– Ну, и кто же реально был первым? – таков был первый вопрос, который задал Виктор Дегтярев, едва мы поздоровались. – Неужели «Сокол»? (В его словах чувствовалась ирония).
– Нет, ответил я, – исходя из «Хроноскопа» получилось, что первым был ансамбль «Электрон». Они образовались еще в 1962 году. А когда образовалась группа «Славяне»?
– Это было, по-моему, в 1964 году. Я познакомился с Градским на майские праздники. Около ДК Горбунова (на Багратионовской) тогда ставили грузовики, делали из них сцену, на которой и выступала самодеятельность. И вдруг я вижу, вышел на сцену парень с гитарой и в очках и начал на английском петь «Битлз». Меня это так удивило! Я подождал, пока он закончит, и подошел к нему.
А я тогда играл в этом же ДК в мухинском эстрадном оркестре. Мухин работал электриком очень высокого разряда на заводе им. Хруничева, а вечерами руководил эстрадным оркестром, в котором сам играл на тромбоне. Но основной заработок ему приносила «похоронная команда», которой он тоже руководил. Ему почти каждый день звонили из Профкома и отпускали с работы играть на похоронах. Завод большой. Людей много. Его просили, он не отказывался.
Сам я – из семьи военнослужащего, поэтому все детские годы провел в скитаниях по разным городам России и даже за рубежом (Германия). В школьные годы пытался учиться музыке сначала на фортепиано, а потом на баяне. Огромное влияние на меня оказал одноклассник Миша Коняшин, который, обладая абсолютным слухом, играл на всем – от двухрядной гармошки до фортепиано. Он настолько очаровал всех в школе, что учителя, когда он приносил баян в школу, просили его во время урока сыграть что-нибудь, и он делал это с большой охотой. Иногда эти концерты затягивались на половину урока, что всех ребят только радовало.
В музыкальную школу пошли записываться почти всем классом, но приняли только несколько человек, в том числе и меня. Педагоги уговаривали меня учиться на скрипке, но я категорически отказался. Долго я не проучился, так как я хотел разучивать только то, что исполнял Миша, а меня заставляли играть «Во саду ли в огороде». Я самостоятельно в первом классе музыкальной школы выучил «Турецкий марш», который давали классе в пятом. Педагог не оценил мой порыв и дал мне учить такие примитивные, на мой взгляд, вещи, что я оскорбился, перестал ходить на занятия и бросил школу.
Я любил подбирать мелодии по слуху, и у меня это неплохо получалось. Я мог сыграть почти любую популярную песню того времени на баяне, и – несколько хуже – на фортепиано. Затем появилось увлечение джазовой оркестровой музыкой под влиянием уже другого одноклассника – Левы Снопова. Сначала я пытался научиться играть на кларнете, но быстро бросил, а затем стал ходить вместе с Левой в оркестр п/у Владимира Мухина ДК им. Горбунова.
Надо заметить, что музыка не была единственным моим увлечением. Я с моим другом Мишей Левиным, который сейчас является основателем и руководителем Астрологической Академии и консультирует очень известных людей, занимался в астрономическом кружке во Дворце пионеров на Ленинских горах, ездил в Крым в экспедицию по наблюдению метеорных потоков, работал в ГАИШе (Государственный Астрономический Институт им. Штернберга) по наблюдению за переменными звездами, учился в математической школе при МГУ, участвовал в математических олимпиадах.
Но, в конце концов, музыка перетянула. Я стал часто прогуливать школу и бросил ее, так
как мне дали понять, что я не сдам экзамены. Школьные экзамены я сдал в вечерней школе безо всяких трудов, получил аттестат и целиком отдался музыке.
Чтобы не загреметь в армию пришлось идти на этот же завод им. Хруничева работать учеником электрика, но сначала я ставил заклепки на корпуса ракет и чуть не оглох от постоянного сильного шума. Я залезал внутрь секции от ракеты, брал в руки тяжелую металлическую болванку и подпирал заклепку, которую мастер с помощью специального пневматического молотка загонял в корпус. Даже специальные наушники не спасали от ужасного шума. После работы я долго не мог нормально слышать. Друзья и Мухин помогли уговорить начальство перевести меня на другую работу.
И вот пришло время «Битлз». Появились «Сокола» – одна из первых бит-групп Москвы. Я иногда бывал на их выступлениях, так как помогал Юре Айзеншпису распространять билеты на заводе и среди своих друзей. За это я ходил бесплатно. Их репертуар состоял в основном из песен «Битлз» и «Роллинг стоунз», но каких конкретно, я не помню. На русском я запомнил только песню, в которой были слова «пам – пабабам – солнце над нами…»
Я естественно стал осваивать гитару, но более всего мне понравилась бас-гитара. Мы с одноклассниками собирались у меня дома и играли на семиструнках. На одной из них я настроил струны как на контрабасе и мысленно представлял, что это бас-гитара. Вскоре я купил бас-гитару в комиссионном магазине. Она была самодельной с контрабасовыми струнами и не очень хорошо строила, но других тогда не было. А через некоторое время друзья достали мне усилитель «Филипс», который был предназначен для голоса, но по тому времени это не имело значения.
Бас с усилителем я брал на выступления оркестра и в некоторых вещах играл на них. На барабаны садился трубач. Всем нравилась мощь, которой не было ни у какого другого инструмента. В то время это было очень необычно, и все зрители стояли разинув рты. Именно в тот период я стал пробовать писать аранжировки для оркестра. Все играли только по нотам и поэтому не могли исполнять популярные мелодии тех лет, так как
таких аранжировок не было. А для танцев, на которых мы зарабатывали деньги, это было необходимо. Я стал восполнять пробелы. Расписывал на ноты все, что было популярно в то время.
Однажды во время летнего отдыха на юге, я услышал твист, который мне очень понравился. Я запомнил все партии инструментов, а по приезде в Москву расписал это на ноты. Твист стал шлягером, его все время заказывали на танцах, но никто не знал его названия. Кто-то в шутку предложил назвать его «Золотые очки». В то время я носил очки в позолоченной оправе. Название прижилось, и с тех пор все называли этот твист – «Золотые очки». Я до сих пор не знаю настоящего названия этой вещи, и никогда больше ее не слышал…
У Мухина я начинал я с того, что играл на фортепиано, а когда фортепиано не было, я таскал с собой аккордеон. В оркестре не было ни контрабаса, ни гитары, ни какого либо другого инструмента, чтобы играть гармоническую основу. Я долбил басы и аккорды, восполняя пробел. А затем я пересел на барабаны, когда ударника забрали в армию. А потом я увлекся «Битлз» и купил себе бас-гитару. И вот в перерывах между основными нашими пьесами я брал бас-гитару, трубач садился за барабаны, и мы играли всякие твисты. Бас-гитара такое «мясо» давала! По тем временам все просто балдели от звука! Но мне хотелось с кем-то объединиться, чтобы «Битлз» поиграть. И тут вдруг появляется Градский.
Я подошел к нему, сказал, что играю на бас-гитаре. Говорю: «Давай объединимся!» А он отвечает: «А у нас как раз есть группа, но у нас нет бас-гитариста». Такое совпадение! Они репетировали в доме культуры имени Горбунова на Киевской. Когда я подъехал к ним на базу, там уже были – Градский, Миша Турков и какой-то барабанщик, имени которого я, честно говоря, уже не помню.
Первое наше совместное выступление состоялось сразу же на следующей день в моей бывшей школе. Это было неожиданно и для меня и для моих одноклассников. Я ходил гордый и важный. Группу называли то «3-15», то «Лос Панчос», но затем я предложил «Славяне». Я исходил из того, что мы «лабухи», а древнее название реки, вдоль которой селились древние славяне, было Лаба. Меня поддержали, и мы стали «Славянами».
– А во всех энциклопедиях написано, что это вы с Турковым сделали группу, а потом привлекли в нее Градского.
– Нет, первыми были как раз Градский и Турков. Они крепко дружили и много времени проводили, дурачась, в Мишиной квартире, который жил в том же доме на Кутузовском проспекте, где потом жил Брежнев.
Я помню, как однажды они стали гитары друг другу о головы разбивать. Но не потому, что они испытывали какие-то агрессивные чувства, просто им было интересно, у кого голова крепче. Турков кричал: «Саша, стукни так, чтобы у меня кровь пошла!» И Саша со всего маха бил его по голове гитарой! Тот ему – в ответ. И так они дубасили друг друга, пока не разбили гитары вдребезги. А вот недавно я узнал, что Миша Турков умер, и наш барабанщик Слава Донцов умер, так что из той команды остались только я да Градский…
Мы репетировали в Доме Культуры им. Горбунова у Киевского вокзала. Там была лестница с очень гулкой акустикой. Саша, проходя по ней, всегда начинал распеваться с такой силой, что все, кто случайно оказывался рядом пугались, а он получал от этого кайф. Саша гордился своим голосом и при любом удачном случае демонстрировал его возможности, иногда кого-то пугая, иногда восхищая.
Однажды, когда мы репетировали в МИДе, он так заголосил под дверью комнаты, где шли занятия кружка по пению, что педагог выскочил в коридор, затащил Градского к себе, прослушал все, что тот знал из классики и предложил у него заниматься. Но Саше было нужно только самоутвердиться. Что он и сделал, в конце концов.
На сольной гитаре играл Миша Турков, внук Шолохова. Первые фирменные басовые струны для меня привез его дед из поездки в Японию. Миша и Саша играли на немецких гитарах «Музима», настроенных на семиструнный строй. Это меня очень удивило. Я не поленился перестроить свою акустическую гитару на шесть струн, убедился в преимуществе этого строя, а затем хотя и с трудом убедил ребят перейти на этот строй.
Они были молоды, быстро все схватывали, и это не составило большого труда. Репертуар состоял исключительно из фирменных вещей. На русском языке мы тогда еще не пели.
Какое-то время мы играли, и все шло более-менее нормально. А группа развалилась тогда, когда меня переманил к себе Тухманов. Он захотел собрать ансамбль и подыскивал способных ребят, но не из старой гвардии, которые не знали этого жанра, а из новых, из молодых.
Я не собирался уходить из «Славян», но у нас был знакомый Юра Петров, который занимался радиоаппаратурой, и стал меня «окучивать»: «С тобой хочет один композитор поговорить. Может быть, ты пойдешь и у него поработаешь?» Я говорил: «Да зачем мне это надо?!» Но он не отставал: «Давай все-таки встретимся!»
Я приехал к Тухманову. Там была и его жена Таня Сашко. Они меня так нежно, так ласково «окучили», что я не выдержал и… Хотя, конечно, я понимал, что это – предательство. Но мне захотелось… И я сказал ребятам, что ухожу играть в группу Тухманова.
Наш ансамбль назывался «Современник». Через какое-то время я по просьбе Тухманова пригласил в ансамбль и Сашу Градского, но он долго не задержался, заработал немного денег и умчался создавать «Скоморохов».
В 1966 году мы начали работать от Донецкой филармонии. В первом составе играли: Тухманов играл на клавишах, я играл на басу, Валерий Хабазин – на гитаре, а на барабанах – Cлава Донцов. Кстати, Донцова тоже я привел, он вообще по жизни очень долго со мной ходил. Одно время Донцов тоже играл в оркестре Мухина, потом я его перетянул к Градскому, потом – к Тухманову, а потом, когда у Тухманова все развалилось и мы вернулись в Москву, я его перетянул в «Скифы». Но, собственно, на «Скифах» у нас все и закончилось.
Тогда я не понимал, с каким человеком меня свела судьба. Меня несколько удивило то, что профессиональный музыкант, аранжировщик, композитор, который пишет ноты, как мы буквы, пригласил музыкантов-любителей. Теперь я понимаю, что он уже тогда почувствовал, в какую эпоху мы вступили, и не пытался остановить время, а шел с ним нога в ногу.
Исполняли мы в основном всякие шлягеры того времени, в том числе и песни самого Тухманова: «Последняя электричка», «Песня о трубаче» (на стихи Мих. Ножкина) и что-то еще – на итальянском, на французском, пели даже несколько песен «Битлз». Солировала Таня Сашко. Именно она и помогла Тухманову стать на ноги, потому что сам по себе Тухманов – человек очень тихий и трудно представить, что он может нахрапом что-то сделать по жизни, поэтому она взяла на себя всю титаническую работу по пробиванию его как композитора. Таня же, наоборот, – человек очень жесткий, если схватит, то не вырвешься. Вторым солистом, кроме жены Тухманова, был Любомир Романчак.
Но работали мы недолго, потому что у Тани Сашко начались конфликты с Юрой Петровым, который работал звукорежиссером. Если честно, то певицей она была слабенькой, поэтому проходила не очень. Но она все сваливала на то, что ее плохо подзвучивают. То тихо, то тембр не тот.
И однажды конфликт дошел до такой степени, что она погрозила Петрову со сцены кулаком. Так он схватил нож и стал за ней бегать. За кулисами. А в комнатке, где мы переодевались, стоял огромный и тяжелый дубовый стол, и – я запомнил этот момент – Тухманов, который поначалу только стоял и смотрел на все это дело, вдруг одной рукой этот стол взял да и перевернул на бок.
И то, как это он, при всей своей немощной комплекции, взял одной рукой этот стол поднял и перевернул, на всех произвело очень сильное впечатление! Все сразу же остановились, все замерло, и конфликт закончился. Ну, не закончился, а они хотя бы перестали носиться с ножами по гримерке. Потом Таня заперлась в комнатке и долго не выходила: «Пока он не уедет, я отсюда не выйду!» Так как работать вместе с ним она уже не могла, то вопрос встал о его уходе. Пришлось долго делить аппаратуру, которая принадлежала частично Юре, а частично Тухманову. Мне пришлось быть посредником между ними, так как общаться между собой они не могли. Я бегал из номера в номер, передавая очередные предложения, пока они не договорились между собой.
После ухода Юры мы еще немного поработали с Таней и Адиком, а затем как-то тихо расстались. Тане эта работа разонравилась. Она стала часто жаловаться на недомогания, которые мешали работе и вносили нервозность. Но это переросло в то, что она перестала вообще ездить на концерты.
В новом составе ансамбля были Валера Хабазин – гитара (играл впоследствии в «Веселых ребятах»), Сергей Алуханов – гитара, Женя Казанцев – орган (затем стал очень хорошим бас-гитаристом и играл со многими известными ансамблями и певцами), я – бас, Слава Донцов – ударные. Еще были какие-то «дудки», но я уже их не помню.
Вокалистом стал Штефан Петраки, ушедший из популярного тогда молдавского ансамбля «Норок».
Но наша совместная работа неожиданно и печально закончилась концертом в Донецке в зале Филармонии 7 ноября 1967 года, в день 50-летия Советской власти…
Для Специального радио
Ноябрь 2006
