…К весне 1984 года положение нашего коллектива сложилось довольно плачевное. Мы обошли все учреждения культуры Архангельска в поисках помещения для звукозаписи и репетиций, но безуспешно. Везде получив отказ, приуныли. О концертных выступлениях Облачного Края не могло быть и речи. Друзья мои уже стали несколько отходить от музыкальной жизни: Лысковский оканчивал школу и сдавал экзамены, а Рауткин переходил на второй курс Харьковского института физкультуры, перевелся на Украину. Материал у нас был, но негде было его записать и вдобавок, я остался фактически один.
Рокерская жизнь Архангельска совсем захирела – в основном наша Мельпомена состояла из студентов трех ВУЗов: медицинского, педагогического и лесотехнического. Их достаточно было вызвать куда надо и пригрозить отчислением, чтоб они быстренько попрятали свои гитары в дипломаты с тетрадями и постриглись. Лично я в армии уже отслужил, работал на заводе, и мне это было не страшно. Не желая никак подводить своих товарищей, я решил на время отпустить их восвояси – учиться и налаживать собственную жизнь. Тут я и вспомнил про Ленинград и предложение Андрея Тропилло записаться в нормальной студии.
В нашей северной тусовке уже ходили слухи о том, что в Ленинграде все проще с этим делом, даже образован некий Рок-Клуб, под крышей которого объединены практически все ленинградские рок-музыканты и у них официально есть возможность выступать. Их даже не разгоняет милиция и никаких мер к музыкантам со стороны власти не применяется. Вольный город, в общем. Я нашел телефон Андрея и позвонил.
– “Давай, собирай своих парней, и приезжайте” – Тропилло нисколько не колебался. Он работал в Доме Юного Техника и преподавал в кружке Акустики и Звукозаписи, а летом все пионеры на каникулах, студия была свободна. Весьма относительно свободна, надо сказать, поскольку в Питере было много групп, а Тропилло, на тот момент, был только один. Я предупредил, что никто, кроме меня, приехать не сможет; Андрей обнадежил, что в Ленинграде много кайфовых музыкантов и раз такое дело, найдется, кому сыграть и на клавишах и на барабанах.
Я взял несколько отгулов, немного за свой счет, купил билет на самолет за 19 рублей и прилетел. Волновался: раньше мы приезжали в Ленинград с мамой, а тут я один, неизвестно куда приехал, и честно говоря, я не представлял, как смогу записаться с незнакомыми музыкантами в непривычном месте… я ступил на эту землю, и половина моих фобий рассосались сами собой. Взял такси и поехал на Охту.
Чем ближе мы подъезжали к студии, тем меньше сомнений у меня оставалось. Тропилло вышел на улицу меня встречать – тут и я подъехал. Мы поднялись на третий этаж, где находился кружок Андрея и, переступив через порог, окинув взглядом это помещение и всё, что там находилось – ахнул. Увиденное превзошло все мои фантазии. Мне казалось, что наша студия в Красной Кузнице – это некий прорыв в студиостроении – но по сравнению с этой – конечно же, детство золотое. Две больших комнаты, разделённых большим двойным окном, а в аппаратной большие студийные магнитофоны, под оконной рамой – огромный микшерский пульт.
От моего восторженного созерцания всех этих богатств меня отвлек заданный смущенным тоном вопрос Андрея – “а как у тебя, Серега, обстоят дела с финансами?”. Я спросил в чем проблема, Андрей намекнул, что времени то уже 12, и как говорится “время срать, а мы еще не ели”…
С финансами у меня было очень даже неплохо: я поехал в Ленинград сразу после зарплаты, а зарплата у меня была как у нормального советского пролетария на – 250 рублей – не то, что у простого советского преподавателя. К тому же, незадолго до отлета в Ленинград я купил билет “Спортлото”, угадал четыре номера из пяти и выиграл аж 168 рублей. Андрей провел меня по близлежащим торговым точкам, которые меня поразили обилием всяких продуктов, потому что по сравнению с Архангельском – в Питере был настоящий продуктовый и напиточный рай.
Мы наполнили два больших продуктовых пакета довольно-таки вкусными и полезными вещами, которые ранее я видал лишь по телевизору: сосиски, пару сортов колбасы, сыры мягкие и твердые, а главное!… в одном из охтинских гастрономов был отдел “Бакалея”, а в нем… там я увидел в реале то, что ранее мне было доступно лишь на киноэкране – итальянский напиток “Чинзано” из фильма “Возвращение высокого блондина” – я сразу взял целых два литровых пузыря мечты моей юности, на что Тропилло стал меня отговаривать, дескать мол “вот же есть нормальное, за рубль семьдесят, португальское вино ленинградского разлива”, на что я возразил, что такого я и в Архангельске теоретически могу отыскать, а вот Чинзано я даже во сне ни разу не видел – только в кино.
Мы принесли это все в студию, разложили на столе и приняли решение не приступать к работе в день приезда, а как следует отметить начало нового этапа наших взаимоотношений. Андрей нарыл где-то два гранёных стакана и мы их подняли за то большое и светлое, что нас ждет впереди, за то, чтоб ничто не сбило нас с дороги, которую мы сами для себя выбрали и которая для нас – самое важное в жизни.
Уже через полчаса мне казалось, что мы знакомы триста лет, Андрей произносил много всяких непонятных технических терминов, неведомых ранее словосочетаний, я слушал и делал такой умный вид, понимающе кивал и Тропилло было тоже приятно, что он общается с подкованным в техническом плане специалистом – ведь несколько лет до того я уже занимался подобным делом, результаты которого получили высокую оценку Андрея и музыкантов группы “Аквариум” – я имею в виду наш первый альбом и первый приезд ленинградцев в Архангельск. Хотя мне приходилось пользоваться средствами куда скромнее, чем располагали здесь. Мы общались практически на равных, что мне было, несомненно, приятно. Я все больше убеждался в том, что, не зря-таки, бросил все, и приехал.
В какой-то момент нашей беседы Андрей предупредил меня, что, несмотря на кажущуюся по сравнению с Архангельском вольницу – ухо необходимо держать востро, не забывать, в какой стране мы живем, и расслабляться не стоит. Наш ансамбль уже был занесен в списки запрещенных групп и Андрей порекомендовал мне никому из случайно зашедших работников ДЮТ не говорить про Архангельск и не произносить название нашего коллектива вслух. Я поклялся держать рот на строгом ошейнике, однако прокололись мы буквально в течение часа. Один из зашедших работников дома пионеров, как раз тот преподаватель, которого Тропилло подозревал в стукачестве, кинул беглый взгляд на стоящие на столе два пакета с “Чинзано”, на которых было большими буквами написано – “Архангельску – 400 лет” и спросил с хитрым прищуром: – “Северянин?” Я стал отнекиваться, выдумывать с какой я станции метро, но тот хмыкнул, кивнув на мои пакеты, и удалился с миром.
Ближе к вечеру встал вопрос о ночлеге, Андрей уже все продумал. За год до того, я состоял в переписке с его учеником Лешей Вишней, который жил на Большеохтинском проспекте, в нескольких минутах ходьбы от студии, и жил он один в огромной квартире – родители летом уезжали на дачу.
О Лешке вообще разговор особый – я очень удивился, получив его письмо: он написал, что занимается в кружке у Андрея Тропилло и наш альбом, который я выслал в Ленинград год назад, Тропилло представлял на занятиях как дидактический материал – наглядное пособие по кустарно-домашней звукозаписи, как пример созидания “всего из ничего”… Алексей очень проникся этой идеей и тоже решил соорудить у себя дома некое подобие студии и вот этими мыслями он и поделился в своем письме.
В каждой строке буквально сквозила такая подкупающая искренность и неподдельный энтузиазм, с которым Вишня собирался заниматься делом, которое и меня больше всего интересовало – запись музыки собственного сочинения на магнитный носитель. Отмечу, что звукозапись для Вишни было всегда приоритетней исполнения – он начал записывать себя задолго до того, как у него появилось, что записывать.
Прекрасная, просторная, квартира была в полном распоряжении Алексея – это было очень редкое и ценное явление – когда любимым делом, можно заниматься ни в каком-нибудь подвале, старом гараже или переоборудованном складском помещении, а в благоустроенной квартире, когда тебе не капают на мозги ни родители, ни соседи. В силу того, что Вишня был человеком общительным, с прекрасным чувством юмора – его квартира стала излюбленным культовым местом самых лучших музыкантов Питера, неким культурным центром. В итоге, когда мы допили наше Чинзано – встал вопрос о горизонтальном положении, и мы с Тропилло направились к Алексею. Зашли в магазинчик, купили пару пузырей, еды.
Несколько минут – и нам открывает дверь большой человек с доброй улыбкой на лице. Тропилло представил нас друг другу и Вишня с порога стал демонстрировать мне свою домашнюю студию, которая также поразила меня своими техническим на тот момент совершенством и я еще раз подумал о том, сколь же велика разница между Архангельском и Ленинградом, и мои последние сомнения в целесообразности моего приезда растворились в дыму Лешкиных папирос. В один день я побывал аж в двух студиях звукозаписи, да таких, о которых сам мог только мечтать, и даже не представлял, что в нашей стране в личной собственности может быть такое великолепие. Оказалось, что есть – у людей, с которыми мне посчастливилось быстро найти общий язык.
Наше общение затянулось, уже затемно Тропилло заторопился к семье, мы посадили его в такси и отправились спать. Но было не остановиться – Вишня ставил мне записи разных ленинградских и московских коллективов – знакомил меня с неведомым ранее явлением “подпольный русскоязычный рок”.
Конечно же, в Архангельске ничего подобного я услышать не мог – если бы кто-нибудь из наших исполнителей вышел на сцену и спел бы “я есть я, меня избрал народ, вот так вота бубубу вас в рот” на манер московского “ДК” – был бы неминуемо “расстрелян на месте”. У меня было впечатление, что я посетил какую-то другую страну. Совершенно сбивало с ног осознание мысли, что чем ближе к центру – тем больше свободы. В Москве, столице, где Политбюро и это самое ЦК – тут же рядом и “ДК”… В определенном смысле, прослушивание “ДК” в тот момент меня сильно раскрепостило, и наши тексты стали жестче, а так как я всегда все сочиняю непосредственно “на станке” – во время записи, это влияние сказалось уже на “Ублюжьей доле”.
Спать совершенно не хотелось, хотелось прямо сейчас схватить гитары и что-нибудь записывать. Однако часам к семи, Алексей постелил мне в просторной спальне, и я долго пытался уснуть. Навалившие на меня впечатления первого дня в Ленинграде отбивали сон, и все же когда мне удалось погрузиться в небытие – снилось что-то сумбурное, хаотичное и не поддающееся описанию.
Проснувшись ближе к полудню, я вышел на кухню и здесь меня ожидал следующий нокаут судьбы – на стопе стояло несколько бутылок пива, что для Архангельска – абсолютно экстраординарно. Гостеприимный хозяин с утра успел сгонять в магазин и когда я проснулся – в сковородке его уже что-то скворчало. И хотя похмелья сильного и не было, однако очень приятно, что день начался с таких эмоций. А тут и Тропилло позвонил – сказал, что труба зовет, и я засобирался.
Стал упаковывать свои гитары – Урал, свердловского завода музыкальных инструментов и самодельный трехструнный бас, который я сделал сам, выпилив на заводе необходимые детали. Три струны на нем были потому, что то ли материал я выбрал слишком хилый, то ли просто ошибся в расчетах – при натягивании четвертой струны гриф гитары выгибался дугой, инструмент принимал форму лука. Три струны он еще как-то держал, что мне вполне было достаточно – в записи все равно никто этого не распознал, потому что, как говорится – не от того наши домики покосились, и при наличии определенной квалификации и на трех струнах можно было достойно сыграть практически любые басовые партии, что я и делал. Кроме этих гитар я привез свой агрегат типа фуз, который я сам спаял в 80м году и до тех пор ни на что не менял, потому что благодаря именно этому техническому средству у нас был такой, ни на что не похожий, гитарный звук.
Со всем эти скарбом я направился в студию. Там уже были несколько музыкантов из групп “Пикник” и “Тамбурин” и когда я распаковал весь этот парк своих инструментов – рокеры, обступив мое добро полукругом, стали дико ржать и показывать пальцем. На вопрос “как же на таких дровах можно музыку играть” я ничего не ответил, подумав, что “играть надо уметь и все”… Через некоторое время Тропилло прогнал всех лишних, водрузил на магнитофон AMPEX, размером с холодильник, бобину с широкой пленкой, диаметром с долгоиграющую грампластинку и мы начали звукозапись.
Барабанщика со мной не было, так как я приехал один, без ансамбля, решено было использовать неведомую мне досель технологию записи под метроном. Была у Андрея советская драм-машина “Лель”, звук у нее был наимерзейший, но в качестве метронома её можно было использовать вполне, хотя её собственный шум был едва ниже самого звука. Мы выбрали темп, записали метроном на первый крайний канал, и вот таким образом я стал поочередно записывать весь материал – песню за песней, как всегда уже окончательно додумывая партии в момент записи. Аккомпанирующую гитару и бас первой песни я записывал два часа – очень волновался и привыкал к магнитофону. Затем, дело пошло побыстрее.
Мне так понравилась многоканальная запись, я понял – все наши опыты с бытовыми магнитофонами безвозвратно ушли в прошлое и впереди у нас новые ориентиры. Мое восхищение Андреем Тропилло росло – все-таки человек, рискуя рабочим местом, смог в таких партизанских, подпольных условиях своими руками создать такое дело… На фоне всей этой эйфории меня обуяла жуткая досада, что всего этого не видят мои друзья – Коля и Олег.
Пока я в течение первой недели записывал гитары, Тропилло искал барабанщика, что представилось делом отнюдь не простым, ибо музыку такого плана играли довольно-таки редко. Наконец, уже, когда были записаны гитары и бас – появился барабанщик группы “Тамбурин” Саша Петелин – мы друг о друге ничего не знали, но он откликнулся на предложение Андрея поиграть в студии.
Послушав материал он оживился – “Псс, да что тут играть-то, проще пареной репы, я-то думал, что действительно что-нибудь сложное…”, но здесь он, надо сказать, слегка погорячился, потому что после нескольких пробных дублей оказалось, что музыку такую играть ему еще не доводилось и что это посложнее, чем то, что он выигрывал в группе “Тамбурин”: он сыграл несколько песен, из которых в альбом вошла лишь одна – “Соси – посасывай” – там он сыграл действительно здорово, мы её оставили. Но вечером, уже прослушивая записанный материал, решили все-таки, что Петелин не очень подходит для нашего проекта и надо искать другого – более жесткого, техничного, агрессивного и энергичного.
Тропилло вспомнил, что есть у него барабанщик, который сможет выполнить такую задачу – тем более что я его уже знал – Женя Губерман, он приезжал с Аквариумом в Архангельск, о чем я уже писал. Когда Женя сел и начал сходу играть, я просто обалдел. С музыкантами такого уровня мне еще общаться не приходилось, к тому же барабаны я сам очень люблю, это один из любимых моих музыкальных инструментов. И когда я услышал, как на мою гитарную музыку накладывается такое звучание ударной установки с такой техникой, с такой выдумкой – я просто припух от восторга, от неожиданности и от всех нахлынувших на меня чувств! К тому же Женя оказался в общении таким простым, приятным человеком, что было очень удивительно – было лестно, что настоящий профессиональный музыкант, в отличие от нас, дворовых любителей, и такой вот музыкант согласился с нами играть. Еще меня удивило то, что Женя вообще не пил никогда и ничего, страшно сказать – ни вина, ни водки и даже игнорировал пиво, что для меня было вообще что-то из области запредельных высот. Тем не менее, это было так.
Записал Алексей Вишня
Для Специального Радио
