Но мне до сих пор кажется, что Буйнов привел меня в «Веселые» не на радость Саше. Вот ведь как странно устроена жизнь! Казалось бы, Лерман – человек, который априори должен был быть лишен всяких комплексов. Высокий, красивый, талантливый человек, но почему-то все время испытывавший ко мне жуткую зависть. И как результат: он все время старался меня чуть-чуть отодвинуть сторону. Впрочем, в «Веселых» этот наш конфликт остался за кадром. Внешне мы продолжали мирно работать и общаться. Но инициатива в общении шла в основном от меня, поскольку я считал, что Саша – личность неординарная, заметная, достойная всяческих почестей и особого положения.
Ну, например, все песни диска «Любовь – огромная страна» были спеты нами. Все унисоны и многоголосные дела – это я и Саша Лерман. Хотя «Качели» я спел один, записав все многоголосие наложением на 16-канальный магнитофон, а Саша только нижний голос пропел и один сольный кусочек. Хотя на концертах мы ее не исполняли никогда.
Ведь, действительно, есть вещи концертные, а есть неконцертные. И проблема здесь не в музыкантах, а в общей немузыкальности русской публики. Я говорю это, как человек, который мотался по гастролям аж с 1973 года. Вот приезжаешь на Украину – там музыкальный народ, они с полтакта начинают врубаться и резонировать. Но в России – без мазы.
Переезжаешь, допустим, из Одессы в Тамбов – одна и та же программа – реакция зала совсем другая. Там реагировали на музыку, а у нас – на голую жопу. Ну, я условно, конечно, говорю. Реагировали в основном на какие-то грубые приколы, которые казались смешными. Например, у нас была песня «Мамина пластинка», исполняя которую, мы с Сашей Чиненковым как бы танцевали танго, изображая мужчину и женщину. Вот это в России принималось «на ура!». Хотя этот ход – и банальный, и избитый, и вообще глупость. А на Украине нас прекрасно начинали воспринимать с первой же песни. Да достаточно послушать, как за столом поют русские и украинцы.
Украинцы поют все в одной тональности и даже на голоса, а у русских десять человек поет – и каждый в своей тональности. И мало того, может быть только один или два человека точно мелодию пропоют, а остальные модулируют внутри песни. Вот тебе и ответ на вопрос. Это – мои собственные наблюдения. Конечно, в некоторых местах поют лучше, в других – хуже, но в целом русские – глухая нация в музыкальном смысле.
Взять, например, бешеную популярность в России такой группы, как «Наутилус». Послушав их ранние альбомы, я могу сказать, что музыки там очень мало. И даже их исполнительский уровень на тот момент был ниже того, что был принят тогда на эстраде. То есть воплощение хромало. Хотя по музыкальным идеям это очень интересно. Там эклектичность присутствовала, как стиль, не как недостаток, а как редкое достоинство.
…Когда я пришел в «Веселые Ребята», у ансамбля сразу же изменился звук. Вместе с Бергером и его товарищами по «Орфею» ушли «битловские» настроения, в саунде стало больше от арт-рока, от Uriah Heep, что уже слышно на альбоме «Любовь – огромная страна». Раскачка в вокале, глубокая вибрация, которую Uriah Heep как раз и привнесли в рок-музыку и плюс еще – обязательная для Москонцерта духовая секция. Поэтому получался вдруг такой налет Blood, sweat & Tears и Chicago. Но для нас это, все равно, было не совсем непонятно, потому что мы тяготели к гитарной музыке.
Интересно, что самом начале, когда я только-только пришел, у нас не было духовой секции. И состав был очень сильный: Леша Пузырев, Саша Лерман, Саша Буйнов… Хотя для многоголосия было достаточно меня и Саши. А в принципе, и меня одного бы хватило. Саша Чиненков пришел только через полгода после меня. Некоторое время мы работали чисто гитарным составом. Это было классно! А потом Паша сказал «нет».
Говорят, был какой-то «приказ» министерства культуры о том, что все группы обязаны иметь в своем составе духовую секцию. Он вышел в 1969 году после массовой драки на концерте питерской группы «Фламинго». Видимо, в минкульте решили, что гитары дают слишком большой завод публике. Но мы-то не знали, что существует такой приказ. Мы вообще ничего не знали, а потому возмутились: «Паша, зачем нам дудки?! Без них так классно!» Он сказал: «Ребята, вы ничего не знаете!» И пришел Саша Чиненков.
А потом взяли еще Андрюшу Русанова, саксофониста. Очень хороший музыкант, он очень любил джаз, обожал Колтрейна, занимался по многу часов в день и звучал прекрасно. Очень интересный человек, но он уехал почти одновременно с Лерманом: Андрюша чуть раньше, а Саша – чуть позже. Короче, у нас была духовая секция, которую, впрочем, очень умело использовали наши аранжировщики братья Леша и Гена Пузыревы. Это были очень продвинутые люди, которые слушали много западной музыки. В аранжировках на тот момент, на 1974 год, они были ведущими.
Саунд менялся и по мере смены состава. Это же очевидно: кто играет, таков и звук. На диске «Дружить нам надо» часть вещей аранжировано Валерой Дурандиным, а у него – в отличие от Пузыревых – совершенно другие приоритеты. Его визитная карточка – ВИА «Верные Друзья». Поэтому эта программа по звуку ближе к «Верным Друзьям». Но даже Леша Пузырев аранжировал вещи с учетом того состава, который на тот момент работал в «Веселых»: там уже не было Саши Лермана, но пришел Игорь Гатауллин. Там всего лишь в нескольких вещах появляется Саша Барыкин, который пришел уже к концу записи этого альбома.
Этот состав, на мой взгляд, уже менее яркий. В основном за счет того, что Паша сменил сольного певца с Лермана на Гатауллина. Игорь обладает ярким тембром голоса, но в концепцию «Веселых Ребят», которая существовала до того времени, он явно не вписывался, потому что раньше были более яркие и открытые голоса, а у Гатауллина более теплый тембр. Я думаю, что он больше подошел бы «Самоцветам».
А, к примеру, Мушкамбарян – это вообще чистая эстрада. Паша брал его для того, чтобы по документам был сольный концерт. У «Веселых Ребят» не было права давать сольные концерты – только отделение. Поэтому Слободкин брал вокалиста или вокалистку, у которых от министерства культуры тоже было право на сольное отделение. И мы играли сольное отделение свое и сольное отделение вокалиста. Вот у Робика было сольное отделение. Это просто техника: без лишних людей как работать сольный концерт и при этом накручивать ставки до 22.50? И Робик, чтобы не портить общую визуальную картинку, играл с нами на саксофоне, а потом выходил и работал сольный блок из четырех песен.
А как его любили кассирши, бухгалтера, продавщицы! «Пищеблок», как Саша Чиненков их называл. Перед выходом Мушкамбаряна на сцену он говорил: «Сейчас Пищеблок потечет! Робик, вперед! Весь Пищеблок – твой. Вон смотри? В первом ряду! Во втором! С халами продавщицы! Это все – твои!» Робик улыбался, у него была совершенно белозубая, обворожительная улыбка…
А свой первый концерт с ВИА «Веселые ребята» я пел из-за кулис, потому что на меня еще не был сшит костюм. Мы поехали в Днепропетровск. Там есть ДК имени Ильича – огромный полуторатысячник сталинской постройки, – вот там, за кулисами и был мой первый концерт.
На сцену я в первый раз вышел уже в городе Горьком, во Дворце спорта. Ох, вот это было испытание! Поскольку я был парень фактурный, Паша меня сразу поставил в первый ряд, в середину. Открывается занавес, я вижу море людей, какого никогда прежде не видел: пять тысяч народу! Полный Дворец спорта! А из зала обычно идет такой энергетический напор, что человек неподготовленный просто теряется. И меня, конечно, заклинило. Паша меня тут же убрал во вторую линию. И во второй линии я простоял год. А вперед выходил только на пару вещей, когда нужно было играть соло на скрипке.
В первый год у меня не было ни одного сольного номера. Но ведь тогда Саша Лерман работал. И Слава Малежик. И Саша Барыкин. Острой потребности в солистах не было. Солистов хватало. А блок сольных песен мне достался после того, как ушел Лерман.
В 1974 году из ансамбля уволили Володю Полонского и Женю Казанцева, нужна была серьезная перестановка, поэтому на бас временно поставили Сашу Буйнова, который оказался прекрасным басистом. У человека в руках оживает любой инструмент. И первая линия тоже изменилась. Меня, а также – Буйнова, Пузырева и Барыкина поставили в первую линию, а Малежик выходил на пару сольных песен. По концертному воплощению это был лучший состав, их тех, в которых я работал. Не с Лерманом, а именно этот, потому что братья Пузыревы там максимально полно осуществили свое видение музыки, и по творческому потенциалу такого состава, как этот, не было в «Веселых» ни до, ни после – сто процентов!
Однажды на репетицию этого состава (с Пузыревым и Барыкиным) пришел Володя Фазылов, которого еще до меня, в 1971 году забрали в армию. Он послушал и сказал: «У-у-у! Мне с вами уже не тягаться!» Он был харизматичный парень, яркий по-своему, но в том составе, о котором я говорю, уже была молодая агрессия, задор, да и звучание на тот момент вполне профессиональное.
А потом появилась Пугачева, и все ушли. Это был бунт на корабле. Братья Пузыревы явились главными организаторами этого бунта: «Зачем нам женщины? Нам не нужны женщины! Мы и так прекрасно работаем!» Пять человек сразу подали заявления об уходе: Пузырев, Макеев, Барыкин, Буйнов (последний по своим соображениям, его уже переманивал Стас Намин) и я. А гастрольный-то план уже заделан! И что теперь делать? Отменять концерты? За это Пашу по головке не погладили бы…
Никому не позволено срывать гастрольный график! Это была очень шаткая для Слободкина ситуация. В Москонцерте его спокойно могли съесть конкуренты! Ситуацию спасла Пугачева. Она Слободкину подсказала такую идею: а не вернуть ли в группу Лермана? Саше позвонили, и он согласился. Мало того, он позвонил мне: «Толя, а ты не уйдешь, если я приду работать?» Памятуя наши старые дела, я ответил: «Если ты придешь, я не уйду». Короче, я остался в «Веселых ребятах».
Это произошло в марте месяце. И мы до мая, с середины марта и весь апрель, сидели на репетиционной базе и делали новую программу с новым составом. Вот тут-то и появился из «Верных Друзей» Валера Дурандин, потому что он одновременно мог работать и аранжировщиком, и бас-гитаристом. Это было очень удобно, но он был как бы совершенно из другого лагеря, он был из «совка». Однако Паша взял его, потому что ему нужно было заменить Пузырева и Буйнова, ему нужен был человек, который осуществлял бы музыкальную политику, создавал бы музыкальное лицо коллектива.
Лерман привел Вадима Голутвина. Это был Сашин приятель. Впрочем, я тоже был знаком с Вадиком, он был одним из немногих в Москве гитаристов, который умел играть кантри. Как раз началась мода на кантри, и ее надо было как-то реализовывать. А Вадим, можно сказать, был единственным на всю Москву и даже на весь Советский Союз человеком, кто так виртуозно владел стилем кантри! Он играл на акустической гитаре, а также на банджо, который считается традиционным для кантри инструментом, но вообще не умел играть на электрогитаре!
И мы начали делать новую концертную программу. Сейчас я понимаю, что ситуация была критическая, потому что под вопросом стоял не только гастрольный график, но и само существование «Веселых Ребят». Спас нас выход пластинки «Любовь – огромная страна», которая вышла в мае. Как мне потом сказала Алла в одной из приватных бесед, ни Паши, ни «Веселых» не было бы, если бы не эта пластинка. Ведь она же продалась миллионным тиражом! А вместе с нею началась новая волна нашей популярности. Мы очень успешно гастролировали, но это было очень слабое подобие того, «золотого» состава. Впрочем, когда все утряслось, когда свалили все, кто должен был свалить, когда Саша Лерман уехал, и Андрюша Русанов уехал, когда Буйнов стал за клавиши, где он и должен был стоять, а Валера Дурандин – на бас, а на барабаны пришел Виталик Валитов, этот состав еще более-менее себя показал.
А ведь был момент, когда «Веселые Ребята» пытались уйти в сторону тяжелой музыки. Вспомним хотя бы хит «Скорый поезд». А потом поезд вдруг ушел! И это не получилось из-за того, что за кулисами шла очень сложная борьба между лидерами вокально-инструментального стиля, причем лидерами тогда уже явно становились не «Веселые Ребята». Официоз повернулся в сторону «Самоцветов», и Паша понимал, что этот путь более открытый…и более понятный…и более успешный. У него перед глазами был тот же Маликов, который бил его по всем статьям, причем на его же поле. Поэтому пластинка «Дружить нам надо» была сделана уже более в стиле «Самоцветов», чем «Веселых Ребят». Она уже сглаженная, нивелированная и не такая шершавая, как «Любовь – огромная страна» или предшествующие ей миньоны. Но меня лично путь в этом направлении расстраивал. Возможно, из-за того, что я прекрасно понимал, что с моей фактурой, и внешней и вокальной, в эстраде такого толка делать нечего. Дороги, которые мы выбираем, лежат ведь там, где нам удобнее ходить, где мы не ломаем ноги. Конечно, мне проще было бы петь Deep Purple, чем тот репертуар, который требовал исполнять Слободкин. Если говорить честно, то «Веселые Ребята» глызинского периода – это уже не «Веселые Ребята»
Я, конечно, понимаю, что они должны были изменяться со временем. И эта ипостась «Веселых Ребят», которую мы знаем по Глызину и Буйнову («Тетя» и «Бродячие артисты») тоже оправдана, поскольку это же – любимые народом песни. Да, народными были и «Алешкина любовь», и «Портрет работы Пабло Пикассо». Но Паша не выжил бы, если бы продолжал держать этот курс. Паша должен был выживать в Москонцерте, ведь там все жили, как пауки в банке. Он должен был мимикрировать – и он мимикрировал. Потому и люди отсеивались, как, например, Барыкин. Хотя он был прекрасен для Слободкина и голосом, и всеми делами. А почему? Да потому что Барыкин – творческая личность. Единственный, кто там досидел, это – Буйнов. Потому что он по натуре такой человек, что ему нужен каблук. Если каблука над головой нет, то он не понимает, что должен делать. А Паша вырастил его в солиста. Я раньше даже не подозревал, что он – хороший шансонье. А он – хороший шансонье. И он – на своем месте. Он прекрасно справляется со своей работой, он прекрасно ее делает, он очень убедителен в этом.
Для Специального Радио
Декабрь 2007
