаю, наш с ним творческий союз, который реализовался во всех созданных нами журналах, во многом обязан именно такому подходу – попытка создать текст, который являлся бы текстом по отношению к самому себе. Понятно, что когда люди с такими идеями внедряются в рок-журналистику, то что их интересует в последнюю очередь, – так это рок-музыка как таковая. Я считаю, что последние номера «Контры» очень сильные, потому что там мы уже забыли про весь этот гребаный рок и отдались журналистике как таковой. Мы, действительно, были не совсем из этого огорода и уж точно не были службой сервиса. Спустя годы можно сказать, что результатом я не сильно доволен, но попытка его достичь безусловно того стоила. Мы действительно старались и чего-то добились наверное. Мы явно отличались способом подачи информации.
Гурьев – чертовски сложный человек, он меня выбешивает на сто процентов. Уверен, что так же его выбешиваю и я. Это раздражение друг другом, которое у нас с ним существует на протяжении тридцати лет, в течение которых мы почти ни в одном вопросе не сошлись, наверное, и сделало этот проект. «Контра» для меня – это, конечно, Гурьев, Саня Серьга и Жариков. Центр, Левый полюс и Правый полюс. А вообще, «Контра» у каждого своя. Своя у Гурьева, своя – у меня. И уж тем более своя у тех, на кого она якобы повлияла.
ПРАВДА И ЗАКОН
Сибирский панк – он же «экзистенциальный», «интеллектуальный», «концептуальный» и т. п. – конечно же, никогда таковым не являлся. Эта была темная, мутная и неотрефлексированная волна чистого отчаяния, что, в общем-то, было характерно для 90-х. Панк в России вообще очень хорошо укладывается в национальную матрицу, – этакое «гуляй-поле», – «правда» вместо ответственности, и «понятия» вместо закона. Летов сделал «понятия» правдой, а Гурьев придал ей статус закона. Так я себе это вижу. Хорошая работа.
В отношении Егора Летова Гурьев прошел от любви до ненависти и немного обратно. У меня таких переживаний по поводу Летова никогда не было, я всегда был абсолютно равнодушен к нему как к автору-исполнителю, но, с другой стороны, всегда ценил его как продюсера, как человека, который создал свой собственный мир и очень грамотно его продвинул. Он единственный из всей этой «сибирской волны», кто придумал, как превратить все это дело в «попс» и снять сливки: сделать «Гражданскую оборону» известной на всю страну при полном отсутствии ТВ/радио-эфиров и интернета – это не шуточки… Вот в этом качестве он мне и дорог, – а «ГО» я никогда не любил.
ТАНЦУЮЩИЙ ШИВА
Я не считаю себя дизайнером обложек музыкальных альбомов, это довольно специфическая деятельность. Созданием рок-обложек занимались куда более компетентные люди, для которых такой способ самовыражения был и более органичен: тот же Коротич, который оформлял свердловский рок, или Гаврилов, который оформил вообще все, что только можно. В докомпьютерную эпоху у Гребенщикова был Вилли Усов, он и Майку делал оформления альбомов, у «ДК» была целая тусовка интересных художников, которые рисовали для Жарикова… Да, у меня есть опыт, я учился в МАрхИ, у меня есть представление о композиции, цвете, шрифтах, но для меня это скорее хобби, чем профессия. В оформлении музыкальных альбомов я практически никогда не ориентируюсь на музыку, записанную на самом диске. Для меня это просто повод отвязаться, поэтому я абсолютно свободен и делаю что хочу.
Что же касается каких-то конкретных работ, то, наверное, лучшее, что я сделал, я сделал для «ДК». С Жариковым работать всегда очень весело – никогда не знаешь, куда его понесет. Как-то мы сочиняли с ним очередное оформление, и он говорит: Давай эту половину покрасим фиолетовым, а эту – коричневым. Ну, чистый Ротко! Дичайшее сочетание. Можно идти вешаться… А он как раз и добивался именно этого депрессивного эффекта.
Жариков вообще большой оригинал, я его очень люблю. Таких людей, как он – поискать, второго такого не найдешь. Он всех провоцирует, производит своими комментами в фейсбуке угнетающее впечатление на людей, давит на все подряд болевые точки и заставляет тебя самого задуматься: Чувак, а ты-то чего!?. В общении он добрейшей души человек, но если он увидит, что ты чего-то не догоняешь, он, конечно, над тобой поиздевается. Я знаю его тыщу лет и все-таки уже более-менее научился улавливать тот момент, когда он начинает меня троллить. У него приколы и серьезка так перемешаны, что надо отслеживать каждую секунду разговора.
С БГ тоже была интересная история. Это альбом «Навигатор», 1995 года. Дизайн там вообще никакой, но, как говорится, есть, что вспомнить. Там на развороте вкладыша есть фотография: небо, пшеница и Борис Борисович по пояс в этой пшенице. Мы поставили эту фотографию, и Борис говорит: а ты можешь где-нибудь найти изображение танцующего Шивы? Покопались в разных книжках, нашли. Давай, говорит, поставим в нижний правый угол, прямо на пшеницу. Поставил. А можешь сделать его чуть-чуть попрозрачней? Сделал. А еще попрозрачней? Сделал еще попрозрачней. А если совсем прозрачным?.. В общем, убрал прозрачность до нуля, сидим, смотрим. Я говорю: Борь, но его же совсем не видно… Да, – говорит, – не видно. Но мы-то с тобой знаем, что он там есть!
Такой вот «метафизический реализм» своеобразный. Это, кстати, многое говорит о его творческом методе.
В то время мы как раз делали большой материал о Чебурашке в первый Pinoller, – встречались со Шварцманом, с Успенским и – с Юрием Норштейном, который работал над этим проектом как мультипликатор. И я спросил у Норштейна, не хочет ли он познакомиться с Гребенщиковым. – «О! Гребенщиков! Да, конечно!». И мы встретились в его знаменитой студии на «Войковской». Удивительное дело, но Борис тогда не знал, кто такой Норштейн. А Норштейн смотрел на него почти как на Бога, хотя тогда уже сам таковым по факту и являлся. В студии у Норштейна есть на что посмотреть, она выглядит как реальный завод: огромные объективы на подвесах, станки с ярусными планами для перекладки изображений, все сделано очень масштабно – на Бориса это произвело оглушительное впечатление. У меня, честно говоря, была такая тайная продюсерская идея, что два этих замечательных человека смогут создать какой-нибудь продукт вместе. Но Борис, видимо, решил, что в совместном проекте Норштейн его попросту задавит… Жаль, конечно.
СОЛОМЕННЫЕ САМОЛЕТЫ
Никакого «русского стиля» не существует вообще. Весь русский авангард, наши гордость и достояние, – абсолютно не русский. А совок – это вообще безстильное пространство, в котором про стиль никогда ничего не понимали. Я как-то зашел случайно на выставку «Современный дизайн России» в ЦДХ… Это же ужас просто! Такое ощущение, что попал в восьмидесятые. Там посреди зала стоит автомобиль «Лада-концепт» и выглядит так, будто его делал студент четвертого курса. Непонятно, что там у него с мотором, с шасси, с начинкой. Просто раскрашенная коробка на колесах. Абсолютное непонимание того, что такое дизайн. Как карго-культ у полинезийцев, которые поклоняются соломенным самолетам.
Вот музей Бойманса в Роттердаме: там в первых залах Босх и Вермеер, а в последнем – стул из IKEA и пылесос Дайсона. Для них это явления одного порядка – высшие достижения человеческого гения. А у нас главные «художники» страны – Шилов и Сафронов. Вот вам и «Лада-концепт» – получите, распишитесь.
Но! На той же выставке в дальнем углу на маленьком подиуме, стоял велосипед – я внимательно посмотрел – охренеть можно! Шикарно сваренная рама, крылья из гнутого дерева, чуть ли не каждый винт вручную сделан! То есть можем все-таки! В гараже, на коленке, но – можем! Вот во что нужно инвестировать, а не в эту херовую «Ладу». Но в этой стране это никому нахер не нужно. Как у того же Гребенщикова: «Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране…». Да это просто невозможно – быть послом чего бы то ни было, если тебя не понимают на автохтонном уровне. Дизайн – это прежде всего организация среды, а если мозги не организованы вообще никак, то и среда выходит соответствующая. В Европе ты садишься в метро на поезд «Симменс» с климатконтролем и на плавном ходу, – хоть шепотом говори, за три метра будет слышно, – а у нас вконагон шатается-гремит, зато весь обклеен какими-то цветочками, тиграми, библиотеками, цитатами, пушками-танками – те же соломенные самолеты, блин. Вся страна – имитация…
1 Юрий Николаевич Давыдов (1929–2007) – советский и российский философ и социолог, специалист по проблемам истории и теории социологии, социальной философии, этики, истории философии и искусства. Основатель крупной отечественной школы в области истории и теории социологии. Автор ряда фундаментальных работ по истории социальной философии и социологии XIX-XX вв. Доктор философских наук, профессор.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Москва, лето-осень 2017
материал подготовлен Игорем Шапошниковым
Приложение – обложки журнала Урлайт, журнала Pinoller, журнала КонтрКультУр’а
