Скифы – это, наверное, русские ковбои. По крайней мере, Геродот говорит нечто подобное.
…Визит к бывшему музыканту группы СКИФЫ и ВИА ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ Юрию Валову начался с того, что я вручил ему подарок от “Специального Радио” – два диска с архивными записями, от которых обычно сдержанный Валов пришел в полный восторг, так как он считал, что этих записей уже не найти никогда. Явно волнуясь, музыкант поставил первый диск на проигрыватель, нашел нужный трек. Зазвучала песня “Давай забудем”.
– Это же моя песня! Мы ее еще в СКИФАХ пели! – воскликнул Валов. – В ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ мы ее попробовали записать. До пластинки она не дошла, но в 1972 году “Мелодия” стала выпускать записи на магнитофонных катушках. И на одной из первых таких катушек вышла эта песня. Полностью она называлась “Давай забудем все наши ссоры”. Но это, кстати, концертная запись.
Потом заиграла “Песенка о ковбоях”: “Эта песня была написана еще в 1966 году, когда я играл в группе “Ребята”, – сказал Валов. – Потом мы ее в СКИФАХ пели. Исполняли мы ее и в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, только здесь слова были немного переделаны”.
Следом зазвучала легендарная “Барыня”: “Это же поет Стас Борисов, саксофонист! А Дюжиков играет на гитаре, – воскликнул Валов. Стас был – как тогда говорили – стилягой и нас лет на десять старше. И нам, конечно, была чужда эта вокальная псевдоджазовая “затвистованная” манера.
Это было типично для ВИА тех лет – каждый музыкант приносил в коллектив “свою” и очень разную музыку. В ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ было два барабанщика – Женя Грицышин и Витя Дегтярев. Дегтярев играл и на басу, и на барабанах. Женя был джазовый барабанщик, и поэтому все забойные вещи играл “скиф” Витя. И тогда я играл на басу. Я могу сказать лишь одно, что эта песня могла быть записана где-то в период с 1971 по 1974 год
Мы сидели, завороженно слушая чудесным образом сохранившиеся звуки минувшей эпохи. Вдруг Юрий спросил: “Можно, я перепишу? Я быстро! – Да, в общем-то, я принес эти диски в подарок! Все благодарности – Володе Сонцу из Кемерово, он каким-то образом эти песни сохранил и Сергею Жарикову со Спецрадио, который их отреставрировал, – ответил я. Юрий был счастлив…
Но разговор мы начали не с воспоминаний о ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, а с вопросов о том, как Юрий Валов записывал вступление к песне “Алешкина любовь”.
– В ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА меня привел Леня Бергер. Он как раз на той пластинке и спел “Алешкину любовь”, а я придумал к ней вступление на 12-струнной гитаре. Я помню, что Дьячков, один из самых талантливых композиторов того времени, прослушав то, что получилось, сказал, что “его песня звучит, как вообще другая вещь”. По всей вероятности, это была первая запись 12-струнки в истории советской звукозаписи.
Писали практически вживую. Сначала писали инструментал, а потом – вокал. То есть с одним наложением. Хотя на “Мелодии” уже тогда были четырехдорожечные чешские магнитфоны, а значит, можно было делать три наложения. Но, – как технически была записана эта песня, – я не помню. В ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ мы обычно писали так: все вместе играли инструментал, а потом накладывали вокал.
И если кто-то ошибается …то все переписывалось! Но обычно никто не ошибался, ведь все было отрепетировано. А если кто и ошибался, так это звукооператор, который не так микрофон поставил. И здесь тоже сначала были репетиции у них на базе, в “Красном Октябре”. Я помню, у них еще барабанщик был Гена Турабелидзе. Мы стали с ним играть и так закайфовали! И мне понравилось, и он был доволен, потому что такими приемами, какими пользовались СКИФЫ, – все эти шаффлы и гитарные приблюзованные штуки, взятые от Чака Берри, – тогда мало кто играл.
А с Бергером мы познакомились в 1967 году. Мы даже выступали вместе: СКИФЫ и Леонид Бергер. Как раз вышел “Сержант Пеппер”, мы достали пластинку и уже через две недели пели ее в клубе “КМ”. А в 1968 году мы с Бергером по путевке комсомола ездили играть в Цей, где была база советских штангистов, которые готовились к Олимпиаде в Мехико. Мы спели им “битловские” песни, а после концерта наш знаменитый тяжелоатлет Леонид Жаботинский подошел к нам и рассказал, как он, будучи в 1965 году в Англии, ходил на концерт “Битлз”. И после этого мы чуть ли не каждый вечер просили его: “Леня, ну расскажи, как ты видел живых “Битлов”! Он отвечал: “Ну, спели они нормально…” (Валов басит, копируя Жаботинского…)
– Юра, а после такого фантастического успеха “Алешкиной любви” вам не предлагали войти в состав ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТ?
– Да, были на этот счет разговоры, но тогда я еще был студентом юрфака МГУ…
Но, в конце концов, пошел работать в ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ.
– Я очень хорошо помню, как раздался тот звонок. Телефон стоял вон там, в коридоре, прямо около двери. Звонил Володя Колобов, администратор. Он сказал: “Я хотел бы с вами поговорить. Не могли бы вы приехать на прослушивание в ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ? Очень хорошие деньги…” Я позвонил ребятам, они говорят: “Ну, давай поедем! Съездим!” Мы приехали, в зале сидели два человека: Гранов и Колобов. Мы сыграли “битловскую” “I Saw Her Standing There” и несколько своих вещей, после чего Гранов сказал Колобову: “Заверните!” – и ушел.
Это был 1970 год. Я тогда только-только сдал летнюю сессию в университете, на четвертом курсе, и должен был ехать на два месяца на военные сборы, чтобы получить офицерское звание. А ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ отправлялись на гастроли в Болгарию. Я встретился с Грановым, и он пообещал помочь откосить от лагерей, но потом позвонил и говорит: “Нет, Юра, ты лучше съезди в лагеря, а с осени начнем. Оно того не стоит…” И я поехал в лагеря и два месяца там отдолбил.
– Я так понимаю, что вы с Грановым были знакомы задолго до той встречи на прослушивании? Неужели вы никогда не встречались? Ведь он, говорят, был в худсовете “КМ”! Откуда он мог про СКИФОВ узнать?
– Молва про нас шла. А потом – этот фильм: “Еще раз про любовь”. И по сравнению с другими группами мы довольно часто появлялись по телевизору. В конце 1967-го – начале 68-го была такая передача “Космос”. В ней мы делали какие-то инструментальные пьесы. Потом, мы были как-то на концерте ГОЛУБЫХ ГИТАР – буквально за год до этого с Дюжиковым как-то ходили в Дом кино, куда нам по блату достали билеты, и там перед просмотром выступали ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ.
Ну, конечно, как бит-группу это нельзя воспринимать. Единственное хорошее впечатление из того, что в то время не было подпольным, у нас осталось от польских ЧЕРВОНЫХ ГИТАР. Там, действительно, было ощущение группы.
– Если вам не понравились ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ, то почему же вы пошли туда работать?
– У нас была мысль сделать свой официальный ансамбль, но для этого нужна была целая куча денег! На что? В первую очередь на аппаратуру. С аппаратурой всегда была проблема. Ее надо было где-то достать, купить, короче. Поэтому мы и решили, что пойдем в ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ, какое-то время там поработаем, заработаем денег на аппаратуру и будем делать свою группу. Но когда мы столкнулись с реальной действительностью советской эстрады, мы поняли, что все это бесполезно, и ничего у нас не получится…
А Гранов тогда мне сказал: “Как вернешься из лагерей – звони!” И как только я вернулся домой, то сразу же и позвонил. И уже через неделю поехал на Урал. Две недели мы гастролировали по Уралу. Стояла осень, а там – такая красота!..
И вот я вернулся домой и – помню – привез с собой семьсот рублей! Столько мне заплатили после двух недель поездки! И я маме показываю… А мне тогда было 22 года. Мама испугалась! “Давай телефон!” – говорит. И она позвонила Гранову: “Что это такое?! Откуда эти деньги?” И Гранов ей ответил: “Не беспокойтесь! Это все официально. Теперь ваш сын будет хорошо зарабатывать…” Но она все равно была обеспокоена, потому что не очень хорошо понимала, что происходит. Мама же получала 120 рублей. А тут сын, этот сопляк, уезжает на две недели и привозит огромную пачку денег.
В составе ГГ был еще брат Гранова – Юрий Яковлевич Гранов, который играл на клавишах; Володя Колобов, который фактически был администратором, но иногда играл на перкуссии; Стас Борисов – саксофон. Некоторое время у нас еще был трубач. Но он был недолго, и я даже не помню, как звали того человека. И вокалистов – человек пять.
Во-первых, Слава Кузин, который исполнял всякую классическую “испанщину” типа “Гренады” и русские песни. У него был высокий голос, тенор. Паша Бабаков тоже пел русские песни. Он закончил Гнесинку, и у него был очень красивый голос, бас, но он не прошел в Большой театр из-за того, что был небольшого роста. Его потом убили в какой-то пьяной драке… Был хороший певец Рафик… Как же его фамилия? Забыл… Такой, небольшого роста… Аюпов! Он пел на одной из наших пластинок песню “Первый дождь, первый снег” – Рафик Аюпов.
Часто ли менялся состав? Нет, за те пять лет, что я там был, состав не сильно изменился. Хотя менялся… Например, когда посадили Вову Царева, гитариста…
Он был гитарист еще той, старой формации. Он еще у Кобзона в первых его песнях играл, все эти “А у нас во дворе”… Его посадили за фарцу. Он кусок золота кому-то продал. А я к тому времени заканчивал юрфак и был у него общественным адвокатом. Я с ним общался, когда уже шел процесс, и он все просил меня приносить ему шоколадки или что-нибудь сладкое. Ему в тюрьме сахара не хватало. По этому делу шел еще один акробат… Был такой акробатский дуэт из Риги, который под старых акробатов работал. Этот мужик, который был приятелем Царева, работал нижним акробатом: здоровый, с усами. Они кому-то и попытались продать золото, но их поймали, арестовали – и в итоге дали по десять лет.
– Рассказывают, что вы, музыканты группы СКИФЫ выступали своим блоком в программе ГОЛУБЫХ ГИТАР. Как получился ваш блок одной группы внутри другой? Чья это была идея?
– Это Гранов придумал. Однажды он позвал нас и сказал: “А теперь покажите, что у вас есть! Давайте “фирменное” что-нибудь!” И мы ему стали показывать. Он говорит: “Вот это и это – пожалуйста!” Причем он выбирал такие вещи, которые официально никто даже близко не осмеливался играть! А мы – Дюжиков, Дегтярев и я – делали и “Битлз”, и “Цеппелинов”, и “Роллингов”, и даже Хендрикса.
Однажды мы работали где-то в Сибири – то ли в Иркутске, то ли в Свердловске, в доме офицеров, и когда мы начали играть весь этот рок-н-ролл, начальник этого дома офицеров выбежал на сцену, начал орать и грозился отключить электричество. Гранов вежливо, но твердо вывел его со сцены и поговорил с ним. Что он ему говорил, я не знаю, но электричество так и не отключили. А этот дяденька полковник вдруг стал очень мягкий, и никаких проблем с ним больше не возникало.
– Кстати, в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ вы были волосатыми?
– Нам разрешали носить волосы по воротник. Гранов говорил, как мы должны быть подстрижены, а костюмы нам Зайцев шил. У нас несколько было вариантов костюмов. Какие-то русские костюмы, цивильные костюмы – полный гардероб. Одинаковые костюмы, конечно, обламывали, особенно после рокерских джинсов, но это же была работа! И эту работу мы, конечно же, не рассматривали всерьёз – это была просто работа. Но было приятнее работать так, чем заниматься какой-то другой работой.
Гранов мог быть чрезвычайно жестким. Но вот мы сейчас встречаемся и разговариваем на эту тему, и он говорит: “Мне противно было быть цербером, но когда вам по 22 года и вы – совершенно отмороженные волосатые индивидуумы с абсолютно детскими идеями. Как я мог вас в этом конкретном и довольно жестком мире иначе держать, чтобы все это дело катилось?!” Хотя я точно знаю, что многие любители рока ходили на ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ специально послушать именно наш блок.
ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА, например, работали по-другому. Они постоянно пытались делать хиты. В большей степени это была вокальная музыка, а инструментал там был, что называется, необходимо-достаточный.
У нас можно было увидеть и совсем молодых, и пожилых людей. Пожилые люди, конечно, ходили слушать этих певцов и всякую классику, которую те пели, а молодые приходили послушать и увидеть “живьем” весь этот рок-н-ролл. Да, если все это определить одним словом, ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ – это варьете!
И конечно, с коммерческой точки зрения Гранов был более прав, чем другие. Почему? Потому что Гранов, говоря современным языком, совершенно уникальный бизнесмен. Его интересовал именно тот стиль и именно та музыка, которые нравились публике. Рок ли это, джаз или эстрада – самое главное, чтобы были сборы, чтобы это нравилось очень широкой аудитории.
Конечно, была и проблема поколений. Ведь одни слушали певцов, а другие ждали рок-н-ролл. И когда начинался рок, другие терпеливо ждали, чтобы поскорей он закончился, и снова зазвучали бы лирические песни. Но! Хотя мы и стояли на сцене, аккомпанируя всем этим певцам, повторяю, к рок-н-роллу никакого отношения это не имело.
– А свои песни, на русском, вы не пытались исполнять?
– Нет, в концертах мы свои песни вообще не исполняли. Мы пробовали их записывать, и даже записали две или три песни: “Сейчас, наверно, первый час”, “Давай забудем все наши ссоры” и “Ковбоев”, – но ничего из этого не проходило худсоветы.
Почему? Да по многим причинам… Во-первых, это вываливалось из того формата, где должен был присутствовать этот… э-э… образ строителя коммунизма, такого чистого, светлого, человекоподобного существа. Во-вторых, попытки все это сделать ритмически… Я помню, когда мы на “Мелодии” писали песню “Сейчас, наверно, первый час”, в которой все время повторялось в подпевках “Сейчас… сейчас… сейчас…”, – к нам зашел Мулерман и раздраженно спросил: “Сколько же раз можно одно слово повторять?!”
И на самом деле: сколько?!.. Он же не понимал, что это всего-навсего ритмическая формула.
Спустя полгода после того, как мы начали работать в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, Гранов сказал: “Все! Идем в студию! Сейчас отберем вещи, будем их репетировать, а потом поедем в студию записывать пластинку”. И вскоре мы записали нашу первую пластинку с песнями “Ветер северный” и “I Saw Her Standing There”, которую мы исполняли еще на прослушивании… Но поскольку Дюжиков почему-то не смог прийти на запись, то песню Френкеля пою я, и я же там играю на соло-гитаре, а в битловской мне пришлось играть соло за Дюжикова. Чуть позже он все-таки подъехал и дописал к ней уже свой вокал. Еще через полгода пластинка вышла в свет, и сразу же появились во всех ресторанах. А в каждом ресторане стояли эти музыкальные автоматы, куда опускаешь 20 копеек (или 10 копеек?) и…
Да, джюк-боксы! Чешские! Они стояли везде, во всех ресторанах. И я помню, как Дюжиков меня доставал. Мы приходили на гастролях в ресторан, садились за столик, чтобы поесть, а Дюжиков сразу же шел к этому музыкальному автомату, заказывал пластинку и потом, когда официанты подходили брать заказ, тыкал в меня пальцем: “Это он поет! Это он поет!” С одной стороны мне было приятно, но с другой стороны я ужасно стеснялся этой пластинки – НАСТОЛЬКО ЭТО БЫЛО ДАЛЕКО ОТ ТОГО, ЧТО ХОТЕЛОСЬ ДЕЛАТЬ!
– Получилось так, что вы начали играть в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, еще учась в университете. А как удавалось совмещать профессиональные занятия музыкой с учебой? Или с такой нагрузкой лекции были уже по боку?
– Фактически я весь пятый курс так проездил. Я начал работать в сентябре, а полностью СКИФЫ собрались у Гранова месяца через два. Витя Дегтярев тогда учился на третьем курсе, а Серега Дюжиков – на четвертом. И у них были проблемы с учебой. Но Витя брал академический отпуск, а потом как-то еще выкручивался. А Дюжиков… У нас в 1972 году была уникальная поездка в Ливан, Сирию и Иорданию. Мы в Бейруте тогда прожили 28 дней. И Дюжиков отказался ехать, потому что у него как раз была сессия.
– А чем эта поездка была уникальной?
– Мне удалось увидеть Бейрут до его разрушения. Это был очень красивый город. Не зря его называли, “арабский Париж”. И, конечно, я там оторвался во всех этих магазинах! Я зашел в один магазин: там джинсов видимо невидимо! В другой – там “Маршалла” стоят… Я попал как будто в Рай, тем более, что мы улетели туда сразу после Нового года, не то 3-го, не то 5-го января. Холод был в 1972 году ужасный! А там мы выходим из самолета: солнце светит, все цветет. А мне было всего 23 года…
Кроме того, мы два лета провели в Югославии. Наверное, не было города, где бы мы не играли. Когда денег не хватало, мы с Дюжиковым просто ходили по разным площадкам. Я помню, у нас было несколько мест, куда мы приходим: “една песня – едно пиво”. Мы споем, например, “Johnny B. Good” Чака Берри – нам пиво ставят.
Так, неторопливо разговаривая, мы подошли к болезненному для Валова вопросу:
– Юра, почему вы в 1974 году решили эмигрировать в Америку, ведь, казалось, все шло так хорошо?
Валов нервно прошелся по комнате: “Просто возникло ощущение потолка. Мне стало казаться, что дальше двигаться стало уже некуда: потолок. Ведь хотя мы играли на гитарах, К РОК-Н-РОЛЛУ ЭТО НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ НЕ ИМЕЛО!”
– А как Гранов отнесся к известию о том, что вы уезжаете?
– Когда я решил уехать, я отдавал себе отчет, что это может навредить окружавшим меня людям, и постарался сделать так, чтобы никому никоим образом это не повредило. Во-первых, я заранее, за полгода, ушел из “Голубых гитар”. Я взял творческий отпуск.
– Бергер ушел из “Веселых” за год до своего отъезда.
– Да, это было типичное поведение: надо было сделать так, чтобы никаких претензий ни к кому не было. Но Гранов был в курсе. Когда я объявил ему об этом, он сказал: “Как хочешь, так и делай. Ты можешь здесь работать, сколько хочешь…” Сначала я сказал ему, что просто хочу отдохнуть, хочу попробовать написать музыку.
Это была, в общем-то, авантюра. Поэтому параллельно, перед самым отъездом я сел писал новые песни. Я был не уверен, что меня выпустят. Поэтому я решил, что если меня не выпустят, то буду писать песни. Но, видимо, я настолько был не нужен Советской власти, что меня – фьюить… и до свиданья…
Видимо, мы не дотерпели лет десять. Но терпеть еще десять лет?! Нет! Я думаю, что эти десять лет нам стоили бы слишком дорого…
Иногда я думаю, что, может быть, надо было сидеть в подполье и идти путем “восьмидесятников”. Тогда все сложилось бы немножко не так. Но с другой стороны у меня нет никаких сожалений, потому что все, что я испытал, все, что я видел, все, чему я научился там, стоило того, чтобы потратить на это время, – поставил точку Юрий.
– Ведь что было самым интересным в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ? Если говорить, конечно, откровенно: это наши загранпоездки. Мечта любого советского человека! Плюс – инструмент обновить, примочки всякие… А вот самым забавным в ансамбле Игоря Гранова были наши партии в шахматы с Дюжиковым. Прямо на сцене.
На усилителе стояли маленькие походные шахматы. Мы с Дюжиковым, аккомпанируя певцам, в перерыве между песнями делали ход, а дальше стояли и думали над следующим ходом…
– И как к этому Гранов относился?
– Мы старались, чтобы их не видно было.
– А другие музыканты не пытались вам ходы подсказывать?
– Да нет… Мы играли по три, по четыре концерта в день. Это была рутина! На протяжении двадцати дней в месяц мы играли в будние дни по три, а в пятницу, субботу и воскресенье – по четыре концерта. И как к этому можно было относиться серьезно?! В смысле: не “серьезно”, а отдаваться полностью?! Это ж крыша могла съехать! Поэтому все развлекались, как могли!
Мы прощались под звуки “Песенки о ковбоях”…
Для Специального радио
Апрель 2005 г
