Помню в детстве, ещё до музыкальной школы, я начал играть на семиструнной гитаре, и мама меня просила разучить песню «Гренада, Гренада, Гренада моя». Песня была ужасная, мама была прекрасная. Песня была изложена в научно-популярном журнале типа «Наука и жизнь», и я не по нотам, а по местам зажимания пальцев, её разучил. На мой день рождения, когда мне исполнялось лет семь, я её исполнил для девочек, которые ко мне пришли, сыграл на семиструнной гитаре. Моя бабушка играла на семиструнной гитаре производства тридцатых годов, на ней я и практиковался. Потом, естественно, одну струну я удалил, перепилил подставку на шесть струн и начал играть. Тогда же я сказал, что не хочу по кружочкам и палочкам исполнять эти песни, а хочу заниматься музыкой. И меня лет в одиннадцать-двенадцать сдали в музыкальную школу, которая мне понравилась ещё меньше, чем кружочки и палочки.
В музыкальной школе я был виолончелистом и все эти вибраты мне давались довольно трудно. Кроме того, у меня природный тремор, который не связан с алкоголизмом, потому как в тринадцать лет я не был в курсе этого дела. Учебная виолончель стоила тогда 18 рублей. Играл я на виолончели, играл, пока мне не сказали: «У тебя не очень длинная рука», и это правда. После этого мне было сказано: «Иди-ка, ты на контрабас!». Я говорю: «Мой контрабас стоит пятьдесят рублей», и он у меня появился. Сначала я его носил без чехла, граждане относились лояльно и старались меня обтекать. Веса его я даже не замечал и музучилище МОМА закончил по классу контрабаса.
Недавно я отыграл сессию на виолончели, записался на студии и надеюсь, что выйдет пластинка. Я собрался сам с собой, на барабанах играет Паша Юшханов. С Пашей мы можем говорить о проблемах загнивания не только Британии, но и всей европейской культуры, хотя оба иронически к этому относимся, а можем поговорить и об истории русской культуры, он – образованный, интересный, живой человек с образованием физика-математика. Он очень крут и играет всё лучше. Думаю, если бы я Пашу попросил озвучить дубли великих барабанщиков, он бы это сделал, но один раз. Я очень ценю то, что он со мной играет. Второй барабанщик, с которым я играю иногда, или часто – это Бигус, отличный музыкант, а зовут его Володя Глушко. Он играет джаз, джаз рок и прогрессив. Мы дружим с ним уже лет сорок.
После училища меня направили километров за сто от Москвы быть директором клуба. Но я пошёл искать другое место своего приложения и стал замдиректора клуба на улице Нагорной, а параллельно учился на психологическом факультете МГУ. После МГУ меня хотели взять в НПО «Энергия», которое обладало грифом секретности и производило ядерное оружие. Но я решил остаться директором клуба на Нагорной, где происходила всякая чертовщина. Туда приезжали какие-то кгбэшники, которые устраивали там интерклубы, привозили французских коммунистов, которые были заинтересованы в русских девушках. Им пригоняли девушек, и они там танцевали, а я им устраивал музыкальную программу. Играл на вертушках пластинки. У меня на вертушках была одна любовь – «T.REX», а с магнитофонов я им «Deep Purple» заводил, хотя это уже были 83й, 84й, 85й года. Это происходило каждую неделю. Должен признаться, что, когда я решил свалить из этого клуба, причём в тот момент люди сваливали целой толпой. Тогда я вытащил оттуда один раздолбанный в щепу контрабас, вынес из подвала никому не нужные какие-то удивительные советские ламповые усилители, которые я потом никак не мог восстановить или использовать. Там были динамики с трансформаторами, и я так и не смог понять, как они сделаны. Я выпаял из этих усилителей пару венгерских ламп, советские транзисторы, и куда-то всё это употребил.
Электрогитара у меня появилась в году 1976м. Какой-нибудь «Deep purple» мог неплохо сыграть. Я играл в группе «Молодые Голоса», которые позднее стали называться «Круиз». «Крутится волчок» – это уже сделано без меня, когда пришёл Гаина. Меня прослушивал Аничкин и какая-то тётка, из Москонцерта или типа того. Всё происходило в Московском Союзе Композиторов, а у них не было ни комбика, ничего похожего. Предложили мне включиться в какую-то радиолу, которая там стояла, и в которой не было джекового входа. Пришлось на месте подбирать какие-то переходники. В результате им моя игра понравилась.
Это было прекрасно: мы ездили в города, которые ныне являются фронтовыми – Славянск, Днепропетровск. Нами занимался Матвей Аничкин, и когда приходил заказ, «Молодые Голоса» садились в автобус или в поезд, и ехали куда-то играть. Город Ейск на Азовском море запомнился мне тем, что по приезду туда, я выпил бутылку местного пива и немедленно блеванул на ступеньки отеля. Мне сказали с сочувствием, без желания меня повязать в ментуру: «Ну что, понял?». Вода там была ужасная. Мы играли песни из репертуара «Весёлых Ребят», которые были королями сцены и какие-то песни «Deep Purple».
Была очень смешная встреча с Игорем Корнелюком, который эпизодически был в «Голосах». И совершенно эпизодически в «Голосах» бывал Саша Соколов. Мы потом вместе с ним участвовали в таком более-менее попсовом проекте как «Карнавал», где играли Кузьмин и Барыкин. В песне «Чудесный остров» я играл на вокодере. Я ездил со своим инструментальным составом в Латвию играть би-боп и там получил звание «лучшего би-боп гитариста», на барабанах со мной играл тогда Миша Плотников.
В какой-то момент, году в 89м-90м я понял, что не хочу больше в Москве находиться по причине того, что то, что играется здесь на гитарах, я выносить не мог. Меня совершенно не волновала политическая ситуация и даже экономическая, меня волновало – могу я играть или нет. У меня были какие-то иллюзии, что в Штатах я смогу что-то делать. С этими иллюзиями оказалось всё сложно, хотя, отчасти они оправдались, потому что я поиграл с кучей очень хороших музыкантов, а отчасти не оправдались, потому что я там всё время оставался, как они меня называли «канадским» музыкантом, который при случае мог что-нибудь сыграть. Мой рабочий график складывался так: мне говорили: «С первое по пятнадцатое ты работаешь без ограничения времени с такими-то людьми, а потом у тебя перерыв пятнадцать дней». Дело в том, что когда ты работаешь как сессионный музыкант, да ещё «канадский», то тебя могут не указать в релизах. Деньги заплатили – и пошёл на фиг.
В штатах я жил около двух лет и играл в довольно приличной студии как сессионный музыкант. Очень смешная история, как меня туда взяли. Я пришёл на отбор устраиваться на работу в студию и просто жутко хотел писать и не знал где у них санузел. Смотрю – люди играют на гитаре за головой, между яйцами технично фигачат. Ну, думаю, мне тут ничего не светит. Там гитаристов экстра класса так много, что их надо просто отстреливать. Но, когда отыграл – сыграл три-четыре своих этюда – импровизации по заготовкам, которые у меня были, мне сказали, что это интересно, именно то, что надо. Я их спрашиваю: «А где у вас сортир?». А в ответ слышу: «А у нас нет!». Затем меня спросили: «Ручки пульта можешь двигать?». «Отчасти» – отвечаю. Так я начал работать на студии в Сан-Хосе (Сан-Озе), в Калифорнии, где, якобы, записывались Дженис Джоплин и Сантана. Из известных людей я работал с металлистами «Black Crowds».
Самое смешное в моей жизни – это то, как я в первый раз прилетел в Нью-Йорк. В Москве был такой хиппи – Рулевой, он был немножечко, не сильно, но хромой. Когда я приходил к кафе «Аромат», где собирались хиппи в Гоголях, то мы с ним постоянно встречались. Потом я перестал быть хиппи, что-то такое произошло. И вот, в 1991м я прилетаю в Нью-Йорк, где, естественно, пытался экономить деньги. Было страшно, и денег особо не было. Я нашёл карту и улицу с тем названием, куда мне было надо. В итоге я поехал куда-то в Кингстон-Таун, где должна быть эта улица. Выяснилось позже, что улиц с таким названием в городе три штуки, а я в автобусе из аэропорта приехал не туда. Выхожу из автобуса, а там на улице стоит Рулевой. Я спрашиваю: «Блядь, что ты тут делаешь?». Он отвечает: «Блядь, это ты что тут делаешь?», – и так нагло уходит в толпу, в которой быстро растворился.
Как-то оказался я в одном из федеральных парков в Калифорнии, где мы с приятелем просто бродили. Вдруг вижу музыкальную группу, которая стоит и играет «В траве сидел кузнечик». Оказалось, это был «Парк Горького», наша популярная рок-группа.
Год в Техасе, в Майами я играл в фанк-группе «Dirty dirty funky stuff». Играл в абсолютно чёрной группе ритм-гитару. Когда мы с группой бывали в ресторане, черные девушки из группы поддержки, видя, что идёт белый стюарт, высовывали в проход ногу, стюарт падал, после чего начиналась драка. Про меня, когда мы играли, они прямо в микрофон говорили: «Это кажется, что он белый, он – чёрный!».
В Америке всё было неплохо, в общем, кроме того, что я начал разводиться со своей женой по телефону. Я собирался окопаться в Америке, а потом привезти жену, а она обиделась, года не выдержала. Суд произошёл с моим участием, когда я приехал. Со второй женой у нас совместных детей не было.
Меня много раз приглашали в буржуйский мир. Первый раз меня туда позвал Крис Катлер. Крис Катлер – это «Касссибер», это «Soft Machine». В один прекрасный момент в Доме Композиторов состоялся концерт, где играл «Кассибер», и на барабанах у них играл Крис Катлер. Я писал из зала им гадкие записки, что ненавижу левых. Крис заявил, что «автор записок пусть придёт на сцену после концерта», чтобы поговорить. У меня на шее висел кассетник «Walkman», и болтались наушники. Я сам небольшого роста, а Катлер оказался совсем маленьким. Я просто воткнул ему в уши свои наушники и спросил: «Это интересно?». «Да, это интересно!» – сказал Катлер, и я подарил ему эту кассету. После этого был перерыв полгода-год, я уже и думать о ней забыл, а он, оказывается, отдал эту кассету Робу Фриппу. Потом, в 1989м, я получил приглашение на «Гитар Крафт». «Гитар Крафт» – это и Европа, и Америка, и Япония, и Австралия. И Фрипп пригласил меня к себе.
Для этого надо было заплатить четыреста долларов, по тем временам – большую сумму, которую негде было взять. Тогда Фрипп сказал: «Путь приезжает за двести». Я попросил мне помочь людей, которые вокруг меня оказались богатыми, мы как-то наковыряли эти двести долларов, и я поехал в Берлин и поучаствовал в этом обучающем «Гитар Крафте». Всё происходило в посёлке, который был на территории Берлинской киностудии. Инструмент, «Ovation» с персональной доводкой, мне дали там и хотели, чтобы я его купил. Я сказал им: «Извините, друзья, но это не для меня!». Нетленное, что мы там соорудили, – это был концерт для Берлинского радио, где я придумал пару-тройку вещей. Виниловые пластинки с записями «Гитар Крафт» представляют известную ценность.
Там же я познакомился с одним человеком, который играл в «Гитар Крафт», причём он играл на «Стике». Играл тэппингом, пятью пальцами, стилем тэппинг-рояль. «Стик» представляет собой такую палку, на которой натянуты десять или больше, или меньше струн, на которых можно играть. Инструмент этот придумал человек по фамилии Чэпман, отсюда и название: «Чэпман Стик». Своеобразный инструмент и никогда не строит с гитарой.
Роберту Фриппу надо было бы жить в Советском Союзе. Все его лекции – это жёсткий левый фашизм. В конце срока он нас, своих учеников, проводил криком: «Гитар Крафт» закончился, валите на дискотеку!». Его жена Тойя (Toyah), панк-певица, до сих пор пользуется куклой для чайника, которую я ей подарил. Несмотря на то, что её проект «Sunday all over the world» имел все права на жизнь и возможности продвижения, но не пошёл, не повезло, хотя там было две-три очень хорошие композиции.
Вся эта история мне что-то, конечно, дала, но через какое-то время я понял, что я играю, как играл, меняются только инструменты. В 1993м году мы ехали с одной замечательной девушкой по Оклахоме и заметили там такое их «Сельпо», в котором было все: гитары, мыло, стиральный порошок, сэндвичи. Там, в «Сельпо» стояло две гитары: стоял «Гибсон» и стояла уценённая «Ямаха» за 900 долларов. «Гибсон» был тоже уценённый, аж до пятисот. Я посмотрел этот «Гибсон», у него было множество недостатков. Они, собственно, есть и сейчас. То есть, я его купил. «Гибсон Соникс Делюкс» чёрного цвета – это моя основная гитара. Я бы хотел купить другую, чтобы поставить туда раздельные канальные съёмники. В прошлом году я этим затеялся, но интернет портал сказал мне, что «русским не продаёт». Поеду в Англию, и, может быть, куплю.
«До-Мажор» я придумал и создал ещё до Америки, в 79-80х годах. В первом составе были я, Миша Плотников, а басисты там менялись. Был ещё Саша Воронин, покойный ныне, и, иногда появлялся клавишник Саша Соколов. Идея была сделать группу, которая играла бы как-бы одновременно, а ещё лучше – через такт и фри-джаз, и рок, и джаз, и джаз-рок. И чтобы это было органично соединено и переливалось всеми красками. Появились в поле слуха и всякие «Йесы» и «Кинг Кримсоны», мне стали говорить, что «Ты очень похож на Роберта Фриппа!». И внешне тоже (в то время).
Если кто-то находил площадку, то концерты происходили. И люди в проекте были разные. С Сашей Соколовым и Мишей Плотниковым мы общаемся и по сей день, а, скажем, басист, когда мы пытались издать пластинку, которую мы сделали с Радой Анчевской, потребовал миллион рублей. Я сказал: «Фиг ему, а не миллион!».
Почему именно «До-Мажор»? Потому что это самая простая, светлая и солнечная тональность. Меня часто подкалывают духовики: могу ли играть в ми-бимоле или в фа-миноре или ещё где-нибудь. А я говорю: «Да ради бога! Но, боюсь, вы не успеете!». Были какие-то репетиции, они были или домашние, или в каких-то ДК. В первом составе играл барабанщик из группы «Москва», которая записывалась на диске Давида Тухманова «НЛО». Он уже умер, к сожалению. Всегда был Саша Соколов и Саша Воронин, который играл на флейте, на саксофоне, он тоже умер.
Почему-то нас звали играть в «Курчатник» (ДК имени Курчатова), нас звали играть в «Табачник» (ДК имени Советского Табака), на Баумана рядом с синагогой. Иногда нам давали деньги.
Что касается Бори Раскольникова: познакомились мы в конце семидесятых, в метро. При этом я был очень волосатым, а Боря был уже тогда стриженным коротко. Мы оба были с гитарами и как-то так перекинулись взглядами и сказали друг другу: «Привет!». Так мы и познакомились. А потом оказалось, что Дом Аспиранта и Студента, куда я ходил к девушкам разным, на улице Шверника, совсем рядом с халупой Раскольникова (это была квартира на первом этаже пятиэтажки). И мы стали как-то общаться, дружить, иногда поигрывать в домашних условиях. У него в гостях стали появляться мои разные друзья. Потом у него появилась девушка, финская, которую он взял из общежития ДАС. И случилось это на Олимпиаду-80. Боря говорил с ней по-английски как мог, потому как девушка по-русски не очень понимала. Кормил её борщом, приютил, всё как полагается. Борис Раскольников работал в ДАСе электриком. Там было кафе между левым корпусом и правым, где мы весело, занимательно и интересно встречались. Иногда мы прямо там пьянствовали – ходили в соседний магазин и покупали там всякое вино. Кстати говоря, водку никогда не покупали.
У меня в то время была совсем другая жена, и был момент, когда Борис жил у нас, мы ему приобретали носки. У него была гитара, но комбика у нас не было, мы сидели и тренькали. У нас было с Борей несколько концертов, но почему-то это было не продуктивно. У него был такой момент – сайт расходящихся тропок. Он никогда не мог запомнить сетку композиции. Иногда с ним можно было играть, когда я играл стационарный рисунок, а Боря внутри него что-то делал, и это было интересно. Мы много времени провели вместе, обсуждая каких-нибудь Сартров. Вместе же обсуждали каких-то девчонок.
Общаться с Борей мы снова стали в 1991м году. При всех его многочисленных недостатках, был абсолютно феноменальным человеком. Временами это был невероятно солнечный человек. В последний период жизни Бори, я был несколько удалён от него и некоторое время после его смерти боялся встречаться с его женой, Владой Раскольниковой. Но вот недавно Володя Рацкевич позвал всех на концерт, и я увидел, что она делает. И это было очень хорошо с моей точки зрения. Кто-то там сказал: «Эта ведьма делает очень хорошую музыку». Ведьма она или нет, это не мне судить, но она была в образе. Я очень рад, что после Бориса остался человек, которого интересно послушать. Интересно, иной раз страшно, иной раз хочется выпить во время этого слушанья. Если бы была возможность, я бы поставил только замечательные и отличные оценки творчеству Влады Раскольниковой.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Игорь Шапошников
июль 2017
