Моя мама с детства меня приучала к музыке своим примером – она прекрасная пианистка. Она не пошла по пути профессионального музыканта, закончила музыкальную школу и очень хотела пойти дальше, но в итоге стала физиком – закончила физфак МГУ, много выступала в ДК МГУ, что на улице Герцена. Дома всегда играла классику в высокой технике, мне всегда было интересно с ней погружаться в мир музыки.
Я в детстве мечтала быть актрисой, у бабушки скопировала паспорт и вклеила своё фото, в графе профессия написала «актриса Большого театра». Когда я сама уже училась в Университете, я тоже участвовала в самодеятельности, и тоже в ДК МГУ. Режиссёром там был тогда Роман Виктюк.
Я с детства любила петь, во втором классе пела классические арии. Дети смеялись надо мной, а учительница почтительно говорила:
– Не смейтесь, вы не понимаете, какой у неё необыкновенный голос.
Действительно, я пела очень красиво, у меня был поставленный от природы голос, который менялся в течение жизни.
В студенческие годы, когда начал появляться андеграунд, я почувствовала, что очень много интересного вокруг происходит. Я училась вместе с Андреем Сучилиным, наблюдала первые выступления «До Мажор», несколько раз участвовала в их концертах. Андрей занимался экспериментами, сложными ритмическими, построениями. В то время мы ходили на разные необычные концерты. Сучилин меня позже познакомил с Сергеем Летовым, который в свою очередь познакомил меня с творчеством Диаманды Галас – привёл к себе домой и буквально заставил слушать её песни. Вначале она мне не очень понравилась, только с годами мне стала интересна её техника исполнения.
В школьные годы я слушала Роллинг Строунз. Моя мама выиграла в лотерею катушечный магнитофон Комета, а наши родственники работали в городе Архангельск на радио и записали нам много песен группы Роллинг Стоунз и Баккары. Но мне больше Роллинг Стунз нравился. В университете я пела под гитару романсы Изабеллы Юрьевой, Вари Паниной, они оказали на меня влияние. Высоцкого слушали в основном мои друзья. Зоопарк я тоже любила. На русские группы тоже потихоньку ходили. Когда открылась рок-лаборатория, слушали «НОМ», группу «АВИА» – в рок-лаборатории был Юра Поповский, с ним что-то придумывали какое-то звукотворчество, озвучивали фильмы Годара, за экраном сидели. С нами иногда участвовал минималистический танцор Сергей Седов, сейчас он знаменитый писатель-сказочник.
В Доме Художника, 2000
С Иваном Соколовским вместе у нас был концерт незадолго до его смерти, даже строили совместные планы какие-то. С Лёшей Борисовым неоднократно участвовали в разных концертах, это замечательный музыкант, очень спонтанный, прекрасно мыслящий, но, когда я училась в МГУ, я его не знала, только Сучилина и его многих друзей. Дружили с группой Николай Коперник, с Юрой Орловым познакомились. У нас учился Олег Мочалов, который играл на двухгрифовой гитаре – необыкновенный музыкант. Он занимался экспериментальной музыкой и имел внешний вид человека из рок-культуры – длинные волосы, круглые очёчки, очень улетающий в далёкие пространства образ мыслей, интересные эксперименты с со звуком, c сознанием, с какими-то записями. Он издавал журнал, посвящённый экспериментальной и рок музыке. Очень яркая личность, иногда вместе выступали с ним.
Я немного тусовалась с хиппи, знала людей, некоторые из них назывались отцы, они заходили в прикидах соответствующих, вместе все собирались в кафе Турист на Чистых прудах, тогда Кировская, или в Джелторанге, в Этажерке собирались, рядом с булочной на улице Горького, на втором этаже. Общались хорошо. Слушали музыку вместе, обсуждали кто кого знает, гнали телеги, много было мифотворчества, люди могли выдумывать собственные биографии, давали себе клички вымышленных персонажей. Я сама попадала в ситуации, когда, например, приходила в гости к другу, а он, не договариваясь со мной, говорит всем что приехала герла из Прибалтики, и я начинала говорить с диким прибалтийским акцентом, с порога вписываясь в это образ.
Радовали нас такие игры, это было легко и безобидно. Это было широкое движение, все ездили в тот же Коктебель, тусовались, ходили друг другу в гости, вписывались на найт. Старались попасть к людям, которые тебя интересуют, поближе общаться, дружить, в общем это был способ найти друзей. Там был большой поток информации, каких-то фильмов, которые тогда были недоступны, недоступной тогда музыки и книг. Я не то, чтобы прям хиппи была. Тогда они делились на системные и присистемные. Я себя отнесу скорее к присистемным, то есть у меня были друзья из системы, иногда у меня кто-то дома ночевал, останавливался, мне было интересно общаться с людьми, открыться новой информации, иногда попадались люди очень образованные.
У меня была подружка по кличке Герла. Не важно, как её звали на самом деле – мы её звали Герла. Мы с ней вместе снимали комнатку одно время около метро Библиотека Ленина. То была комната в огромной квартире, когда идёшь из комнаты на кухню, чтобы чайник нагреть, и за то время, что ты обратно идёшь, чай остывает, такой длинный коридор был. Мы сидели в той комнате, лепили какие-то фигурки из глины, фенечки пытались делать. Герла всегда ходила в мягких шляпах с полями, в очень специальных прикидах, то есть это была как бы дорогая одежда, но самодельная, на которой были какие-то вышивки, чуть ли не поверх нижнего белья. Много одежды перекрашивалось, какие-то тряпки, эти наряды были очень красивы у некоторых людей.
Как-то я жила в Климентовском переулке, там я тоже снимала комнату, и в этот период пошло, что мне попались какие-то тряпочки хорошие, и у меня пришло осознание, что я должна была делать кукол, и я начала делать кукол, даже к подружкам приходила и их «подписывала», что они должны сидеть и шить кукол. Я заранее представляла себе, что будут делать эти куклы, мне казалось, что надо что-то такое сделать, и куклы начали одно время меня так манить, что я одно время видела, как они выглядят, из чего волосы надо сделать, как лицо вышить, довольно много кукол я делала. Одно время я даже пыталась их продавать, чтобы снимать комнату или мастерские, но эти продажи не увенчались успехом, то есть это было небольшое время. Мы ходили на «торга» в Измайлово, где я познакомилась с моим другом Пахомом – Сергеем Пахомовым. Мы всегда созванивались с ним:
– Ну чё, пошли сегодня на торга?
– Пошли.
Он рисовал лубки, потом он стал видным деятелем культуры, в кино снимался, но сначала он закончил училище художественное и рисовал лубки прекрасные, смешные – «лесной Федюк по голове тюк» – изображения маньяка с топором в лесу, и такие весёлые сцены с ним, такой пост-лубок. А я делала кукол очень красивых. С Сергеем мы потом участвовали в фильме Германики “Да и да”, там я изображаю баяниста, а он – художника. Несколько лет назад этот фильм вышел, нормальный фильм такой, мы потом ходили смотрели его.
Однажды к нам на «торга» подошёл парень, тоже из хипповской тусовки, по кличке Красноштан, он мне сказал страшным голосом:
– Что, наколдовала кукол?
Я ответила:
– Что-что-что?
А он мне опять страшным голосом:
– Ты зачем здесь продаёшь? Ты не должна эти вещи продавать, они уникальны, ты что здесь стоишь у прилавка. Больше сюда не ходи!
Ну и действительно, я туда несколько раз ходила и потом поняла, что я это делаю для души, как выражение другого уровня вещей, никогда массовой продукции не делала. Один раз подошёл ко мне в Крыму человек, заказал мне какую-то куклу, и сказал:
– Если увижу вторую такую же куклу, то я с тобой не буду разговаривать!
Я сказала:
– Нет – нет.
Но, я никогда не делала ничего массового. Не только кукол – мне всегда во всём хотелось найти новый язык, новый образ какой-то, но я периодически возвращалась к куклам. У меня были выставки кукол, даже получила диплом от музея Декоративно-прикладного искусства как народный мастер, участвовала с другими мастерами в выставках. Однажды была выставка моих кукол в Париже, которая пользовалась большим успехом, и многие люди захотели мои куклы получить себе. В разных местах были выставки, в том числе в ГЦСИ, в театральном музее им. Бахрушина, в галерее “Беляево”, в специальной кукольной галерее “XXI век”. Почему-то куклы всегда сами себя хотят выставить, и это случается периодически. В другое время, они у меня лежат в чемоданах, я их всех не вывешиваю, зачем мне жить среди кукол. Моя приёмная дочь из Чили, она живёт во Франции, и она тоже делает куклы. Как-то раз я её встретила где-то, и она сказала:
– Я хочу сделать для тебя куклу.
У этой куклы балалайка и четыре колка, как какая-то дополнительная возможность.
Мои куклы сравнивали с работами Параджанова. У меня есть большая баба-яга, такая некая старуха с лицом, сделанная из яичных упаковок, как папье-маше. Я сама придумала эту технику, выкрасила фиолетовыми чернилами, очень красиво сделала лицо, из каких-то веток сделала брови, очень красивый костюм. Большая кукла, я её редко достаю, она в человеческий рост, и все её очень любят. Меня сравнивали с народным мастером, некоторые народные темы мне близки, с одной стороны, с другой стороны я никогда не имитировала народный стиль.
Как есть церкви без единого гвоздя, так недавно выяснили, что были куклы без единого стежка на Руси. Я тоже такие куклы делала – куклы скрутки, когда шить неохота или сил нет, нитку там вдевать – всё это накрутил, навязал, вот как-то вот так, и получилась кукла. Но вот, чтобы обязан всё скрутить от начала до конца – мне это не интересно. Если я захочу, я могу и сшить, и склеить, нарисовать что-нибудь. Я никогда не придерживалась никаких канонов, мне это не интересно, я свободный художник. Раньше образы приходили сами, а сейчас я даже не знаю, чего я хочу, просто есть тряпка есть свободное время, взял, что-то сделал – нога, потом рука какая то, иногда это образы каких-то животных. Материал сам находит форму, и я делаю куклы, пока я не успокоюсь – кручу, бормочу что-то, пытаюсь вернуть утраченное состояние собственное или создать то состояние, которого ещё не было.
Куклы можно делать из любого материала. У меня есть кукла собаки из двух вулканических камней, завёрнутых в тряпку. Ещё делала куклы Солнце и Луна, тоже из необычных материалов. К куклам я отношусь с интересом, пока их делаю, потом мне они уже не интересны, после того как я их сделаю. Восприятие кукол у нас и за границей примерно похожее – там, где есть тяга к волшебству, к миру необыкновенному, там всё примерно одинаково. Но, некоторая разница есть. За границей они всё же рассматривают кукол более функционально – а это для чего? а это зачем у него? а как мне это поможет в жизни? И надо таким людям объяснять, что это вот я сделала в момент вот такого душевного настроения, и когда я это сделала, я почувствовала, что я какой-то иной стала, или на иной уровень поднялась. А что, говорит – я тоже буду так, если куплю её? – конечно будете! – и берут для авторских коллекций.
У каждой куклы свой адресат, свои пространства. Во время каждой выставки кукол разворачивается своя история с людьми, которые на этих выставках побывали – кто-то решает куда-то поехать, что-то сделать, что-то изменить в себе. Всегда по-разному, но это есть. На одной выставке в Италии я рассказывала про каждую куклу по полчаса, это было удивительно. Если люди готовы, то можно развернуть целые сказания про куклы, про то, что это за существа, и как они связаны с нашей жизнью.
В детстве у меня был кукольный театр. Раньше в Детском мире центральном продавались перчаточные куклы, и у меня была их целая коллекция, сама придумывала для них спектакли. Повлияло ли это на то, что я потом делала куклы, я об этом не думала никогда. Одно время я делала фей, это ещё до тряпок – я делала кукол из пластика, типа домашней керамики, можно замешивать с краской её, в том числе краской для лица, и сделала порядка сорока фей. Маленькие и разные – это необыкновенные феи, некоторые из них сверхскоростные – они с большой скоростью летают в пространстве, другие более такие бабушки волшебницы, другие – воображальные девочки, другие глуповатые, с сумочками какими-то. Я жила дома целый год, почти не выходя, будучи полностью увлечённой этими феями. Потом сделали фильм про них, этот фильм один раз показывался у Славы Пономарёва на фестивале Пандус, который был посвящён тому, что пытались спасти Дом Коммуны на улице Орджоникидзе, «Спящий на склоне» – кажется так мы назвали этот фильм. Часто бывает, что кукла для взрослого человека является большим волшебным откровением, чем для ребёнка.
Сами мы тоже наряжались в какие-то тряпки, фигурировали на природе, издавая странные звуки. Это были уже арт-перформансы, этим мы тоже увлекались долгое время с моим другом Германом Виноградовым, и другими прекраснейшими деятелями андеграунда, издавали звуки, которые были явно не из этого измерения, а из каких-то других пространств и времён, пение каких-то звуков, мелодий фантастических.
Поклонницей Виноградова я являюсь давно, пару раз попала на его концерты, когда он ещё был на улице Воровского, там выступал он, где был театр Васильева. Герман там имел собственное арт-пространство, потом я оказалась у него в квартире на Курской, и с ним мы начали с 95 года общаться творчески очень интенсивно, и каждое воскресенье, не пропуская ни одного дня, в течении 12-ти лет я участвовала во всех Бикапониях. Сейчас это случается уже реже, сейчас мы уже договариваемся, участвую иногда, когда меня прямо тянет прийти. Это необыкновенные пространства, где все стихии звучат – стихия огня, воды, земли, и всё это проявляется в самых неожиданных сочетаниях.
Огонь поднимался через несколько этажей сеток и разбивался о железный лист, я стучала в бубен, Герман меня просил интенсивно кричать, чтобы через крик вырваться в пространство Творца Огня. Также там я делала очень нежное пение, тихое под самодельную железную флейту, под гитару – переход от экстатических состояний к состояниям очень нежным и тонким, где невозможно дышать даже. Воссозданная гармония мира в простой московской квартире – это удивительно. С Германом мы делали очень много совместных перформансов на разных выставках, на улицах, галереях, часто Герман любит на снегу всё это делать, ощущая свою хладостойкость, в достаточно непринуждённом костюме это делает, с газовыми горелками, декламируя стихи. Я тоже в этот момент пела, читала свои стихи, издавала различные звуки. Это было необыкновенно – мир пост-футуризма, такая преемственность от старых авангардистов, очень увлекательно.
Однажды мы делали перформанс в центре Москвы на бульваре, была такая артгруппа «Слепые», Аня Кузнецова там участвовала и Саша Маргорин. Меня поразило то, как к одному из перформансов я сочинила за вечер пять или шесть песен на английском языке, но я их забыла с собой взять и выучить, со мной такое часто случалось. Один раз я нарисовала картину к выставке на театральной олимпиаде, и забыла принести эту картину на выставку. Я была там в зелёной парчовой тряпке и просто звуки издавала какие-то. Но всё равно прекрасно было.
С Юрой Балашовым в клубе Дом
Это всё было более как представление, и к каждому такому действию мне вначале представлялось, что надо писать специальный текст, специальную музыку, поскольку ситуация там о чём-то, это даёт повод, творческий толчок, чтобы погрузится в это пространство, и я начала писать тексты в какие-то моменты, писать мелодии. Когда я писала мелодии, я всегда писала значками – какая-нибудь птичка вылетает в каком-нибудь направлении, или люлька раскачивается, или звук качается так, а потом зажимается, закручивается. То есть, это какие-то картинки, которые описывают качество звука, и интересно, что потом мне эти звуки удавалось воспроизвести, то есть это не чтобы спонтанная импровизация, а это создание определённых звуковых картин за счёт придумывания необычных звуков. Мне это очень нравилось.
Перформанс в фонтане ВДНХ с Германом Виноградовым и Вилли Мельниковым в 2001г
Где это сейчас всё, как это всё – какие-то записи, конечно, сохранились, куча всего в кассетах есть, но нет времени это всё оцифровать. Некоторые вещи были уникальны по своему настрою, не то, что это имело великий смысл, перформанс же это одноразовое действие, сейчас такое уже невозможно, люди уже всем пресыщены, всё видели, такого волшебства сейчас нет. Хотя, ранее я слово «волшебство» не любила, в одном из моих стихотворений было “… не говори слово волшебный”.
Тогда казалось, что ты открываешь мир, казалось, что ты создаёшь абсолютно свободный художественный жест, который не повторим и уникален, создающий чувство радости и внутренней невинности. Когда ты знаешь всё про эту жизнь, богатый опытом, ты намерено всё упрощаешь, теряешь слова. Раньше слов не было, потому что они были не нужны, а сейчас слов нет, потому что они ничего не передадут всё равно. Песни с маленьким количеством слов, текста, уже тоже надоели. Я хочу в следующем году перейти к музыкальному оживлению собственных старых текстов, которые очень сложны по своему языку. Я хочу возродить сложность языка и сложность музыкальных фраз. Хочу отойти от популярной музыки, вернуться к академической, близкой к средневековой музыкальной ткани.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
Зима 2018
