1994 год
Хэппенинг
Место действия — кафетерий ресторана «Москва» на углу Невского и Владимирского проспектов («Сайгон»). Стоит один, потом к нему подходит другой. На протяжении диалога они пьют кофе, курят…
Первый: Что такое «Популярная Механика»? Джаз?
Второй: Конечно нет…
Первый: Рок?
Второй: Боже упаси!
Первый: Джаз-рок? Фри?
Второй: Ни в коем случае.
Первый: Но как-то все это должно называться?
Второй: Если вам так уж нужен термин…
Первый: Хотелось бы…
Второй: Тогда назовем «Популярную Механику» музыкальным хэппенингом, в котором использованы элементы джаза, рока, джаз-рока, фри-джаза и всего остального.
Первый: Концептуальная акция?
Второй: Просто тотальный синтез.
Первый: Так проще, по-вашему?
Второй: Разумеется. Ведь синтез — это соединение… А вообще-то в выступлении «Популярной Механики» не было ничего сверхестественного, ирреального. Поэтому незачем ломать голову и искать скрытый смысл.
Первый: Был ли в этом конверте вообще какой-нибудь смысл?
Второй: Смысл — в эксперименте. Курехин захотел собрать все, что можно, в одну кучу и посмотреть, что из этого получится. Он и раньше делал подобное, например в период существования авангардного клуба при ДК Ленсовета (клуб современной музыки, которым руководил Е. Барбан. — Прим. авт.), только не столь глобально.
Первый: А зачем на сцене стоял Цой? Похоже, что просто так…
Второй: Вот именно.
Первый: Но ведь в таком случае на сцене мог бы находиться кто угодно.
Второй: И ничего страшного бы при этом не случилось бы.
Первый: Если так рассуждать, то можно до таких вещей додуматься!
Второй: Как раз к этому Курехин и стремится. Ведь в хэппенинге может произойти все, что угодно. Таковы правила игры. Звучит музыка… достаточно странная, не так ли? Тут же по сцене бродит Африка, колотя палочками по всему, что подвернется под руку. В правом углу — живое олицетворение бесстрастного Востока — Цой. Неподалеку от него кошмарный неоромантик Густав, тут же и Гребенщиков в черных очках, темных одеждах, похожий на добродетельного убийцу, то отвесит церемонный поклон, то застынет в идиотской позе. Возникает веселая обстановка абсурда, и это как раз то, что нужно — логика Льюиса Кэрролла, Дали и Беккета! Происходит смещение привычных понятий, тем самым зрительское восприятие подготавливается к самому невероятному. И вот еще что: алогичные действия «актеров» служат и практическим целям. Структура исполняемого сочинения довольно сложная, кто-то из жюри упомянул о сонатном построении. Нельзя забыть о сложности восприятия столь пестрой мешанины. Любое музыкальное произведение подчиняется общим закономерности — нарастание действия, кульминация, развязка. Так и здесь. Завершился, например, фрагмент «Рок-н-ролл». Раз импровизация является одним из непременных условий хэппенинга, то после завершения фрагмента наступает чисто нулевое время. Даже если Курехин и остальные знают, что должно произойти в дальнейшем, все равно необходим переходный мостик. Он может быть построен с помощью отрывочных музыкальных фраз, разрозненных аккордов, скрипов, шумов…
Чтобы помочь аудитория переключиться, начинают активно действовать «актеры»… Боб приносит бревно, вместе с Курехиным они начинают его пилить и т. д. Публика расслабленно, хотя и с интересом, наблюдает за странными поступками, совершаемыми непонятными людьми, происходит незаметная «разрядка», отдых, расслабление. Потом начинается следующий эпизод.
Первый: А не слишком ли много было иронии?
Второй: Прежде всего необходимо учитывать личность Курехина. Он по натуре разрушитель, возмутитель спокойствия. Когда он играет с кем-то (с «Аквариумом», с Вапировым), то придерживается определенного стиля, а когда сам является идеологом, то возникает нечто иное… Он играл в своей жизни разную музыку — от регтаймов до авангарда. Рамки какого бы то ни было определенного жанра его стесняют, и поэтому он предпочитает свободные формы. Может быть, ему важнее всего поиск, а не конечный результат. Я знаком с его творчеством года с 1972-го и не припомню, чтобы он придумал что-либо позитивное. Традицию он не создал. Зато Курехин постоянно борется со штампами, с любыми проявлениями стандартного мышления. Пусть при этом возникает масса перегибов, но зато идет поиск. А ирония? Разве без ее помощи можно выйти за пределы обыденного?
Первый: И все-таки не слишком ли много было иронии?
Второй: Обычно ее у Курехина больше. Раньше он жутко издевался над традиционным джазом, например когда в его оркестре размалеванный Гребенщиков свинговал на басу. Можете себе представить, какой это был свинг? Не то чтобы теперь Курехин стал добрее… Но в фестивальном выступлении главным элементом была не пародия, а ироническая стилизация. Каждый из элементов этой гигантской театральной мозаики исполнился почти что в своем натуральном виде… Возьмем «цыганский» фрагмент. Если бы приехала Пономарева (как и предполагалось), то «цыганщина» прозвучала бы абсолютно органично, хотя и не без иронии.
Первый: Пономарева опять стала бы мяукать, как десять Йоко Оно вместе взятых, а это уже надоело.
Второй: Ну, каждый делает, что умеет. Ее мяуканье не стало бы, как мне кажется, гвоздем программы… Курехин использовал самые разнообразные средства, которые гармонично объединились. Значит, сверхзадача хэппенинга…
Первый: О, интересно? Как же вы определяете его сверхзадачу?
Второй: Как гимн музыке! Не джазу, не року, а музыке вообще, музыке как идее объединения. Поэтому и ирония была мягкой. Ведь когда люди общаются между собой на празднике (а рок-фестиваль и есть такой праздник), разве они не улыбаются, не смеются?
Первый: Вы говорите не о том, что было на самом деле, а о том, что вы хотели бы видеть.
Второй: В смысле фестиваля?
Первый: В смысле «Механики».
Второй: Я исхожу из своих ассоциаций и ощущений. Мне подобная концепция представляется убедительной. И потом, ведь по принципу такого вот «монтажа аттракционов» можно построить разнообразные музыкальные сооружения.
Первый: Выходит, Курехин все же создал нечто позитивное?
Второй: Карнавал — это плохо?
Первый: Нет.
Второй: Курехин создал карнавал, хэппенинг. Вряд ли возникнет такой музыкальный стиль, зато люди стали по-новому относиться к музыке, к ее возможностям. В этом огромная заслуга Сергея. Он как бы распахивает почву, а что на ней вырастет — узнаем завтра.
Первый: И все-таки выступление «ПМ» было далеко от совершенства.
Второй: А я и не спорю. Многое, кстати, сорвалось, по техническим причинам, были погрешности в композиционном замысле, местами не хватало элементарного вкуса, да и исполнительский состав оказался очень неровным. Имеется серьезная проблема — с кем Сергею Курехину делать подобные спектакли? Ему нужны самые разные музыканты, которые вместе составили бы ансамбль, способный играть все, что угодно. Кто-то может оказаться посильнее, кто-то — слабее, это не важно, ведь Курехин действует, как некоторые кинорежиссеры, приглашающие сниматься непрофессиональных актеров. То есть ему необходима фактура, обретающая художественную значимость в системе нетрадиционных смысловых связей. Поэтому даже весьма средний музыкант, четко выполняющий свои функции и умело «вмонтированный» в ткань композиции, внесет свой вклад в общее деле. Нужны и солисты-виртуозы, ведь коллективная импровизация требует специальной подготовки и тончайшего взаимопонимания, а добиться этого непросто.
Первый: Разве не было коллективной импровизации?
Второй: На самом общем уровне… темы «разминались», а потом вступал солист, в основном Чернов. — Он играл блестяще!
Первый: И во многом спас положение. Ведь предполагалось участие Чекасина, Вапирова и других корифеев, а раз их не было, то пришлось Чернову отдуваться одному за всех. Он опытнейший джазмен, умеет играть в разных стилях, отчасти благодаря ему выступление «Механики» стало успешным. После него солирование Болучевского и Локтева выглядело очень скромно, ну а в целом медная группа произвела приятное впечатление.
Второй: А Рахов?
Первый: До Чернова ему еще далеко…
Второй: Но он уже имеет свой звук! Я вот что заметил: когда играл Чернов, Рахов очень внимательно, с интересом наблюдал за ним, а когда играл он сам, то и Чернов не без удовольствия, с нескрываемым интересом прислушивался к его игре.
Первый: Да. От Рахова зависело очень многое, ведь он, Кондрашкин и Гриня Сологуб колоритно исполнили несколько типичных «старринговских» проигрышей. И все равно, отсутствие солистов обедняло представление, не хватало контрастов, исполнительских диалогов. Струнные давали очень добротный фон, а вот если бы еще был Мержевский…
Второй: Фольклорная группа какова? Потрясающий эффект!
Первый: Аппетит приходит во время еды… Кстати, на чем играли фольклористы?
Второй: Какие-то закарпатские духовые инструменты…
Первый: Сюда бы еще ситар, балалайку и банджо!
Второй: Думаю, Курехин имеет их в виду.
Первый: Интересно, как бы отнеслись к его поведению на сцене профессиональные дирижеры?
Второй: Это их дело. Разве можно дирижировать подобным оркестром, стоя за пультом?
Первый: Эллингтон тоже не стоял за пультом…
Второй: Но и не прыгал, наверное, по сцене в разные стороны, не носился… Курехин как дирижер… нет, здесь нужно другое слово… Сергей эмоционально соответствовал происходившему, а это важнее всего!
Сергей Курехин: не надо зарабатывать много денег
Интервью с Сергеем Курехиным, состоявшееся в Доме Кино в начале 1990-х…
АГ: Сережа, что такое «Курицца Рекордз»? Чем угрожает человечеству этот проект?
Курехин: Никаких серьезных ударов по сознанию — как по массовому, так и по элитарному — не будет. Просто я решил сделать маленькую компанию, она будет выпускать то, что мне нравится. Во-первых, собственные проекты, а во-вторых, различные лицензии. И использовать свои знания в области звукозаписи, которые накопились на протяжении нескольких лет. Я уже вел переговоры, многие компании будут с удовольствием предоставлять мне возможности для лицензирования. Или мы будем как-то обмениваться… Может быть, моя компания потом развернется и станет широко действующей. Как это было с Virgin, сначала она была маленькая, а потом выпустила Генри Кау, Олдфилда и других очень известных музыкантов, после чего стала одной из самых мощных корпораций, которая владеет даже самолетами.
АГ: Ты можешь себя представить в качестве владельца самолета?
Курехин: Конечно. Вполне. Скорее даже не самолета, а целой эскадрильи, раскидывающей пластинки.
АГ: Но до того, как ты станешь летчиком, ты собираешься стать продюсером?
Курехин: Да. Но это закономерно. Сначала я начинаю выпускать пластинки, а потом автоматически перехожу к летчику. Летчик от музыканта практически ничем не отличается, просто все зависит от количества градаций.
АГ: Таким образом, появляется мостик между твоим Центром Космических Исследований и «Курицца Рекордз»?
Курехин: Само собой.
АГ: Как же они будут координировать?
Курехин: Я сейчас настолько перестал понимать, что является ценностью в мире, а что не является… То есть как понимать? Просто мне малоинтересно разграничение шкалы и уровня ценностей, поэтому деятельность Центра Космических Исследований и «Курицца» — это для меня одно и то же.
АГ: Получается, что ты мог бы подписаться под словами Чарлза Мэнсона, который говорил или писал…
Курехин: До или после тюрьмы?
АГ: До. Он считал, что «в мире нет ни добра, ни зла, ни преступления, ни греха».
Курехин: Ну, это развитие любой из богословских концепций… Типа что является дьяволом? существует ли он? существует ли он внутри Бога или отпал от него? Грехопадение и прочее, прочее, прочее…
АГ: Но фактически, это концепция имморализма.
Курехин: Да, верно.
АГ: Она тебе близка? В том плане, в каком трактовал имморализм Андре Жид?
Курехин: Мы о «Курицце» говорить хотели… (Курехин смеется, интервьюер тоже гогочет и серией неразборчивых междометий подтверждает, что тема «Куриццы» его интересует больше всего на свете). Я долго мучился с названием. Оно должно быть естественным, потому что проект сориентирован на наш внутренний рынок, на русскоязычного человека, которому должно быть близко и понятно название. Но я еще связан с международными делами, поэтому это слово должно легко запоминаться и нести в себе русский национальный колорит и в то же время иметь какие-то точки соприкосновения с западным миром. Наисложнейшая задача. Вот так и возникло название «Курицца». Частично «Курицца» имеет отношение к моей фамилии — первые три буквы, и это тоже как бы ассоциируется, а кроме того, «Курицца» как название очень подходит для фирмы грамзаписи. Эмблема уже готова, это будет двуглавая курица, по типу старого герба. Что такое курицца для нашего человека? Родное животное, понятное и взрослому, и ребенку. Такое название быстро и легко запоминается, и не несет в себе усложненной семантической нагрузки. Оно очень простое. Проблема возникла с правописанием, потому что для англоязычного человека трудно прочитать это название, ведь это слово русское, а нужно, чтобы ему тоже сразу понятно…
АГ: Так ведь курица будет нарисована.
Курехин: Ну и что же, что нарисована? Само слово должно что-то напоминать, нужно, чтобы возник круг ассоциаций, понятных и близких. Я долго мучился с правописанием… нет в английском языке буквы «ц». Я писал «зет» — получилось «куриза». Это не соответствует… Но потом возник механизм, который мне очень понравился, и я утвердился в мысли, что название правильное. Я сделал не «зет», а два «зет»! Получилось, как в итальянском, как в слове пицца. И хотя это не англоязычное слово, а итальянское, но и англичане и американцы знают, что такое пицца.
АГ: Даже и у нас теперь знают.
Курехин: Да. И вот я стал показывать не просто «зет, а два «зет». И любой американец сразу говорит: «ку-ри-ца»… Потому что как пицца звучит. Возникает что-то итальянское — и сразу автоматически срабатывает! Любой иностранец, которому я показывал это название, сразу говорил: «Что-то знакомое…» Так вот и началась «Курицца».
АГ: Каким примерно будет объем производства?
Курехин: Примерно 25 тысяч пластинок.
АГ: А в дальнейшем?
Курехин: Посмотрим, что будет дальше. Сначала выйдет мой альбом — музыка из различных кинофильмов, потом я хочу выпустить собственный фортепианный альбом, слегка минималистский, а потом — совместный проект с Борисом Гребенщиковым. Мы уже начали его делать. Печататься он будет довольно большим тиражом, потому что он — песенный и ориентирован на широкую аудиторию. У меня также есть договоренность о некоторых лицензиях, например я беседовал в Чикаго с Эдвардом Вилкинсоном — это замечательный черный музыкант. У него есть своя крошечная компания, он выпустил несколько альбомов, и это музыка настолько высокого класса! Потом у меня есть договоренность с западногерманской фирмой «Цензор Рекордз». Также я очень хочу выпустить еврейскую музыку, сыгранную музыкантами, живущими в южных штатах — в Новом Орлеане, в Луизиане, в Техасе. Это еврейская музыка, пропущенная через блюз, они играют польки с блюзовым тоном!
АГ: Кроме БГ, твоя фирма будет выпускать кого-нибудь из отечественных исполнителей?
Курехин: Чтобы что-либо выпускать, нужно, чтобы мне это очень понравилось. Пока на нашей музыкальной сцене меня мало что радует…
АГ: А «Популярная Механика» функционирует?
Курехин: Она функционирует так же, как и раньше — то есть фрагментарные концерты на Западе, один раз в три месяца.
АГ: Ты не собираешься выпускать «Антологию “Попмеханики”»?
Курехин: Нет, нет. «Попмеханика» ориентирована не на звукозапись, а только на концертное исполнение. Я и не старался никогда так выстраивать звук, чтобы потом можно было выпускать концертную пластинку.
АГ: Но насколько я помню, на концертах получались совершенно замечательные моменты, хотелось бы снова их послушать…
Курехин: Понимаешь, в «Попмеханике», на концерте, все в сюитной форме, это одна большая композиция. Примерно восемьдесят процентов происходившего всегда было сориентировано на сценические эффекты, а остальное — на музыку. Можно, конечно… Но тогда надо музыкантов приглашать в студию и записывать отдельные фрагменты.
АГ: Нет. Это малоинтересно. Это совсем неинтересно. Пауза. В самом деле, о чем уж тут говорить, если неинтересно… АГ озабоченно курит. Курехин рассеянно поглядывает на перемещающихся по фойе Дома кино людей, кому-то из них кивает.
Курехин: Я очень много интересовался в последнее время этнической музыкой на территории бывшего Советского Союза. И в отличие от моего хорошего знакомого Артема Троицкого, который находит в этой этнической музыке массу привлекательного, я… вообще ничего не нашел. Это даже поразительно! Огромная страна, с разнообразной культурой… умирающих, малых народов и каких угодно! Но, как правило, все это только на уровне экзотики. Чолбон? Мне совсем не нравится… Мне хочется… Я сейчас полагаюсь только на то, что мне нравится действительно и по-настоящему, я могу делать большие промежутки и вообще не выпускать пластинок, но я не выпущу ни одной пластинки, если в музыке мне хоть что-то не нравится! Коммерция меня практически не интересует. Я знаю, что тиражи будут окупаться. Мне главное, как это говорят бизнесмены, подвести к нулю… Потому что никто не должен работать себе в убыток, это глупо — работать в убыток… В принципе не надо зарабатывать много денег, достаточно делать то, что хочется. Мне главное — объем и масштаб! Можно выпустить много пластинок, которые будут интересны людям на территории нашей страны… прости за тупость и банальность…
АГ: Я это место в интервью оставлю обязательно!
Курехин: Да? Хорошо! (обращается к кому-то из проходящих мимо) Здравствуйте, Аркадий Петрович! Как съездили?
Центр Космических Исследований — структура, которую придумал и возглавлял Курехин, она входила в то время в состав общества «А-Я».
Большой торчок в БКЗ
Совершенно непонятно, почему Сергея Курехина называют авангардистом — пересмешником и разрушителем традиционных укладов в музыке. Неправда! Ничего он не разрушает, а, напротив, сохраняет, реставрирует и даже, в каком-то смысле, эксгумирует многообразные традиции мировой культуры, соединяя их в бездонном, сюрреалистическом лабиринте своих тотальных композиций. Исследователи обычно говорят — в связи с курехинским творчеством — о синтезе стилей, но это не только синтез, это яростное, буйное, оргиастическое стремление вернуться к древнему синкретизму звука, движения, слова и, возможно, чего-нибудь еще… На концертах Курехина может произойти все, что угодно, это давно известно. Так было я на этот раз. во время исполнения «Воробьиной оратории». Можно понять чувство честного недоумения, охватившего бесхитростные души тех, кто привык к более простой духовной пище и поэтому ушел из БКЗ, не дожидаясь конца представления. Что ж, каждому — свое.
Вначале — довольно продолжительная речь самого маэстро, во время которой четверо военнослужащих, подвешенных к штанкету вниз головами, благополучно опустились вниз. Курехин меж тем говорил о славном юбилее Питера, о бедственном положении воробьев, психопатологии, болотистом прошлом города и его грядущем затоплении. Потом Игорь Тихомиров, многолетний соратник Курехина по «Популярной Механике», стал исполнять экспозиционное соло на ситаре и вскоре был поддержан фундаментально звучащим баяном Сергея Щуракова и изощренными барабанами Александра Кондрашкина. Далее, в других эпизодах, возникли прочие персонажи: суперсаксофонист Сергей Летов. Фагот, брутально-бытовой Чтец (Семен Фурман), декламировавший Есенина и Пушкина, русский фольклорный танцевальный ансамбль, балетная пара (автор не уверен, что точно помнит последовательность появления действующих лиц, минут через двадцать после начала на сцене все звучало, бурлило и взаимодействовало в совершенно немыслимых порою сочетаниях), великолепная восьмерка вибрафонистов; кафешантанные танцовщицы, актеры в средневековых костюмах разыгрывали насыщенное жестами, но бессловесное действо неизвестно о чем; солдаты парами танцевали вальс: мужчины в строгих костюмах — традиционный «поп-механический мимано — ходили, ползали, передвигались на тазиках, махали палками, носили взад-вперед громоздкие вещи, обливали друг друга водой, распарывали подушку, вздували пух вентилятором; Курехин, закрепившись на канатах, летал над сценой и ронял крылья; военный духовой оркестрик выдавал мощнейшие риффы, заглушавшие порой рок-группу во главе с Александром Ляпиным…
Каплей дегтя оказался симфонический оркестр, проявивший академическую негибкость н полную неспособность импровизировать, Курехина аж передернуло в какой-то момент от этой вялой напыщенности! Финал оратории, по вине того же оркестра, оказался несколько смят: жаль, очень жаль! Замысел маэстро был очевиден, мы могли стать свидетелями грандиозного музыкального катаклизма!
Тем нс менее поклонники синкретного искусства остались довольны: одни, покидав зал после концерта, вспоминали Есенина, другие восхищались прыгательной дирижерской манерой Курехина, третьи тащились от вибрафонистов и Летова, а кто-то возбужденно молчал, тревожно размышляя о трагической судьбе воробьев. Вот такая, брат, оратория!
О колобке свободного искусства
Во время фестиваля Свободных искусств в Балтийском Доме произошло по крайней мере три с половиной события, достойных в последующем занесения в какие-нибудь анналы. Это спектакли «Фата Моргана» («Дерево»), «Орландо фуриозо» (Формальный театр) и «Колобок» Сергея Курехина. И еще диспут о свободе искусства, проходивший под руководством того же Курехина и превратившийся (в силу ряда причин) в нечто восхитительно-клиническое.
«Дерево» прибыло на фестивальный бал прямо с италийского корабля. Дикий ажиотаж перед началом. «Фата Моргана» с первых тактов закружилась в бешеном ритме невероятных сценических инкарнаций, только все же это был в большей степени концерт, нежели спектакль, нечто патриархально-родовое, старолицедейское, в духе репетиционного жанра «бяки». Тоже, кстати, очень и очень даже, но для «Дерева» это уже давно пройденный этап…
На фестивале в очередной раз стало ясно, что большинство новых театров предпочитает внетекстовые формы. В этом плане музыкальная драма «Колобок, поставленная Курехиным, как бы реабилитировала традиционную драматургию с монологами, диалогами и всем тем, без чего запросто обходятся авангардисты. Или почти реабилитировала… да, тут непросто, ведь драма сказалась не слишком музыкальной и к тому же не слишком о колобке; хотя были и колобок, и музыка… фактически на сцене имело место классическая курехинская стихия тотального парадокса, эдакая «Популярная Механика» с театрально-драматургическим уклоном. В самом начале взбудораженная публика не сразу осознала, что Сергей дебютирует в качестве драматического актера. Пьеса была весьма странная — не то реалистическая, не то абсурдистская… о том, как в Москву после пятнадцатилетнего отсутствия в оной приехал некий Сергей, работающий в газете «Омский комсомолец». Здесь, в Москве, он встречает старых друзей — Сашу (Александр Вапиров), Диму (Дмитрий Пригов), Юлю (Юлия Соболевская) и Тумура (Тимур Новиков). Они общаются, пьют водку, вспоминают о былом и с каждой новой репликой все глубже погружаются в бездны собственной жизни, в кромешные лабиринты взаимоотношений, перегруженных и отягощенных множеством коллизий — Юре на вокзале отрезало ноги, Лена утонула (или наоборот?), кто-то от кого-то к кому-то ушел, кто-то с кем-то уже не живет; в общем, действие нарастало, углублялось, перекатывалось от экспозиции к завязке и вроде бы стало разворачиваться в сторону кульминации — но внезапно все переломилось, пошли световые наплывы, зазвучали пугающе странные речи о колобке, лисе и нехорошем педрильном дедушке, реалистический каркас спектакля скукожился и повеяло «Популярной Механикой» (очень, очень даже повеяло!), когда на сцену медленно и бережно занесли рояль, а потом извлекли из оркестровой ямы… холодильный агрегат? температурный прилавок? или как там называется громоздкая махина, в которой выставляют на продажу разную еду? Реликты поп-механического миманса Евгений Юфит и Циркуль что-то носили, чем-то грохотали и выкатили на сцену огроменный колобок из металлических прутьев, усыпанный лепешками типа лаваш. Забегая вперед и нахально упреждая события, спешу сообщить, что сразу после того, как отбушевали продолжительные овации, проголодавшиеся зрители рванули на сцену и позаимствовали немного подсохший, но вполне съедобный реквизит. Мне тоже достался кусочек… ничего! И даже лучше, чем ничего — ежели учесть, что в баре уже кончились бутеры и закусывать огненные напитки было совершенно нечем… Однако как-то переломилось мое повествование. Получается нечто полифоническое, с множеством параллельных сюжетов — прямо как на спектакле. Посему вернемся собственно к драме «Колобок»…
Сергей Курехин был очень хорош в роли Сергея. Александр Баширов был тоже хорош в роли Саши. Пригов был неплох в роли Димы, он действовал в амплуа резонера и, разумеется, постоянно вещал стихи собственного сочинения. Юля в роли Юли вносила в действие элемент женской спонтанности, наиболее убедительно выглядели Баширов с его твердокаменным обаянием и Курехин, в котором обнаружилось недюжинное актерское дарование. Он выглядел, как настоящий лирический герой, и почему-то вдруг вспомнился старый Ленком и ветхозаветный совдеповский спектакль «Прошу слова!» с его прямолинейной эстетикой. Сейчас ничего подобного уже не увидишь; возможно, Курехин сам не предполагал, что театральный реализм и бытоподобие смогут оказать столь сильное воздействие на любителей всяческих свободных искусств.
Г-н постановщик и исполнитель главной роли рассказывает, что текст драмы сочинялся прямо по ходу действия, за исключением нескольких стержневых реплик — «давай, выпьем», «я завязал», «что-то ушло», «схожу в магазин» и т. д. Порою возникали вербальные импровизации на тему «Трех сестер», правда, наши герои стремились не в Москву, а в Петербург, но это в данном контексте не имело никакого значения. Как и многое другое. Еще Курехин играл на рояле, зажигательно танцевал с Башировым, пел под гитару. Еще все вместе водили хоровод. В данном контексте это не имело значения — такое бывает как в жизни, так и в искусстве, когда что-то не имеющее, казалось бы, никакого значения, вдруг почему-то обретает непонятно откуда взявшееся значение. Разобраться в этих странных процессах до сих пор не может никто…
