С Мамоновым я знаком с осени 1984 года. Илюха Смирнов как-то позвал меня к себе домой: «Вот, будет выступать такой чувак» – это и был Мамонов, а привел его туда Артем Троицкий. Концерт был абсолютно бесплатный, просто Артем привел друга, чтобы тот спел хорошим ребятам.
Перед концертом часть «хороших ребят» зашла в детский садик неподалеку, где мы пили портвейн «Изабелла», который тогда еще только появился, и от него восхитительно пахло настоящим виноградом, что было по тем временам удивительно. Потом мы предлагали винца и Мамонову, но Петр Николаевич чинно ответил: «Я не пью». Песни мне тогда понравились, но с первого раза я ими как-то не проникся. Может быть, исполнял он их еще не так ярко, а может быть – я был настроен на что-то другое, была хорошая погода, мир, портвейн, пахнувший настоящим виноградом и – волосатый дядька, играющий на трех аккордах и энергично орущий про Машу и Люсю.
В следующий раз, когда Илья Маркелов устроил концерт Петра Мамонова в подсобке какого-то магазина на «Профсоюзной» я попал туда совершенно случайно. И вот там меня и пробило.
Помню, как я орал, что «не скрываю восторга» и после каждой песни надеялся, что она не последняя. В конце концов, чтобы утихомирить наши страсти, совсем разбушевавшиеся после того, как Петр сошел со сцены, Илья Маркелов вышел сам – и спел «Слепили бабу на морозе…»
Прямо на концерте я постеснялся подойти к Мамонову, поэтому после стал осаждать Илью Смирнова с мыслями о том, что «Мамонов-то, оказывается, гений!»- и надо немедленно организовывать квартирник. И мы устроили этот квартирник на «Речном Вокзале» у моего друга Егора Егорова. Все были очень довольны, большая часть зрителей, пришедшая на нечто совершенно незнакомое, согласилась с моим тезисом о том, что «Мамонов-гений» и с осени 1985 года в наших «узких кругах» Петр Николаевич стал личностью канонической. А потом мы с Силей пробовали записать его альбом, узнав, что существует какая-то студия за городом.
Тогда я не знал, что это, скорее, студия Липницкого, да и о том, кто такой Липницкий абсолютно понятия не имел. Мамонов действительно откликнулся на мое предложение, но Силин «инструментал» нас продинамил и на встречу на Белорусском вокзале мы с Силей пришли, ощущая себя полными мудаками. Но Петя воспринял наше «динамо» вполне спокойно и с сочувствием, а на прощание вдруг сказал: «Если у тебя будет возможность (при этом встал в позу гитариста и изобразил игру не несуществующей гитаре) – давай, звони!». Я был очень удивлен и обрадован, поскольку до того наивно полагал, что таким людям стоит только свиснуть – и концерт организуется сам собой. Потом я быстро понял, что в то время практически для всех Авторов квартирные концерты были не только «культурным мероприятием», но и давали средства к элементарному выживанию.
Первый концерт из этой серии был на квартире подруги моей учительницы английского языка (я был тогда аспирантом НИФТИ имени Карпова), и там значительную часть публики составляли люди лет под пятьдесят. К счастью, Петю такие вещи никогда не смущали. Качество выступления у него всегда зависело только от настроения.
В этот раз у него было замечательное настроение – и концерт был просто фантастический. Я страшно жалел, что не записывал его. Тогда я впервые увидел, как на «Отдай мои вещи!» у него медленно вытекает слюна между зубов – и медленно течет куда-то на пол. А потом, после полного безумия, он совершенно спокойно сказал: «Обратите внимание: пол я вам не испортил, здесь лежала программа концерта. Все отрепетировано!». Когда мы уже вышли из квартиры на лестницу, Петя вдруг говорит: «О! Забыл одну песню спеть!» Мы садимся на ступени, он достает гитару, и глядя на уходящую вверх лифтовую шахту, поет «Лифт на небо»…
Потом мы уже готовились получше и примерно раз в два-три месяца устраивали где-нибудь подобное мероприятие. Я старался записывать все, что мог – и у меня сохранилось тринадцать кассет с такими концертами. К сожалению, эффект от Петиных концертов аудио-носители передают, мягко говоря, не полностью, а о видеокамерах тогда и речи не было. Так что весь театр остался в памяти тех, кто его видел:
– Во время концерта за стенкой начинает стучать молотком какой-то домашний мастер.
Мамонов на это дело говорит: «Я взял с собой перкуссиониста. Он за стеной. Просто очень скромный парень».
– Старик, ты промыл стекла моей души (это благодарность передавшему стаканчик).
– С конечной остановки автобуса в «Ясенево» мы идем к подъезду дома толпой человек под сорок. По тем временам это зрелище подозрительное и чреватое разборками с милицией, если она вдруг окажется рядом. По этому поводу я чувствую себя довольно напряженно, а Петя радостно бегает вокруг этого «строя» с криками: «Атас!Атас!». Потом Липницкий свою подшефную группу девического лиричного панка назвал «Атас!».
– После песни «Турист» кто-то из зрителей спрашивает: «А туристы это кто?» – «Это которые…» (делает над головой руки домиком) – «А если без этого, это не туристы?» – «Нет! Это… Так…Пьянь».
– В качестве предисловия к песне «Цветочки-лютики» рассказывается примерно следующее: «Мы тут недавно попсовали в «Синей Птице» с группой «UB40». Ну у них там своя музыка – рэгги… А у нас тоже…Свое рэгги…Мутное такое…Кристально мутное…».
– У них там, в Ленинграде… Вот Витя Цой, например: «Открой дверь… Вот видишь я пришел…да». А у нас в Москве: «Вот все как есть, ничего этого не надо, чтобы все, как оно есть!»
– Мы тут играли в клубе имени Правды. Вот это был настоящий рокенролл! Не мы, а то, что было до нас. Не в смысле музыки, а в смысле жизни. Сначала один долго рассказывал, что во всем виноваты масоны. Я не вру ни грамма, честное слово! А потом выступал другой – и говорил, что государство как институт надо вообще отменить. Вообще! А я, вот, считаю, что не надо!..
Надо заметить, что перестройка тогда только началась и перестроечные «подснежники» нам тогда и не снились.
Однажды подруга моей сестры привела на концерт, который проходил у нас дома, своего мужа Яшу – тихого грузинского еврея лет сорока, служащего небольшого аэропорта. Яша смотрел на Мамонова с таким лицом, что мои друзья, сидевшие напротив, получили двойное шоу. Они до сих пор вспоминают «как грузин на Мамонова смотрел». Наконец, Петя повернулся к Яше: «Ну, ты дома-то у меня был, стеночку мою видел?»… Спустя время Яша пришел в себя: «Я, честно говоря, вижу такое первый раз в жизни…». А в ответ: «Понимаешь, старик, ну интересно мне это!»
С тех пор я тоже так и отвечаю, когда меня спрашивают, зачем я, например, издаю всякую ерунду, трачу силы непонятно на что: «Понимаете, ну интересно мне это!» Поскольку я имею химическое образование, и среди моих друзей очень много химиков, то, как правило, на концертах лимита по спирту не было, каждый наливал себе столько, сколько хотел. И тут мы с Петей вполне нашли друг друга. Думаю, что по части пьяного веселья (как мне сейчас видится, вполне доброкачественного), мы с большим отрывом обгоняли всех остальных организаторов подобных концертов.
Песня «Блюз» обычно посвящалась советским химикам, поэтому, когда в очередной раз Петр сказал: «Следующая песня посвящается…», все сразу закричали: «Советским химикам!» – «Нет! Следующая песня посвящается людям другой профессии. Как бы их назвать…Энергетики? Пожалуй, нет… И началась песня «Бойлер».
Я не могу сказать, что байки о Петином алкоголизме «сильно преувеличены», но готов утверждать, что, по крайней мере, на моих глазах, выпивши, он никогда не превращался в животное, как это бывает со многими, а всегда оставался самим собой. А наши коллективные пьянки порождали иногда просто суперэнергию, что прекрасно слышно на песнях «Турист» и «Бутылка Водки», изданных на CD «П.Мамонов 84-87». Могу похвастаться, что таким образом праздновался мой день рождения. А в соседней комнате сидела моя бабушка, которая потом заявила: «Что это за песни? Отдай мои вещи, отдай мои вещи – и зеленое пальто! Ей Богу, я написала бы лучше!».
Однажды я решил «просветить» своих одноклассников. Класс у нас был очень хороший, и мы, закончив школу, встречались еще довольно долго. Так вот, я решил совместить приятное с полезным, то есть встречу класса с концертом – чтобы уж не просто так собираться и вино пить. И заманил их довольно-таки много: по-моему, человек пятнадцать, так что они составили добрую половину зрителей. Некоторым действительно понравилось, но таких было мало. Большинству – не понравилось, но они были вполне рады встрече друг с другом – общались на кухне.
И все бы ничего, если бы один из наших одноклассников не пришел с женой, которая оказалась работником какой-то газеты, кажется, «Вечерняя Москва». Как она начала орать: «Да что это такое! Еще и деньги берут! Да я про вас в газете напишу и (еще куда-то) напишу!». Обещала нам все тридцать три удовольствия. Петя подходит ко мне: «Слушай, я ей сказал, что никаких денег не брал». – «Правильно, правильно, как-нибудь разберемся» – парировал я. Мне было жутко неудобно перед Петром, что я втянул его в это «приключение». Потом мы поговорили с Володей, моим одноклассником, и он обещал «свою бабу» привести в чувство, так что «оргвыводов», слава Богу, не последовало, хоть обстановочка была очень нервная.
Бывали и другого рода расклады. После концерта в «Ясенево» мы долго сидели на кухне иразговаривали на разные темы: например, о Саше Башлачеве, который пел в этом же доме
примерно полгода назад – и Петя нес совершеннейшую околесицу типа: «Да, Сашка – мой
друг, и все такое. Но кто ему дал право петь на такие темы?» А потом Федя Бельский, очень добрый и умный, но слегка наивный и немножко тормознутый человек, читал стихи Пушкина, а Петя читал свои и при этом над Федей подшучивал. Иногда очень грубо. (Потом выяснилось, что у Феди тогда начинался рассеянный склероз и поэтому он был слегка тормозной).
Когда мы вышли на улицу, Петя с моим другом Вовой Грушиным – ныне американским профессором, всемирно известным ученым – отошли в сторону. Впоследствии выяснилось, что когда они остались одни, Вова произнес примерно такую речь: «Знаешь, Петя, по-моему, ты обижал Федора Ивановича. Давай-ка с тобой по этому поводу помашемся. Так, без злобы…» Слава богу, Петя оказался достаточно взрослым человеком, чтобы перевести все в шутку.
Когда-то в юности, в саду «Эрмитаж» его пырнули ножом, сделанным из напильника. Петр гнался за этим человеком до Садового кольца – и догнал в троллейбусе. И только после того, как излупил его соответствующим образом, потерял сознание от потери крови. Так что наш Петр Николаевич вполне мог отбросить сандалии, но, к счастью, выжил. На память у него на животе остался огромный шрам.
По количеству организованных квартирников и выпитого на них алкоголя мы с Петей были явными чемпионами города Москвы. «Звуки Му» тогда выступали в рамках рок-лаборатории. А сама рок-лаборатория была, в общем-то, порождением КГБ, призванным «контролировать и направлять творческую деятельность» музыкантов. Тоня Крылова (которая, с моей точки зрения, была самым лучшим менеджером советских времен, и очень обидно, что про нее почти все забыли) одно время пыталась сотрудничать с рок-лабораторией, но вся ее кипучая энергия и начинания вязли в болоте бюрократии, а когда она пыталась выяснять у рок-лабораторской начальницы Ольги Опрятной зачем же все это затеяли, Опрятная ответила: «У нас совсем другие цели». На вопрос: «Какие же?!», ответ был: «Воспитательные!».
Непосредственным связующим звеном между рок-лабораторией и КГБ был сначала назначен некий Булат Масурманкулов, по поводу которого я слышал примерно такой рассказ: «Выступаем мы в Курчатнике (ДК им. И.Курчатова). Ну, сам понимаешь, пол зала – ГБ. И Булат у нас там есть такой… Булат: «Гости придут, ребята, гости придут, поосторожнее…» – «Ну, мы там дали. Я потом спрашиваю: « Ну, как, Булат, понравилось?» – А он: «Понравилось, понравилось, но больше не надо». «А гости-то были? Гостям понравилось?» Булат: «Очень понравилось, но больше не надо!»
А один раз Петр вдруг звонит и говорит: «Олег, бери прямо сейчас бутылку – и приезжай!» Это был выходной день, но у меня, понятно, были какие-то дела, да перспектива все бросить и ехать из ВДНХ в Чертаново меня не очень привлекала. Поэтому я сначала упирался и пытался отложить эту поездку хотя бы до вечера. Но Петя был неумолим: «Сейчас или никогда!»
Если бы это был кто-нибудь другой и не в состоянии похмелья, я бы, наверное, сразу объяснил, что товарищам так не говорят, но Петру я этого не сказал, а вместо этого взял бутылку – и поехал. Пока я ехал, он, видно, бутылку уже где-то нашел. По крайней мере, когда я приехал, он спал, а дверь была открыта. Я немного посидел, потом Петя проснулся, но про бутылку так и не спросил. Вместо этого он стал рассказывать про двойной альбом, который они только что записали. Это, естественно, были «Простые Вещи». Мы с ним стали их слушать.
Потом народ не очень полюбил этот альбом – по сравнению с живыми концертами он казался слишком сонным. Но мне в тот вечер он очень понравился, он очень подходил к темноте за окном, к Петиной комнате со стенами, покрашенными в темно-коричневый цвет и плакатом Брайана Ферри «Slave to love», да и к самому Петру, находившемуся где-то там, в глубине запоя, но в то же время и здесь, рядом со мной. В тот вечер он произнес фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Считается, что у меня много друзей. На самом деле – их очень мало. И один из них – ты». Потом он снова заснул, я спрятал бутылку в стиральную машину и ушел. Если ему опять будет совсем плохо, то позвонит, а я скажу, где искать.
Но, видно, в нужный момент он и сам ее нашел. Потом я спрашивал Олю, не находила ли она бутылку в стиральной машине. Нет, не находила.
Однажды мы решили записать, как Петя читает свои стихи. У него довольно-таки много стихов, не ставших песнями. (Песни, он, кстати, начал писать, когда ему был тридцать один год.) Я пришел к нему домой, достал из рюкзака магнитофон, а сам рюкзак с остатками содержимого оказался разложенным посреди комнаты. Петя пришел, посмотрел на эти развалины и говорит: «Олег, очень тебя прошу, убери все это. Когда здесь непорядок (он указал на свою голову), то хочется, чтобы хотя бы снаружи все было аккуратно».
Где-то, через год Петя вдруг нашел меня и предложил стать менеджером «Звуков Му». Для меня это было, конечно, лестно, но, во-первых, мне не хотелось бросать институт и научную работу, а во-вторых, честно говоря, я боялся, что не справлюсь с этой мало мне знакомой деятельностью. Хотя я и раньше был на побегушках у «подпольных менеджеров», ну так ведь это – у подпольных, там законы совсем другие. А к «капиталистическому» менеджементу я тогда был, конечно, совершенно не приспособлен. Там еще частично делом этим занимался Липницкий, и все выглядело непонятно. И «Звуки Му» надолго исчезли с моего горизонта.
Мы с Петей провели свой последний квартирник в феврале 88-го года, на «Колхозной», совершенно не думая о том, что этот – последний. Ставки постепенно повысились с 25 до 40 рублей, но как явление, квартирники уже себя изжили – и мы постепенно забыли про них.
Мамоновские квартирники были самые лучшие квартирные концерты, с моей личной точки зрения. Потом, когда мы перестали делать такие вещи, все очень пожалели, что такого больше нет.
Один раз мы почему-то очень сильно поругались с Олей. Сейчас я совершенно не могу вспомнить, из-за чего мы поругались, более того, мне вообще непонятно как это могло получиться, потому что за последние несколько лет мы с Олей, может быть, и не достигли полного взаимопонимания, но достигли полного взаимного сочувствия и взаимной поддержки.
Наверное, это связано с тем, что у нас с ней общая существенная черта – любовь к кропотливой ежедневной работе без всякого пижонства (Вот как я себя похвалил-то! А?). Но тогда мы почему-то поругались и я написал письмо следующего содержания:
ДОГОВОР О СОТРУДНИЧЕСТВЕ
Я, Коврига Олег Владиславович, как и прежде, готов в меру своих возможностей поддерживать группу «Мамонов и Алексей» и Петра Николаевича Мамонова лично, являющегося одним из моих любимых Авторов. При этом я требую не допускать по отношению ко мне хамства, безобразных выходок и поганых слов, а также не подозревать меня в злокозненности и подрывных намерениях по отношению к группе «Мамонов и Алексей» и Петру Николаевичу Мамонову лично. Предупреждаю, что несоблюдение данных требований может привести к трагическому исходу, а именно: в Олин прекрасный день я откручу голову г-же Мамоновой Ольге Ивановне. Бумагу эту составил в полном уме и на полном серьезе. Коврига О.В. 22 февраля 1992 года.
О возможности трагического исхода предупреждена.
Мамонова О.И.
С договором о сотрудничестве ознакомлен.
Мамонов П.Н.
Я отдал письмо Петру – и несколько недель мы не созванивались вообще. При этом какая-то работа шла, и мы с Олей случайно столкнулись на лестнице у Юры Родина, который оформлял пластинки «Звуков Му». Поднимаемся мы к Юре, он открывает дверь – и Оля ему говорит: «Видишь, Юр, он мне голову оторвать хочет!» – «Не оторвать, а открутить…». В общем, эту ситуацию мы развеяли и больше никогда не ссорились. Сейчас он мне звонит: «Здорово, это Петруччо, это Педро!» – радостно так и настроение от этого радостное, рабочее.
Петру как-то пришла в голову мысль сделать сборник с квартирных концертов, которые мы когда-то устраивали. Кассеты я свои сдал в «Осоавиахим» еще в самом начале работы на студии на Студенческой и, когда я получил этот сборник, то расстроился ужасно: весь «конферанс», все, что он говорил между песнями, было безжалостно вырезано. На мои вопли о помиловании Петя ответил, что все это – пьяный бред и ему за него стыдно. А я эти порезанные на куски концерты просто не мог слушать, для меня они были обескровлены. Я приводил ему в пример квартирник Майка и Цоя, который мы издали в практически натуральном, нерезаном виде и все отмечали, как это хорошо, что «сохранилась атмосфера». На что Петя мне ответил: «Майк и Цой умерли, а я – нет!».
Около года я ждал, что Петя одумается, но единственной уступкой, на которую он пошел, стал последний «трек», в котором он смешал вырезанные куски – и в результате получился некий отзвук, сон от этих концертов, пропущенный через нынешнюю Петину голову. Конечно, моему горю этот трек никак не помогал. Но это было, в первую очередь, его детище, а не мое. Поэтому я не сдался, отдуплившись ответной статьей, которая так и живет в двойнике «П.Мамонов 84-87» рядом со статьей Автора. Зато Петр лично сделал лицевую обложку: раскрасил доску-пятидесятку и прибил к ней гвоздями свою фотографию. Получилась такая «псевдоикона», которая мне очень понравилась, хотя она, больше подошла бы к виниловой пластинке.
Петр, кстати, является ярым «винильщиком», да и я тоже. К сожалению, продавать винил в России сейчас стало невозможно. По настоянию Петра Оля выпустила на виниле «Крым» и «Грубый Закат» («Мамонов и Алексей» вышел на LP раньше), но пластинки эти, милые нашим сердцам, абсолютно не продаются.
На сегодняшний день чисто экономически мы тянем с трудом, и каждый день начинается с мысли о том, как я буду отдавать текущие долги – заводам, типографиям, людям. С другой стороны, я вспоминаю, как в каком-то там году был двадцать седьмой съезд и мы с Ильей Смирновым пытались организовать концерт «Выхода», намеченный месяц назад без учета грядущего съезда. Приехала группа, жила у меня дома на Динамо, а директора всех ДК были предупреждены, чтобы ничего не устраивать, они нам отказывали, и концерт срывался.
Позвонили мы Звездочетову, решили пожаловаться – как все тоскливо и плохо, а он спрашивает: «Ребят, что, кого-то взяли? Не взяли никого? Ребят, значит все отлично!». Так что, все отлично и, несмотря на долги, что-то у нас постоянно издается, как-то где-то продается, тяжело, конечно, но все же нормально. Что-то важное нам удалось сохранить, что-то удалось записать и это есть самоцель, а дальше – будем выживать.
По названию: слово «отделение» я спер у Мамонова, после выхода из его «Отделения Мамонов». А «Выход» – это от песни Умки «Как трудно взрослеть»: «Если это был не выход, где же выход? Как трудно взрослеть, когда уже поздно взрослеть. Мои одноклассники стали тетеньками и дяденьками…» Так появилось «Отделение Выход». Я ощущаю вокруг плотное культурное пространство, соответствующее нашей эстетике – множество хороших авторов вокруг: Мамонов – живой и работоспособный гений всех времен и народов, Силя – гениальный автор и по-прежнему в форме, Макс Ляшко – талантливый автор, которого мало кто знает, но мы его издаем, и он поет свое и с настроением (живет он, кстати, на Селигере); известный Псой Короленко – действующий на сто процентов. Так что культурное пространство есть, с этим все нормально и очень живо.
для Специального Радио
Апрель 2006
Записано Игорем Шапошниковым
ПЕТР МАМОНОВ: “МАЙК И ЦОЙ УМЕРЛИ, А Я – НЕТ!” ЧАСТЬ 1. ВОЛОСАТЫЙ БОРОДАТЫЙ МУЖИК
ПЕТР МАМОНОВ: “МАЙК И ЦОЙ УМЕРЛИ, А Я – НЕТ!” ЧАСТЬ 2. “ОТДЕЛЕНИЕ ВЫХОД” ОЛЕГА КОВРИГИ
