30-летию выхода диска “Любовь – огромная страна” посвящается…
Тут мне предложили в Госконцерте поехать пианистом с певицей Микаэллой. Она какие-то испанские вещи пела, типа фламенко. У нее было обычное трио, но пианист вдруг потребовал удвоение зарплаты. Его выгнали и взяли меня. Там я и проработал пока не пошел к Паше Слободкину. На него я работал еще до Микаэлллы. Еще в Пицунде я уже работал на Пашу. Уже писал аранжировки к тому материалу, который он мне давал. И я знал, что рано или поздно приду работать к Паше.
Он мне однажды просто позвонил: “Я – Павел Яковлевич Слободкин. Надо встретиться. Брат говорил, что ты можешь делать аранжировки “. Это было еще летом. До этого я его лично не знал. Хотя Леша там уже давно работал, но я не считал возможным наниматься на работу через Алексея. Слободкин позвонил, и мы встретились. Он дал мне две песни Дьячкова – “Качели ” и “Ветка жасмина”. Последняя как-то не пошла, там три части и все в разных тональностях. Чего-то там наплел Сережа не слишком хитово. Красиво, но совершенно не хитово. Сережа, он вообще человек-то крутой по гармониям. И пианист прекрасный.
Я писал аранжировки для “Веселых ребят”, но в ансамбле не работал. Когда кончились гастроли с Микаэллой, Паша меня пригласил к себе. От них тогда уходил звукорежиссер, и Паша предложил работать у него звукорежиссером и писать аранжировки. Это было в феврале 1974-го. В этом же году начали записывать диск “Любовь-огромная страна”. И довольно быстро его записали. Где-то во второй половине года. Там все песни записывалось по отдельности. А потом из них лепили диск.
Мне досталась аранжировка заглавной песни диска. Песню “Ты ко мне не подходи” делал Леша. Основную часть аранжировок диска делал он. Вокальные аранжировки я тоже делал. И на фоно отыграл всю партию. Леша там, на гитаре ножом играл. Эта песенка под Харрисона сделана, наложением в терцию. Леша сделал аранжировку в стиле “Give Me Love” Харрисона. Как раз пластинка вышла “Living In The Material World”. В этом ключе он и сделал аранжировку. Она том очень хорошо легла. Я там два раза наиграл, чтобы было погуще. Я играл и в песне «Отчего», у которой на записи меняли текст и название. До этого она называлась, по-моему, “Двенадцать месяцев в году”.
Леша очень много сделал на этой пластинки. К примеру, “Наша песня” – Гамалея. Так вот, Гамалея там никакого нет, там все было переделано. Там есть только Леша Пузырев. На записи за пультом сидел обязательно Слободкин и звукорежиссёр Шахназарян. В основном он был. Если за смену одну песню записывали, то это было хорошо. Там даже брался материал, который сначала не планировался для диска, но его добавили просто для метража. Песни “Это – Москва” и “Вечная весна” – фонограммы Додика Тухманова, а не “Веселых ребят”. Додик дал готовые фонограммы, а писали чисто вокал. Была еще третья песня такого рода “Как прекрасен этот мир”. Больше подобных случаев не было. Я потом передрал все партии, которые у Додика были на фонограмме для нашего состава. И мы это играли. На сцене нормально, кстати, все это проходило. И без скрипок. Под орган “Это Москва”- очень клево проходила. Вообще-то это рок-н-ролл и вряд ли там нужны скрипки.
– А почему использовались тухмановские фонограммы, что ансамбль не мог сыграть сам?
– Это была инициатива Слободкина. Когда накладывали вокал, приходила Таня Сашко и рассказывала нам как надо петь. Все барабанные партии на этом диске писал Полонский. Он по нотам почти не играл, он играл на слух, просто запоминал и лупил нормально. Парень он фактурный и играл ритмично, в отличии от Багрычева, у которого ритм плавал туда-сюда. Там многих пробовали. Приходили какие-то джазовые барабанщики. Они вообще никуда не годились. Они играли много, но когда человек поет, они вдруг, так залупят по тарелке, что человек слова забывает от неожиданности.
Тем не менее, после выхода этого диска всё и началось. Там какие-то конфликты пошли. Долго что-то не было концертов. Потом мне попалась девушка, на которой я женился и решил, что лучше я не буду ездить на гастроли, а пойду играть в ресторан. Выяснилось, что в ресторане денег можно было не меньше заработать.
Там еще какой-то бунт против Слободкина был… Что он груб бывает с музыкантами, не дает нам песни петь. Глупо это все, конечно, было. Ведь Слободкин нам, в конце концов, давал деньги. Главное было не то, какие мы великие артисты, а то, что у нас был замечательный Слободкин. А администратор он был просто супер! Я видел его в работе. Как-то пришел к нему домой, что-то там ему показать, а он звонил по межгороду в разные места. Как он с ними разговаривал? Это что-то. Было четко и конкретно. Он свои условия навязывал очень жестко. По размещению артистов, по транспорту, по количеству концертов.
Слободкин круче других руководителей ВИА – это ясное дело. Ему мешали, видимо, два факта: то, что у него не было высшего образования и то, что он был беспартийный. С другой стороны его фамилия была на слуху. У него же отец – Яков Слободкин! А Маликов в этой среде был человек новый, но он, зато партийный был. Я так понимаю, что если бы Паша был партийным, то всем остальным там было бы просто нечего делать.
Был такой случай. Приезжаем в город, в Днепропетровск. Нас привезли в какую-то дрянную гостиницу. Паша посмотрел и говорит: “Эта нам не подходит, давайте хорошую”. А ему говорят, что нигде нет номеров. Паша: “Нет номеров? Мы сейчас берем такси, за свой счет покупаем билеты на самолет и – улетаем”. Тут же нашлись номера. А мы даже не селились в ту гостиницу. Сидели с чемоданами и ждали, пока Паша звонит. Он всех прозвонил, и они, как миленькие, отвезли нас и поселили нормально. Он, кстати, орал на меня часто, но я за это на него не в обиде. Все мы были разболтаны, все мы выпивали слишком много. Гораздо больше, чем нужно было для здоровья. В общем, весело было всегда.
Работа, конечно, эта тяжелая была просто по количеству метража, но по напрягу, она не очень тяжелая. Когда ты поешь и играешь каждый день одно и тоже. Соответственно, я сижу за пультом и знаю где и кого вывести. У меня руки сами работают. Если я выпью бутылку шампанского, со мной ничего не будет. Так же и все рассуждали. Вышли на сцену и всем весело. Занимались приколами. Так всегда люди делают, когда однообразно. Когда я работал в “Веселых ребятах”- это был хороший период во всех отношениях.
Возьмём, к примеру, репетиции. Когда появился в Советском Союзе замечательный магнитофон “Юпитер-201”, Паша их выписал в Москонцерте аж две штуки. И уже не прогонял весь ансамбль. Просто записывал фонограмму, и солисты пели под магнитофон. Он понял, что не нужно людей грузить. Как бы фанеру использовал. Сами записали и – тот же Барыкин или Лерман – под минусовку тренировались, а Паша слушал и делал замечания.
Конечно же, тогда совершенно другое было время. Первые, у кого появились двойники – это “Самоцветы”. Какая-то группа фальшивая, тоже с девушкой с белыми волосами. Они где-то ездили, далеко от Москвы. Косили под “Самоцветы”. Уже тогда, в 70-х! Когда “Самоцветы” стали известны и популярны, под них кто-то уже работал. А вот про “Веселых ребят” такого не слышал никогда. Они под фанеру никогда не работали, кроме этих двух случаев на «Динамо». Всегда была акустическая репетиция, очень длинная. Слушали, как звучит, отстраивали эквалайзер. Все делали как надо. Да и не было никогда у нас два состава. Просто было иногда больше народа – иногда меньше. Паша никого не увольнял из ансамбля, на самом деле, он просто лишал партий. Типа эту песню теперь будешь петь не ты, а другой. И человек стоял за кулисами и переживал, что его мало используют. Поэтому в ансамбле могло быть 8 человек, могло быть 9 или 12. Это не важно. Все равно то, что мы получали, это были крохи по сравнению с теми сборами, которые ансамбль делал. То, что нам платили, казалось, это очень много. А если перевести на проценты со сборов – это была ерунда совершенная. Поэтому количество людей в ансамбле не было ограничено. Кому что петь или кому делать аранжировки – решал Слободкин. Он вообще все решал. Больше никто там ничего не решал.
Аранжировки в основном делали – Леша и я. Раньше Леша, в основном, делал, когда меня не было. Там никто другой и не делал. Или брались готовые. Потом, когда пришел Дурандин, он тоже делал. Иногда аранжировки делали с приколами.
К песне “Чернобровая дивчина”- прекрасную аранжировку сделал Леша. Это очень клевая песня. Но там есть слова “давайте веселиться”, а все песня сделана в миноре. Так что, повеселишься под нее, пожалуй. Леша, вообще, клевые аранжировки делал. А песне “Любовь-дитя планеты” он сделал нормальную переаранжировку – взял бас, барабан и одну гитару. Звук стал тяжелее, а в конце – еще и модуляция на полтона: ля-минор-бемц-си-минор. Это был такой прикол.
– Пугачева при тебе пришла?
– Да. Она пела с нами шесть-семь, песен в концерте. И все. Пела довольно яркие песни. Я для нее тоже писал какие-то аранжировки. Сначала ее всерьез не приняли. Она и получала меньше нас. У нее ставка была 7 рублей.
Буйнов сказал тогда, что надо уходить в “Цветы” к Стасику. Там молодые ребята работают, а со Слободкиным типа нам не по пути. Там можно длинные волосы. Это было для нас самое главное – длинные волосы. Ушли мы в “Цветы” с Буйновым, а там работы не было никакой. Только одни репетиции и разговоры. Где-то до ноября я считал, что работаю в “Цветах”. Потом там стало невозможно, и я ушел в ресторан. Когда мы пришли там работали: Лосев, Фокин-барабанщик, Никольский. Была там и вокальная группа. Миша Эйсман или Эйхман, не помню его фамилии. Он был руководителем вокальной группы, они там подпевали вживую. Звучало это, так себе. Один раз съездили на гастроли в Челябинск и все. В общем, ничего там не было. Была одна болтовня. Буйнов вернулся к Паше в тот же год. А я номинально оставался. Не было ни концертов, ни репетиций. Вообще ничего не было. Все зависло. И я пошел работать в ресторан. Проработал я в “Цветах” где-то 4 месяца. Дальше я работал в ресторанах и клубах.
Я считал, что буду писать песни и этим буду зарабатывать деньги. Да и не удобно было перед Слободкиным проситься обратно. Потом мы встречались на свадьбе у Алешина в “Национале”. Слободкин там общался с моей женой и сказал ей, что не понимает, почему я не возвращаюсь обратно. Он ждал, что я сам проявлю инициативу. А Буйнова он взял легко.
Зимой 1976 года я пару месяцев проработал у Ободзинского с “Верными друзьями”. Мне позвонил Ободзинский, хотя мы с ним лично не были знакомы, и сказал: “Ты помирись с ребятами и приходи к нам работать”. Я пришел в ансамбль и сказал: “Простите, если что было не так”, – и стал с ними работать. Там мне очень не понравилось по сравнению с “Веселыми ребятами”. Уровень был намного ниже. Например, в “Веселых” мы отрабатывали два концерта, и нам приносили еду из ресторана. Мы были в состоянии за нее заплатить.
А там приносили одному Ободзинскому. Очень плохие были номера, без удобств. Отношение было такое: вы – музыканты, а я – артист.
Мы приехали в Ленинград, и нас селят в двухместный номер в подвале без удобств. Я говорю Ободзинскому: “Валера, где мыться перед концертом?” А он мне: ” Вот там есть душ или можешь ко мне придти”. Ансамбль тоже выглядел не очень. Те, кто пришли с Ободзинским, – были сильными музыкантами, а все прочие так себе. Потом там какой-то раздрай начался у Фимы с Щегловым. Тогда там работали Пивоваров, Фельдбарг и Плоткин.
Это классные музыканты – они записывали с Тухмановым диск “По волне моей памяти”. Они не вокалисты, но музыканты классные. Они сами по себе были хороши без всяких “Верных друзей”. Это очень хорошая ритм-группа, которая играла любую музыку. С нотами или без нот.
– А почему Тухманов пригласил именно их?
– Хороший вопрос. Но это лучшее, что Додик смог тогда найти – сыгранная и готовая ритм-группа. И он им платил за день записи то ли по 50 рублей, то ли по 100, вне зависимости, что они в этот день делали. Лучших музыкантов для него на тот момент не было. Для его стиля – в особенности. Они могли играть все. Были еще всякие джазмены, которые все играли криво и не знали нот.
– А почему он из “Веселых ребят” никого не взял, он же много с ними работал, а тут вдруг вообще никого из них не привлек к записи?
– С тем же барабанщиком Полонским как все происходило? Ему приходилось объяснять на пальцах, и он заучивал наизусть. Это было очень долго и получалось репетиторство. А Тухманову нужен был человек, который пришел и записал то, что он хочет, без проблем. А таких мало. Вот Юрченко – такой барабанщик у Лундстрема. Он сыграет сразу все что надо. Кроме Юрченко я не знал профессионального барабанщика в то время. Все остальные были полупрофессиональные: читать с листа не умели.
Конечно, и в Москонцерте существовала конкуренция. У меня был ансамбль, и такой же был у Леона Оганезова. Мы работали с одними и теми же солистами. Музыканты у нас были одинаковые, но у Левы поучались всегда какие-то классные гастроли, а у нас не всегда. Я тогда ничего в этом не понимал, оказывается, надо было подмазывать руководству, которое планирует гастроли.
Там еще был один ансамбль хороший – в инструментальном отделе. Мы работали с Витей Чистяковым-пародистом. Там работал и Тамаров-барабанщик. С Чистяковым мы очень хорошо работали. По 8 концертов в день. Деньги были нормальные и гостиницы шикарные. Я там считался руководителем, и мне он давал люкс, а ребятам одноместные номера со всеми удобствами. Он ставил такие условия, и все соглашались. Как-то он мне позвонил и позвал на гастроли. Я сказал: ” Я работаю в ансамбле “Москвичи”, пока там денег нет, но зато есть хорошая перспектива, поэтому я с тобой не могу поехать”. Поехал другой ансамбль, и они все разбились. Если бы не “Москвичи”, то я бы разбился – точно.
Поначалу, престижней всего было работать в “Веселых ребятах”. Это однозначно. Потом, – когда “Самоцветы” поднялись, и у них появились зарубежные поездки, да и музыка, похожая на западную, – стало престижно и там работать. И многие туда свалили. Барыкин тот же, потом, правда, он опять вернулся в “Веселые ребята”, а потом опять ушел.
В общем, было весело, и никто не падал. В “Москвичах” была проблема однажды с Дурандиным. Был день рождения Д. Леннона, а у нас был один концерт в Гусь Хрустальном. Тогда считалось так, пьем с утра – потом проспимся. Дурандин не проспался, он продолжил это мероприятие. Открывается занавес, – стоит пьяный Дурандин, ничего не видит, и у него с грохотом падает гитара, и потом он сам падает. А гитара была включена в усилитель и ручка громкости была выведена до отказа. Грохот пошел страшный. Занавес снова закрывается на 20 минут. Потом кто-то другой взял бас (может я), и концерт отработали.
Пьянство в нашей среде было постоянным. В основном было тяжелое пьянство от безденежья, а в “Веселых” все как-то было более интеллигентно, что-ли, пили хорошие дорогие напитки. В основном коньяк и шампанское и не в таких количествах. Работа сама по себе была тяжелой физически, но не морально. Морально в ресторане было даже тяжелее. Там работаешь три отделения в режиме нон-стоп, разные произведения каждый вечер по заказу публики. А в “Веселых ребятах” всего было песен 40, и из них исполнялись 27. Происходила ротация. Слободкин сам составлял программу и писал всем листочки, чтобы знали, что за чем идет. Морально это не очень тяжело.
Все пили, кроме Малежика, в той или иной мере, но больше всех – Багрычев. У него был нарушен солевой обмен и после четвертого концерта он уже шел с рюкзаком, в котором было несколько бутылок коньяка, несколько бутылок водки и вина. Не меньше 10 бутылок и все это гремело. И все это он выпивал за ночь с какой-нибудь подружкой.
Казанцев тоже нагружался иногда сильно. Они с Полонским напились так, что сорвали концерт. У нас был выезд, кажется из Полтавы. Подогнали автобус мы сели, а их нет. Пошли их искать в номер. Номер заперт изнутри. Стучат, никто не открывает. Стали ломать, а они там оба напились и спят. И их Паша уволил. Это был 1974 год. Мы приехали в Геленжик. Первый концерт не состоялся, а потом порепетировали – Буйнов взял бас, а Чиненков сел за барабаны и отработали на “ура”. А потом взяли Багрычева. Он отработал где-то год. Но для рок-группы Багрычев не годился, поскольку не держал ритм. Это джазмены играют, как бог на душу положит.
Кстати говоря, я был тогда Антоном Гаевым. Псевдоним Антон Гаев я придумал, чтобы не платить алименты первой жене. В 1975 году я зарегистрировал несколько песен под этим псевдонимом: “Проходят годы”, “25 минут” еще что-то. Потом был такой случай, я написал для “Самоцветов” песню “Мы стали другими”. Когда она вышла на пластинке, Маликов, забыв о моем псевдониме, написал на диске, что ее автор – Г.Пузырев. И сразу пошли мне алименты от ВААП…
В “Веселых ребятах” в самом Москонцерте мы получали маленькую зарплату. Основные деньги мы получали на фондах, по договору на месте в филармониях. Допустим, едем куда-то, где у нас запланированы три концерта. Вместо трёх мы делаем 16. Эти 13 концертов оплачиваются на месте и почти без налога. Там был какой-то творческий налог 1,5%. Эти дополнительные концерты оплачивались из фонда филармонии. Так, в этих фондах у филармоний денег не было, но когда проданы билеты, то деньги там появлялись. И это было выгодно – и филармониям и нам тоже. Это не было криминально, но это не поощрялось в Москонцерте, потому что сам Москонцерт от этого ничего не получал. Тем не менее, все это было оформлено документально и в ведомостях было расписано. На гастролях у нас в месяц было около сотни концертов при ставке 22,5 рубля за концерт.
Еще была одна такая система. Там мы работали с Маликовым, после того как образовался наш ансамбль. Было такое Бюро кинопропаганды советского искусства. Там тоже платили нормальные деньги с минимальным налогом. Собирались несколько киноартистов человек 20 и ездили по разным городам, якобы пропагандируя кино. У нас были Ножкин, Ладынина, Мордюкова, Кустинская, еще кто-то. Они пели песни, а мы им аккомпанировали. Только Дворцы спорта, платили две ставки. Два-три концерта в день и после концерта обязательно банкет. Это была выгодная работа, и Маликов нас поддерживал, чтобы мы как-то кормились, пока не было концертов, тем более что и ансамбль не был зарегистрирован. Так мы ездили в Ростов. Потом я еще несколько раз ездил в такие поездки уже отдельно от них.
– А как ты стал гражданином Литвы? Филиппов сманил?
– Филиппов человек довольно гибкий. Когда не стало работы, он пытался устроиться у Слободкина. Он приходил на репетиции, и когда мы устраивали перекуры, он ходил по фойе и громко пел, в надежде, что Паша услышит и скажет: “Кто это там так замечательно поет?”, а мы скажем: ” А это наш знакомый Филиппов”. Но Паша это не оценил и Филиппова не взял. Потом он встретил в Москве какую-то шоу-группу из Вильнюса. Там была танцовщица. Она ему понравилась, он на ней женился и уехал в Вильнюс. Там выучил литовский язык и стал работать с ней. Уже не музыкантом, а танцором. Это было в году 76-77.
А как у меня Вильнюс нарисовался? Во-первых, там был Миша. Я стал прикидывать. Надо куда-то валить из страны. Здесь могут коммунисты опять придти к власти. После путча я решил: надо куда-то перебираться. Ясно было, что Прибалтика отвалится и что это реальные страны, которым Запад будет помогать. Я выбирал между Литвой Латвией и Эстонией. Литву выбрал по причине того, что она южнее и там теплее, и там язык ближе к русскому по грамматической структуре. Его проще выучить. В итоге я его выучил и получил гражданство. В этом году я стал гражданином Литвы.
Если попытаться создать список лучших эстрадных пластинок, выпущенных фирмой грамзаписи “Мелодия” в СССР, то диск “Любовь – огромная страна”, наверняка, войдет в первую десятку. И тем удивительней, что работы, как таковой, над ним не было. Все писалось кусками в перерывах между гастролями, песни выбирались, как бог на душу положит. Каков же был потенциал этого ансамбля в то время, если даже после всего этого появился продукт такого качества? Можно себе представить, что могло бы получиться, если бы “Веселые ребята” смогли спокойно и вдумчиво поработать над этой пластинкой…
Для Специального радио
Ноябрь 2005
