По рассказам родителей, моё первое выступление состоялось на авиарейсе Москва – Волгоград, когда мы летели к дедушке в 1971м году. За своё выступление мне удалось собрать в самолёте немного конфет – я шёл между креслами и пел какую-то песню, вернувшись с гонораром.
В детском саду я оставался на ночёвку на круглых сутках, и слышал, как ребята собирались на веранде. Я лежу, мне нужно заснуть в непривычной для себя остановке, и слышу где-то там гитарный бой – это впечатление и стало для меня началом музыкального анализа.
Надо отдать должное родителям, потому что они отвели меня «на музыку» и оплатили пятнадцать рублей в месяц за обучение в музыкальной школе. Так что пошёл я с шести лет и в обычную школу, и в музыкальную. Все ребята просто с портфелями, а я ещё с папкой нот, потому что надо после школы зайти в соседнее здание музшколы и, наверное, мне всё это нравилось. Мои воспоминания о средней школе – это большое серое пятно, запомнились лишь какие-то яркие обрывки. Мы поменяли место жительства, и из музшколы я перешёл в детскую хоровую студию с теми же предметами – фортепиано, сольфеджио, музлитература. Там я встретил преподавателя, который впервые в моей детской жизни обращалась к детям на «Вы». Так я начал встречать интеллигентных людей всё чаще. После восьмого класса, в 1984м, я поступил в музыкальное училище, и всё интересное началось уже там.
У родителей были магнитофонные катушки с «Битлами» и два магнитофона – старый литовский «Айдас» и «Маяк-203». На пластинках были Пугачёва и всё, что полагается: «Зодиак» и «По волне моей памяти» – набор нормальной советской семьи. Меня до сих пор поражает, что инструментальный альбом «Зодиак» был востребован таким беспрецедентно большим тиражом. У моей бабушки тоже был проигрыватель и грампластинки более старые: Кукарача – Утёсов – Шульженко. Общаясь с вертушками, я удивился тому, как просто повлиять на звук, прикоснувшись пальцами и сдвинув иголку по дорожкам. Пугачёву можно было замедлить или ускорить – послушать, как она поёт голосом Буратино. Я с интересом крутил ручки и смотрел в зелёный глаз радиолы.
Кассеты с музыкой стали популярны позже, именно в контексте плееров. Мы переписывали музыку на кассетных деках, это было приятно, что теперь можно было взять с собой какой-нибудь «Юнисеф» и пойти с музыкой в наушниках по улице – это казалось тогда невероятным прорывом техники. Костя Гаврилов, мой друг по музучилищу Ипполитова-Иванова, привёз мне как раз такой «Юнисеф» из первых заграничных гастролей «Альянса» в Берлине. Теперь с музыкой можно было перемещаться, она стала жить вокруг нас, что ясно видно сегодня, когда все ходят в наушниках.
До электронных инструментов я дорвался ещё в пионерском лагере. Лагерь «Огонёк» находился в Подольском районе, в районе станции Кресты и числился за Министерством среднего машиностроения. Там был пожарный прудик и пара деревень в пешей доступности, и все знали, что «если что», то надо бежать в ту сторону, через забор, через лес, туда, где железнодорожная станция. Я бывал там с шести до четырнадцати лет, в начале на летние смены, а потом и зимой. Линейки и факельные шествия для меня не были главным. Лагерь считался хорошим – на полдник там давали бананы и бутерброды с икрой. В лагере были и электрогитары, электроорган «Юность», усилительные колоночки и был зал, где показывали киношечки. Это была оформленная и доступная культурная жизнь. Там на дискотеках уже звучали электронные композиции «Крафтверк», “Спэйс”, и это было действительно интересно для меня, хотя и звучало одновременно с Никольским и всем остальным. К концу восьмого класса встал вопрос “Что делать” дальше, и я решил поступить в музучилище имени Ипполитова-Иванова, где я и проучился до 1988 года на отделении хорового дирижирования.
В музыкальном училище мы с друзьями решили создать декларативный союз под названием «Хлебников Электроникс», где присутствовало бы наше русское начало и что-то модерновое. Интерес однокурсников к современной классической музыке и посещения концертов Губайдуллиной, Шнитке и Денисова в Большом зале Московской Консерватории перерос в кружок по совместному музицированию. Мы ощупью пробовали вместе играть на акустике и электронике, чтобы осознать себя музицирующими в каком-то заданном стиле. Кстати, вместе с нами параллельно училась Жанна Агузарова на отделении народного вокала, но тогда её именовали Ивонной Андерс. Другой наш сокурсник, Артём Денисов, живёт сейчас в Австрии, закончил Моцартеум (Mozarteum), где учился композиции и пианизму.
Когда наше обучение близилось к завершению, и мы сдавали выпускные экзамены, Костя Гаврилов познакомил меня с Юрием Орловым, с которым они жили через дорогу на 1й и 2й Дубровских улицах. Так в 88м году летом я оказался в составе группы «Николай Коперник».
Когда мы познакомились, «Коперник» должен был записывать несколько песен в четвёртом Тон Ателье в Останкино. Нужно было сыграть несколько тактов на рояльчике на этих записях, там всё у нас и определилось. Мы начали общаться, и Юра Орлов спросил меня, знаю ли я таких музыкантов как группа «Джапан» и Дэвид Сильвиан. Попросил сыграть несколько тактов в минимализме, я сыграл, и он тут же сказал: «Всё, играешь!». В Тон Ателье у нас был всего один эффект – обработка звука Yamaha SPX, который нам дали по знакомству на запись. Эффекты ревера делались с помощью плёнки, и когда бобина заканчивалась, звукорежиссёр Всеволод Движков обращался вежливо к ассистентке: «Смените плёночку, пожалуйста!». Мы запросили из фонотеки всякие шумы голоса и звуков и поместили их в нашу фонограмму. Эти композиции вышли пластиночкой – миньоном на фирме «Мелодия» с красивым оформлением: две заглавные буквы «НК» в виде иероглифа с рецензией Александра Дугина на задней стороне обложки.
В Центре друзей Стаса Намина нам раздали специальные корочки о том, что мы трудоустроенные с фотографией и шикарной печатью. Мы могли пройти на любое мероприятие в ПКиО как друзья группы Стаса Намина. Он пригласил нас в свой центр, предоставил возможности молодым артистам. Собрались достаточно яркие коллективы. Стас был заинтересован на тот момент собрать у себя наиболее интересные группы, был интерес за границей к культурной перестройке (-Perestroyka-), и мы питали большие надежды, что вольёмся в мировую культурную среду, начнём взаимодействовать и достигнем процветания. Было много ожиданий на сей счёт. Мне было всего восемнадцать лет, и всё это виделось тогда весьма интересным. У нас оказалась самая лучшая комната, впоследствии там оказался кабинет Стаса Намина. Это была комната на верхнем этаже с прекрасным балконом с шикарным видом на Москва-реку. В репетиционной комнате были зеркала, и на стенах мы язвительно написали: «Стас хочет добра». Все были молоды, имели массу свободного времени, и репетиции могли длиться с часу дня до позднего вечера. Или мы могли просто собраться и пойти в ЦДХ на выставку вместо репетиции.
Когда временами нам с «Коперником» не удавалось репетировать в Центре Стаса Намина – кого-то подселяли или забирали комбики для концерта, репетицию устраивали не на базе, а в квартире у Бориса Раскольникова на Шаболовке. Он в то время исполнял роль второго или третьего гитариста, а первым был Костя Баранов. Я был салагой, а Борис Борисович являлся самым солидным персонажем нашей компании – хозяин квартиры. У Бориса музыканты включались в «Вегу» или «Электронику». Я играл сидя в кресле на «Prophet 600», и было приятно, что не надо было читать с партитурного листа, надо было самому придумывать партии.
Борис однажды спас меня от люберов. То было такое время, когда в Парк Горького небезопасно было заходить, особенно если ты ещё имеешь приличный вид. Я шёл на репетицию, немножко опаздывал, и где-то на подходе к Зелёному Театру меня начала окружать стая парней в клетчатых штанах с заправленными в них свитерами. Я почувствовал себя дискомфортно и вдруг услышал сзади уверенный крик и увидел, обернувшись, что ко мне идёт Борис Борисович, импозантный, расслабленный, с хорошей осанкой, в расстёгнутой кожаной куртке, улыбаясь своей знаменитой улыбкой, без тени сомнения от присутствия инферналов. Накричав на них, он меня вызволил из этой ситуации, избавил от неминуемой неприятности.
Бориса отличало простое общение – он всегда чувствовал себя радостным ребёнком и открыто смотрел на мир. Любил увлечённо спорить, когда в творчестве речь шла о партиях, порой доходило до схватки. Чему я у него научился – держать драйв, грув, кач. Он шептал, говорил, кричал: «Держим, ребята, держим, держим!». Это ощущение, что мы хотим прийти к ощущению, что мы все вместе, и мы держим! Борис подарил мне ощущение, что, когда мы вместе и мы держим, это действительно круто. Научил, как поймать это ощущение, как добиться того, что мы вместе хотим, и держать его. Мы собираемся, и мы держим!
У Володи Гуськова, нашего музыканта-гитариста, был любимый гитарист Дэвид Гилмор из «Пинк Флойд». Как-то на репетиции у Володи порвалась струна, мы прервались, и он надвязывал, чинил свою струну. Вдруг открывается дверь в репетиционную и в комнату заходит его любимый Дэвид Гилмор! Гилмор разглядывает нас, видит Володю с гитарой, рассматривает его самодельную примочку-дилэй с наклейкой «Soviet Union» и маленьким дисплейчиком. Дэвид очень заинтересовался этим прибором, потому что он выглядел весьма непривычно. Когда Володя довязал свою струну, Стас Намин попросил нас сыграть что-нибудь для Дэвида и его друзей. Мы сыграли пару вещей, и я видел, что Володя был совершенно потрясён тем, что оказался лицом к лицу со своим кумиром. Насколько это интересно, когда тебе восемнадцать, и ты находишься в интересном месте, в интересное время, и вокруг тебя происходят невероятные события. Например, ты слушал самозабвенно в плеере Питера Габриэла, а через несколько месяцев, открывается дверь, и этот самый Питер Габриэл оказывается на пороге перед тобой, заходит в твою репетиционную комнату. Иностранные гости внимательно разглядывают инструменты и аппарат, на котором мы играем, и мы вдруг ощущаем себя избранными и, что действительно в стране и с нами происходят удивительные изменения, а это очень важно.
На студии Стаса Намина был уже набор эффект-процессоров и разной обработки, мы смонтировали новое оборудование и начали понимать, что мы набираем обороты, растёт динамика, что ещё год назад мы писались в Тон Студии с плёночным ревером, а теперь у нас уже появились первые сэмплеры, и каждый месяц к нам заявляются какие-нибудь звёзды, которых даже по телевизору тогда ещё не показывали!
Виделись мы и с Фрэнком Заппой. Заппа передал для студии аппаратуру, на которой впоследствии записывались «Николай Коперник», «Моральный Кодекс» и многие другие группы: «Сплин», «Аукцион», «Шпиглет», «Нюанс», «Минтрэйторс», «Ночной Проспект».
Впоследствии на студии появился Александр Морозов и организовал там «Moroz records», – тяжёлое подразделение SNC. С «Коррозией металла» у нас были дружеские отношения, по их просьбе мы всегда им помогали – записывали всякие звуки в треки с удовольствием без всяких проблем. Из «тяжёлых» была группа «Шах», где Антон Гарсия занимался аранжировками, и они тоже тратили много студийного времени для создания своего саунда. На SNC были звукорежиссёры, которые специализировались на тяжёлой музыке, там работали Евгений Трушин и Сергей Соловьёв, который впоследствии долго работал с «Парком Горького» и уехал с ними в Америку.
В начале сентября мы отправились на фестиваль «Звёзды-88» в Киев. Там собирался большой состав участников: из Питера были «Авиа» и «Странные Игры», из Москвы – «Звуки Му», «Коперник». Я всех увидел, когда играли на стадионе «Динамо – Киев», в гостинице познакомились ближе, когда выпивали пиво, и звукорежиссёр «Звуков Му» разобрал телевизор на мелкие детали. Потом у нас состоялась поездка в Челябинск, в Калининград. Игорь Ермилов и Паша Оганов взялись устраивать «Копернику» концерты. Оказалось, что нас приглашает человек по имени Август в Голландию на «Арт–Шип», на бывший рыбацкий борт, раскрашенный согласно новому названию. Театр Васильева и группа «Николай Коперник» должны были плавать на этом корабле по всей Голландии. В программе сначала было выступление театра, потом концерт группы. Выставлялись колонки, и на пристани должно было происходить действие, одновременно с корабля продавалось пиво. Но сам тур в последний момент отменился, и я поехал загород к другу по музучилищу на дачу. Проснулся утром, чищу картошку на крыльце и тут смотрю – идут Олег Андреев и Митя Цветков, басист и барабанщик из «Коперника», которых прислали меня найти.
Оказывается, поездка состоится, едем всё-таки в Голландию! Мы пропустили первый концерт, но отыграли весь тур! Летом 89го мы месяц прожили на воде. В Голландию мы летели компанией KLM, сдали инструменты в багаж, и по прилёту выяснилось, что не хватает моих синтезаторов и чемодана нашего гитариста Володи Гуськова. Обнаружился похожий чемодан, но не его. Мы провели несколько часов в аэропорту, пытаясь найти наш багаж. Выяснилось, что он улетел куда-то не туда, но его обещали нам доставить. В чужом чемодане оказались женские вещи и конфеты, которые мы съели. В моём багаже было два синтезатора и секвенсор, который переключал программы по ходу вещей, как было запрограммировано. На первый концерт мне дали клавинову, по сути – рояль, пришлось всё играть на пианино, виброфоне и скрипке вместо моих накрученных звуков.
На волне перестройки случился тогда же фестиваль в Бельгии, куда приехали «Вежливый Отказ» и «Альянс», там должен был выступить и «Коперник». Это был второй наш концерт за границей, я стоял перед сценой и вдруг увидел, как идёт работник компании KLM и несёт в руках мои кофры. Переговоры с KLM вёл Митя Цветков, наш барабанщик, он владел языком и нормально объяснил, кто мы такие и куда поедем, в результате нам доставили инструменты прямо перед концертом. В нашей программе были «Каменные очи», «Дымки», «Женщина с волшебными глазами» – классика того периода. На каждый концерт Коперник придумывал какие-то элементы шоу: то группа раскачивалась под разными углами, то мы затягивали целлофаном сцену и рисовали там подводный мир – это был индивидуальный подход к каждому концерту.
После Москвы 89го, где было достаточно темно и из рекламы горели только «Трансавто» и «Металэкспорт», было очень мало кафе и ресторанов, а на первых этажах всё было тоже темно и закрыто, было шоком оказаться в Голландии, где люди живут с открытыми окнами, не поворачиваясь в сторону окна, будто кто-то за ними следит, где видно, как быт украшен вязаными салфетками, красивыми цветами и картинами на стенах. Я ощутил лёгкое головокружение от этой открытости. Эта открытость, удивительная красота и при этом простота говорили сами за себя – любуйтесь, как мы живём!
С «Коперником» мы записывали альбом на студии «SNC», где я познакомился с звукорежиссёром и директором этой студии, Олегом Сальховым который также был концертным звукооператором “ Бригады С”. Процесс записи “Коперника” был «кровавым»: он доводил участников до крайнего переутомления и до крови из носа. Студия тогда ещё не была перестроена, с маленькой аппаратной, а музыкантов было много. Мы тратили очень много времени, всё тщательно прописывали, долго сводили окончательный вариант.
Осенью 1990го я решил ехать в Новый Свет на бархатный сезон. В Москве уже пошли дожди, а там все ходили в шортах и тапочках, правда, ночью прохладно было. Накануне мы были в Амстердаме с «Коперником», и у меня оттуда была холщовая пляжная сумка с надписью «Amsterdam – center of the world». Народ заинтересовался, посыпались вопросы и так я познакомился с компанией – свитой, с которой отдыхал Саша Петлюра.
В «Копернике» я играл пару лет, параллельно у нас созрел интересный проект с Костей Барановым и Костей Гавриловым, который ушёл из «Альянса» и присоединился к нам на записи в студии. Хотелось что-нибудь такое сделать повеселее, посовременнее и немножко отпочковаться от «Коперника». Нас было три Константина, и мы решили сделать «3К» трио и объявили Орлову о решении выхода из группы. Но в этот момент произошли какие-то изменения в группе «Альянс», в которой играл раньше Костя Гаврилов. Там появилась Инна Желанная, и они стали записывать суперинтересный альбом. Оба моих Костика перенеслись туда, а я остался на студии SNC с Олегом Сальховым, который предложил мне остаться на студии и поработать, делая аранжировки.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Игорь Шапошников
весна 2019
