Нынешним летом в Питере никто не заметил исчезновения некоего Валерия Дудкина. За этим одиноким человеком числилось много странных поступков, и не только в последнее время. Валерий Дудкин был музыкантом – электрическим гитаристом, говоря словами Джона Мак”Лох”лина, в наиполнейшем смысле этого определения и музыкантом – совершенно особенным. В 80-е годы он был чуть ли не единственным в СССР, кто исповедовал крайне радикальную эстетику свободной импровизационной музыки и исполнял ее на электрической гитаре. Позднее, в 90-х годах он пошел в сторону регги и более облегченной музыки. Известно также его сотрудничество с Сергеем Курехиным (“Воробьиная оратория”) и другими питерскими некоммерческими музыкантами. Он являлся, наряду с Николаем Судником, одним из основателей легендарного нойс-постиндустриального проекта ЗГА, ныне базирующегося на знаменитом “ковчеге” независимого альтернативного искусства – питерской “Пушкинской 10”. Но главная его роль была сыграна на сцене новой импровизационной музыки ещё в восьмидесятые годы, частично в моих радикальных проектах того времени “бури и натиска”.
В плавильном котле зарождавшейся альтернативной музыки начала 80-х, когда сам Борис Борисыч еще не был уверен в своей миссии, а Сева Гаккель недоверчиво давал мне попробовать натяжку струн своей виолончели; когда Юра Шевчук еще только прибыл псевдо-лимитой в Питер, а я спал на полу – то у художника нонконформиста Сергея Ковальского, то у рок-барабанщика СТРАННЫХ ИГР Саши Кондрашкина, – Валера Дудкин – точно персонаж битловской песни She is leaving home – взял гитару, да и ушел из своего благополучного львовского дома. История замалчивает, как он оказался на рижской Домской площади, где его буквально подобрал Коля Судник – известный в Прибалтике коллекционер и безусловный авторитет по ориентировке в радикальной западной некоммерческой рок музыке.
Мне с Сергеем Летовым приходилось часто бывать в Риге и останавливаться в доме Судника, который был тогда штаб-квартирой местного андерграунда. Там говорили о Фрэнке Заппе, Магме, Univers Zero, движении Rock-In-Opposition, что-то пили и бегали ночью за портвейном на “точку” – напротив этого дома. Как-то в один из таких приездов я заметил в доме нового жильца, бородатого худого юношу с горящими красивыми глазами. Судник сказал, что нашел нового Джимми Пейджа на улице. Парень действительно даже в постели не расставался с гитарой и мог сыграть один-в-один любой пассаж из Lеd Zeppelin. Тогда это производило впечатление! Немного погодя, я получил от Судника бандероль, где была магнитофонная лента с записью новоиспеченной рижской группы ЗГА. Это был, по словам Коли Судника, первый скромный опыт собственной музыки в составе самого Коли, его жены Эмилии Лосевой и Валеры Дудкина. Музыка произвела на меня впечатление своей мрачностью, необычной звуковой палитрой и откровенными авангардистскими амбициями.
И я стал как бы крестным отцом этого проекта. Мною сразу же был предложен дизайн обложки и даны несколько советов. Я стал всячески продвигать группу по своим каналам, что привело вскоре к поездке в питерский рок-клуб на Рубинштейна с моим участием как специального гостя. Ревность питерских мэтров, – а на концерте были: Гребенщиков и весь ” Аквариум”, Курехин, Цой, Африка и многие другие, – тогда похерила нашу попытку утвердиться радикалами нового направления. Наша рок-сцена на тот момент еще явно не созрела для подобной музыки, что произошло только спустя почти десять лет, когда Судник и его ЗГА, объездив некоторую часть мира, уже переехали жить в Питер. Чуть позднее, в середине 90-х в Питер переселился и Валера Дудкин…
В середине 80-х у меня возникли некоторые эстетические плоблемы в трио с Сергеем Летовым и Сашей Кондрашкиным. У нас, конечно же, были большие творческие амбиции. Мы провели несколько концертных туров, но столкнулись с некоторой конкуренцией и непониманием. Проживая в разных городах, мы были лишины возможности вести регулярные атаки. Интересы Летова и Кондрашкина того периода были направлены более в сторону Курехина, рок-групп ДДТ, ДК, АВИА и т.д. А в моём новом трио, совместно с Мишей Юденичем – моим смоленским партнером, который быстро сформировался как барабанщик и единомышленник – уже играл Валерий Дудкин, который все больше и больше отходил от рока, и мы продолжали линию свободных импровизаторов, отличающихся крайней бескомпромиссностью.
На том этапе я нашел в Дудкине истинного последователя и оригинального независимого художника. Но он всегда старался найти свою собственнную технику и, в более широком смысле, философию музыки. В те давние времена он даже записал собственный магнитофонный соло-альбом, что было тогда очень ново. Музыка его представляла некие тембровые пласты, по сути то, что теперь стали называть эмбиент. Он умудрялся выжимать из электрической гитары целую оркестровую палитру, изобретая для этого особый способ извлечения звуков. Гипертрофированный образ реальности, живший в нем, превращался в странные звуковые ландшафты, то протяжно пустые, то всклоченно изрытые диссонантными бурями.
В дальнейшем я буквально физически ощущал в этом человеке изначальную неприкаяность и болезненную замкнутость. Его спазматические рывки посредством музыки были только способом вырваться из какого-то внутреннего плена. Часто его поиски звука не совсем вписывались в мою эстетику, но я всегда уважительно относился к его музыкальному языку. И, все же, его музыка была вещью-в-себе, и десять лет нашего партнерства и странной дружбы выстраивали только парадоксальные диалоги. В конечном итоге он отошел от моей экспрессионистской догмы, но оставшиеся архивные записи того времени горовят о ярком новаторском таланте Дудкина без скидки на время. А наше противостояние часто давало совершенно неожиданное музыкальное качество. Кстати сказать, к тому времени он отошел и от эсктремальной музыки группы ЗГА.
Последние наши совместные игры закончились к середине 90-х годов. Этому предшествовала вполне мистическая история. В 1989 году, когда к нам нагрянули заокеанские звезды авангарда, мы жадно ловили возможность живого контакта с ними. Так в запарке, где-то между совместными с ними концертами в Москве и Ленинграде, мы с Дудкиным попадаем в автокатастрофу. Моя виолончель трижды сломана, Валера получает травму и шок, а я сам счастливо остался невредим. Наверное, это был знак. Теперь, после стольких смертей наших коллег я вижу в этом некое предвосхищение и… предупреждение. Тогда же мы просто не обращали на это внимание.
Из нашей компании Дудкину первому удалось попасть на Запад, быть включенным в серьезный гитарный проект в Мюнстере, где он произвел большое впечатление на тамошних авангардистов. После этого он несколько изменился, и у нас начались проблемы. Вообще, Валера был крайне странным человеком, его серьезность в деле существовала одновременно с совершенной неряшливостью и неорганизованностью в реальной жизни и быту. Временами он впадал в некое юродствование. В последствии это сильно усугубилось и способствовало печальному финалу его судьбы.
Какое-то время мы еще ездили вместе по фестивалям: Таллин, Питер, Киев, эпохальный проект ” Альтернатива” на выезде в Архангельск, Екатеринбург, Харьков – где, кстати, была сделана запись нашего трио, вошедшая затем в лондонскую антологию Лео-рекордз под названием “Документ – Новая музыка из России “. Музыкальный критик Александр Кан дал весьма высокую оценку нашей музыке, сопоставив нас с нью-йоркским “даун-тауном”, передовой тамошней музыкой.
Важным событием тех лет была также незабываемая встреча с западными мэтрами – Фредом Фритом, Крисом Катлером и духовным наставником Дудкина, гитаристом Генри Кайзером. Конечно, сейчас можно скептически оценивать наш пиетет перед этими музыкантами, но в те времена у нас, воспитанных на записях новаторов, иного отношения к ним и не могло быть. И вот, представьте себе, после совместного концерта в “Гобушке”, сам Кайзер, расчувствовавшись, дарит русскому последователю собственную педаль громкости, так сказать, шубу с барского плеча! Что такое была педаль громкости для гитариста тех времен, может понять только музыкант и особенно такой, как Валера, который после чего так увлекся всякими техническими новшествами, что в последствии как-то увело его собственно от музыки.
Уже в середине 90-х я стал терять с ним контакт, и наши общие музыкальные дела сошли на нет. В Питере он играл в каких-то командах, иногда с маститыми иностранцами, и у него была неплохая репутация. Что происходило далее, мне трудно определить, но в редких встречах мне казалось, что идет некий распад его личности. Он частенько впадал в странное неадекватное состояние, иногда связанное с алкоголем, с последующими неадекватными поступками. До меня доходили слухи, что его то потеряли, то избили, или раздели где-то ночью. Некоторая шизофреничность всегда присутствовала в нем. Миша Юденич, съевший с ним не один пуд соли, любил повторять, что у Валеры размягчение мозга. Но всякая придурь всегда культивировалась в нашей богемной среде. Откровенно говоря, все мы были – как бы, “не в себе”. Валера частенько наведовался в таком состоянии и на Пушкинскую 10, в студию Коли Судника, который успешно уже второй десяток лет нес неподъемный крест проекта ЗГА. Какие там происходили разборки или акты выяснения истины, бог знает. Но мне кажется, Валера подсознательно не мог смириться с утратой себя как художника, как музыканта, а может быть и человека… Наверное, он что-то хотел доказать всем и себе.
Запомнилась моя последняя встреча с ним. На позапрошлом, в 2003 году, международном фестивале памяти Курехина – СКИФе-8 в фойе питерского Дворца Молодежи многие могли видеть одинокую фигуру, бродящую кругами и зигзагами. Странный человек богемного вида с остекленевшим взглядом врывался к участникам фестиваля в гримерки за сценой, останавливал в коридорах людей с абсурдными вопросами, что-то доказывая и требуя. Видя его в таком состоянии, я даже боялся обнаружить себя. Да он как бы и не узнавал меня. Чего хотел этот человек, никто не понимал, все его сторонились, кто-то смущенно предлагал выпить, а организаторы фестиваля, зная его как уважаемого когда-то музыканта, не смели выставить. Позднее я обнаружил Валеру уже в своем номере гостиницы в компании музыкантов, которые пытались выспросить у несчастного Дудкина, как он дошел до жизни такой… Он что то бормотал и временами заливался слезами. Зрелище для меня было невыносимое. Мне уже тогда показалось, что это плохо кончится.
По мистическому совпадению нечто подобное уже происходило точно в такой ситуации же и в этом же самом месте. Год 1998-й. Фестиваль СКИФ-3. Дворец Молодежи. Номер той же гостиницы. Персонажи примерно те же, включая меня. Когда-то известный и замечательный музыкант, Саша Кондрашкин в неадекватном состоянии просит у коллег выпить или денег. Все знали, что Саша давно уже не в себе, но это объяснялось трагедией, случившейся с ним, в результате которой он стал инвалидом, и поэтому всеми всё должно понималось. Кондрашкин бродил среди музыкантов неприкаяный и лишний. Чуть позднее он умер.
Время сыграло страшную шутку. Пять лет спустя сценарий почти полностью повторился, но актером на этот раз был ЛИШНИЙ МУЗЫКАНТ – Валерий Дудкин.
P.S. В сентябре месяце я узнал страшную новость – летом в Питере был найден утопленник, крайне похожий на Валерия Дудкина. Его мать, говорят, не опознала сына, но другие, знавшие его, засвидетельствовали, что это был именно он………
Для Специального радио
Октябрь 2004
