Год закончился. Пора «подводить итоги». Что такое «итоги»? Это черта, под которой то-то и то-то. Когда-то на ТВ была программа с таким названием, где в самом названии был карман, а в кармане кукиш – ясно, что для одних будут одни итоги, а для других другие. Но «Итоги» сами всех под монастырь подвели – кто-нибудь помнит […]
Там еще какой-то бунт против Слободкина был… Что он груб бывает с музыкантами, не дает нам песни петь. Глупо это все, конечно, было. Ведь Слободкин нам, в конце концов, давал деньги. Главное было не то, какие мы великие артисты, а то, что у нас был замечательный Слободкин. А администратор он был просто супер! Я видел его в работе. Как-то пришел к нему домой, что-то там ему показать, а он звонил по межгороду в разные места. Как он с ними разговаривал? Это что-то. Было четко и конкретно. Он свои условия навязывал очень жестко. По размещению артистов, по транспорту, по количеству концертов.
В 1973 году Москонцерт направил нас, видимо, не без помощи знакомого Дымова, на минский конкурс. И благодаря, конечно, не каким-то выдающимся вокальным качествам и инструментальному ансамблю или аранжировкам, а только благодаря партийной направленности репертуара. Тогда в Москонцерте было кроме нас всего три ансамбля: “Веселые ребята”, “Голубые гитары” и “Самоцветы”. И “Музыка” только образовывалась. То же, кстати, в инструментальном отделе. “Музыка” потом пела мои песни:”25 минут”, “Проходят годы”, и еще что-то. Юлик Слободкин тоже был с нами в Минске. Мы пели там “Гляжу в озера синие” и что-то еще патриотическое.
Обход территории и павильонов занял пару часов, зато наш новоиспеченный поверенный поведал о некоторых специфических обстоятельствах, связанных с будущей работой. Выписать пропуск в студию на ночь не представлялось возможным, зато под бетонным забором, ограждающим Мосфильм от остальной Москвы, существовал проверенный и налаженный сотрудниками лаз в виде ямы с утрамбованными покатыми краями. Он служил для ночных походов за водкой и поэтому был местом если не святым, то свято оберегаемым, в чем мне пришлось удостовериться в процессе полуторагодичного пролезания «туда». Обратно, на волю мы выходили утром через красивые ворота и пост, прямо к Ботанической улице.
Дэмиса, кстати, погубила та самая стремная деятельность, он связывался все с более темными личностями, будучи ко всему прочему и законченным эротоманом, висел на крючке и где-то оборвался – не найдешь концов. О сомнительности его спутников могу привести пример, что единственный раз в жизни моя сука-ризеншнауцер Марфа категорически не пустила типа, которого притащил однажды Дэмис в нашу московскую квартиру. Сука просто озверела, почуяв черную энергию и шлейф человеческих кровавых агрессий. Пусть ей будет хорошо в собачьем раю…
– Когда я туда пришел, там человек 20 работало. Числились какие-то люди из Москонцерта, кто постарел, кто спился, и для всех них – это было прибежище. Тартаковский всех их возил с собой, и они просто сидели в номерах. При этом на сцене работало четыре человека: Куклин, Сергей Криницын – ударные, Александр Рогожкин – бас и гитарист Владимир Ананьев. Ананьев тогда купил новые клавиши – они взяли молодого клавишника и меня. Я думал – посмотрю их репертуар, посмотрю коллектив, что-то порепетируем в поездке и я сыграю. Мы поехали в Карелию в Петрозаводск. И так получилось, что их клавишник не приехал. Я не знал ни ансамбля, ни репертуара, ни людей. Ничего. .
В том концерте в Воскресенске мы исполняли песню “Туман” из к/ф “Хроника пикирующего бомбардировщика”. Мы играем вступление, а дальше должен был вступать Май. Он не вступает. Мы опять играем вступление, он опять не вступает. В общем, с этой песней мы провалились. А последней была “Червона рута” Добрынина. Он возил с собой магнитофон и гитару подключал через него, создавая эффект реверберации. И вот он спел эту песню, а у него там был такой лихой “запил” гитарный. Мы ее спели и ушли. Минут через пять прибегают к нам и зовут на сцену. А там, как раньше в Москонцерте говорили, стоит “стон”. Нас не отпускают. Пришлось еще раз ее петь.
Совместное выступление с Курехиным стал мощным импульсом для того, чтобы сделать нечто подобное, но уже своими силами. Сначала вездесущий Летов взял инициативу в свои руки – он объединил нас в небольшой оркестр, который назывался “Афазия”. Мы дали пару концертов, наверно, в конце 1983 – начале 1984 года в ДК “Каучук”. На рояле играл Артем Блох, которого я уже упоминал, кстати, двоюродный брат Курехина. Помню, во время одного из выступлений он вошел в экстаз, отшвырнул ногой стул, встал в боксерскую позу и несколькими сокрушительными ударами послал рояль в нокаут. Выбитые клавиши так и летели во все стороны…
Те эксперименты, которые ставились в доперестроечных мастерских, и то, что сейчас принято считать московским авангардом, трудно даже сравнить. Музыка переходной поры была совершенно особенной, основывалась на спонтанном синкретизме, а сегодня авангард, все-таки, уже разложен весь по полочкам: вот это шоу, вот это этническое заигрывание с просвещенным обывателем, а это попытка прибиться куда-то к академическим музыкантам, ну а это мультимедийное искусство и соответствующие гонорары за музыку к театральным постановкам и фильмам – все это понятно. А то искусство было настоящим прорывом, потому что оно представляло собой поиск вслепую, оно создавалось «ни для чего, и ни для кого», оно было бескорыстным, – это была программа, создателей которой интересовала сама среда: немножко ошарашивающий, не совсем понятный, но страшно привлекательный мир свободного искусства и ничем не ограниченного творчества.
А в Ленинграде находился Межсоюзный дом самодеятельного творчества всего Северо-запада. Владимир Ильич Ленин говорил, что есть партия, и есть народ. Но ремни, которые вращение, идущее от партии, передают народу, это – профсоюзы. Поэтому профсоюзы и должны готовить этих самых работников культуры – что и делалось. Ведь на самом деле жизнь в селах до сих пор держится на клубах и домах культуры, а не на церквях, и ею руководили культпросветработники, и были культпросветучилища, в которых этих работников готовили. Это была его идея. Он не придумывал никакого министерства культуры, зато он придумал культпросветработу. Эта система была построена по личному указу Владимира Ильича, ее никто не пробовал сломать, даже Иосиф Виссарионович Сталин. Так этот рудимент сохранился до наших дней, причем со всеми своими кайфами, то есть с отделом литовок, который разрешал самодеятельный репертуар к всенародному исполнению. Прикиньте! Это было место со своей цензурой! И я понял, что это то место, которое нам нужно…
На эту запись пришел тогда и полный состав группы АКВАРИУМ, поскольку они дружили: Боря Гребенщиков, Дюша Романов и Сева Гаккель. А поскольку деньги еще оставались, и рядом стоял Боря, то я сказал ему: «С МАШИНОЙ ВРЕМЕНИ все ясно, она у нас теперь официальная. Давай-ка теперь я буду вас записывать». И в оставшееся время я записал ритмические болванки, и даже некоторые Борины песни целиком, которые потом принес к себе в студию и доделывал уже в доме пионеров. В основном эти песни попали в альбом «Акустика», а некоторые – в альбом «14», который потом был Борей расформирован. Записывал все звукорежиссер фирмы «Мелодия» Динов, а некоторые вещи я, как стажер.
Кстати, бытует мнение, что впервые словосочетание «Rock & Roll» как название нового стиля употребил в 1951 году ди-джей Алан Фрид, с тем, чтобы отмежевать его от “Rythm & Blues” и успокоить “моральное большинство” белых американцев, крайне отрицательно относившихся – как к новому стилю, так и к факту популяризации черной культуры среди белых. Занятно, что на черном слэнге тех времен словосочетание «Rock & Roll» означало половой акт, или попросту траханье. И Алан Фрид, пытаясь ублажить “моралистов”, сам того не подозревая (он просто воспользовался словами из какой-то песенки), дал целой субкультуре весьма “аморальное” название.
Надо сказать, что пост-битническая философия Re/Search оказалась неадекватна охвату культуры сопротивления как единого целого. Они остались в 1980-х — начавшееся в 1990-х сближение между носителями трэша (реднеками, милитантами, правыми радикалами) и контр-культурой, так долго питавшейся от трэша (панками, анархистами) оставило их на обочине. В 1996 году Re/Search распался году на две части: V/Search (Вэйл) и Juno Books (Андреа Джуно). Постепенно превращаются в застывшие артефакты истории и У. С. Барроуз и индустриальная музыка, которой посвящены самые интересные тома Re/Search…
Как говорят жители Брайтон-Бич о жителях Брайтон-Бич, “культура у них одна — бактериальная”. Бактериальная культура не собирается в готические соборы, а предпочитает округлые колонии, на манер свалок или излюбленных беднотой Нового Света поселков из снятых с колес вагончиков. Бактериальная культура не имеет традиций. Бактериальная культура умеет одно — выжить и процвести, там, где более высокоорганизованные организмы не выживают. Так живут бедные — цепляясь за существования, заполняя кашей тел помойки третьего мира — цветные размножаются, как бактерии, а белая раса, пресыщенная академической “культурой”, медленно умирает под аплодисменты социальных дарвинистов. Культуру бедных и для бедных следует уподобить бактериальной культуре.
Вы должны смотреться как ГРУППА. Это не означает одинаковых комбинезонов или одинаковых костюмчиков а-ля “Секрет”. Но даже сам момент переодевания дисциплинирует музыкантов, подготавливает к тому, что сейчас мы выйдем на сцену, сейчас начнется иное измерение жизни. Это как снять обувь при входе в чайный дом – войти в другое измерение с другими правилами. Ну, уж, а при поездке в другой город без концертной одежды вообще не обойтись! Как-то некрасиво выходить на сцену в трениках, в которых вы сутки ехали в поезде, пару раз пролив на них пиво, а потом, сладко выспавшись на верхней полке, собрали на них ещё и пыль со всего купе.
Потом у нас еще был такой Паша Бабаков. Сначала он работал в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, а потом – у нас. И очень долго работал. У него – уникальный голос: бас профундо! Ниже голоса я не слышал! Он с нами и в Африку ездил. И когда на концерте в Заире, то есть в совсем черной Африке, он пел «Вдоль по Питерской…», где брал ноты в самом низу, это был какой-то нечеловеческий утробный звук. Это звучало, как эффект, как будто октавный делитель заставлял голос звучать на целую октаву ниже. И нам самим становилось страшно, и динамики не выдерживали, так как тогда не было мощной, такой, как сейчас, аппаратуры. А на верху он брал фальцетные ноты. Сопрановые партии он пел элементарно.
Из музыки исчезли слова, семплер позволил интегрировать буквально всё, что попадётся под руку, стали появляться интереснейшие музыкальные явления без какого-то бы то ни было мессаджа (скажем, группа Oval), поэтому горизонт стал медленно расширяться, а позиция терпимости и вседозволенности – побеждать. Музыка перестала обсуждаться в терминах выражения протеста против чего бы то ни было, слово «саунд», казалось, снимало все вопросы. Мнение, что «на место мессаджа пришёл саунд», стало весьма распространённым. Серьёзные и ответственные люди отныне – это те, кто серьёзно работает с саундом. Как настоящий художник. Кстати, в панк и хардкор-андеграунде, слова «искусство» и «художник» были ругательствами.
Грустная история, песня о любви комсомольского активиста к девушке лёгкого поведения вообще не представлялась мне так, как она получилась – Олег великолепно вошел в роль и все, кто были в студии – Губерман и Тропилло – были впечатлены исполнением. Какие-то песни мы с ним спели вдвоем, такие как Конгломерат или Супер-Чукча – наши тембра удачно поддерживали друг друга. Апогея наш дуэт достиг в песне “Мать порядка”. Там мы выстроили красивый контрапункт, который очень обрадовал Тропилло, он, наверное, вспоминал недавнее наше приключение и думал, что не зря всё же связался с нами, такими обормотами.
Мы вернулись в студию, перекусили, и Тропилло вновь побежал в учительскую звонить, оставив меня привыкать к инструменту. Очень быстро у Андрея всё необходимое нашлось: примочки, клавиши и бас согласились дать Странные Игры, которые как раз всё это недавно приобрели. Я остался осваивать Борин инструмент, а Тропилло полетел в Рок-клуб, где договорился встретиться с братьями Сологубами на предмет примочек. Спустя совсем немного времени, он вернулся и высыпал из сумки настоящее богатство – сон гитариста: Boss Overdrive, Boss Flanger и Boss Compressor. Если бы в то время мне был знаком тупой американский возглас “wow”, я бы его непременно в тот момент бы употребил. На закуску, со словами “а это тебе должно понравиться”, он достал последний прибор красного цвета Boss Octaver и не ошибся, надо сказать.
В одном из дворов располагался знаменитый Ленинградский рок-клуб. В пыльной комнате, заставленной старой канцелярской мебелью и увешанной плакатами, сидел человек и в одиночестве пил вино. Имел ли он отношение к музыке? Непонятно. Смирнова нашла с ним общий язык, болтала, хохотала, выходила в соседнее помещение на полчаса. Проторчали там весь день. Под окнами играли дети. Они забрались по наружным газовым трубам на второй этаж и заглядывали в окно. Человек из рок-клуба плеснул в них вином из граненого стакана и заорал: «Пошли вон!» Детские головки исчезли. А он все вещал о непонятости и одиночестве…
Одно время репетиции стали начинаться много позже, около восьми вечера. Принцесса жила на Арбате, Смирнова – в Текстильщиках, Анюта – на Полежаевской, Амазонка – на ВДНХ и только Школьница была местной и имела провожатых в лице брата и парней из Э.С.Т.. Сначала репетировали Э.С.Т., потом ЖЕНСКАЯ БОЛЕЗНЬ, затем Э.С.Т., и опять ЖЕНСКАЯ БОЛЕЗНЬ. В двенадцать ночи выходили с базы. Галопом на автобус. Метро, последний поезд.
Музыканты, которые в 1964 году составили костяк, ставшего вдруг легендарным, ансамбля ЭЛЕКТРОН, стартовали в 1957 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов, которой состоялся в Москве. Это был квартет гитаристов, в составе которого выступали Валерий Приказчиков, Евгений Гусев, Михаил Топтыгин и Виктор Сафонов – все ученики Иванова-Крамского. За несколько лет до проникновения в нашу страну альбомов английского ансамбля «Shadows» квартет исполнял элегантные аранжировки народных песен, сделанные для четырех гитар. Все четверо музыкантов получили звание «лауреатов фестиваля».
(перевод с английского и датского) Третий конференц-зал отеля Измайлово-Альфа, 3 мая 2005 года, 14.00 МСК. ———————— Участники встречи: А – Директор радио, Асгард С – Главред радио, Сергей Зал – датские журналисты Ася – переводчик ———————— А: Поехали. Меня зовут Асгард Асов, я – директор Специального радио. Позвольте представить вам главного редактора Специального радио – […]
Одновременно я получил еще одно приглашение – от Юрия Антонова, который звал меня в свой ансамбль МАГИСТРАЛЬ. И вот закончился концерт, директор МАГИСТРАЛИ уже стоит надо мной с ручкой и чистым листком бумаги, требуя, чтобы я немедленно написал заявление о приеме на работу в ансамбль, но тут вдруг появляются – директор ВЕСЁЛЫХ РЕБЯТ Николай Агутин (папа Лени Агутина) и певец Толя Алешин. И вот здесь начинается настоящая детективная история: меня усадили в машину Агутина, довезли до какого-то темного переулка, где пересадили в машину Слободкина. И вот там, Павел Яковлевич убедил меня, что все дела творятся в Москве, поэтому нужно непременно переезжать в Москву. И не просто в Москву, а в ВЕСЁЛЫЕ РЕБЯТА. И он начал перечислять, лауреатами каких конкурсов они уже были…
В 1976 году Макаров окончательно отходит от рока, а вместе с ним, и от игры на гитаре: “Я слушал всю музыку, которую мог найти, у меня начала собираться огромная коллекция пластинок. Больше всего я интересовался импровизированными мелодиями. Именно тогда я отказался от гитары в пользу виолончели, поскольку последняя обладает преимуществом – она может звучать одна. Постепенно я научился обращаться с этим инструментом, как с гитарой, играть на нем, “настраивать” его. Именно тогда я начал создавать свой собственный стиль…”.
Так Медведева оказалась во Франции. Хотя до встречи с Лимоновым она и занималась литературным творчеством, несомненно, именно Э.Лимонова (который вскоре стал ее вторым мужем) по праву можно считать ее крестным отцом в литературе. По правде сказать, он влиял на нее не только литературно, но и мировоззренчески: Медведева, будучи по-настоящему “человеком сёлф-мейд”, нигде и никогда по-настоящему не училась, впитывая в себя, как губку, книги, людей и окружающее ее пространство. В конце концов, в ней сконцентрировалась та же гремучая смесь из русского авангарда, западного мегаполисного космополитизма и социального нонконформизма.
Недавно, выполняя должностную инструкцию арт-директора, которым я работаю в одном клубов, и сидя в гримерной с симпатичной молодой стриптизершей, готовившейся к выступлению, я вкратце рассказал ей эту историю – про «Воскресение», о котором она немного слышала, и о «Жар-птице», которую она не слышала никогда. Она неожиданно с восторгом заявила: «Какой отличный пиар – следователи, дело, обыски в квартире рок-музыканта!!! Что же вы не воспользовались тогда этим случаем, были бы популярны: о вас бы все газеты написали, на телевидение интервью бы брали, вас бы все слушали!»
Итак – нет места, некуда ставить технику, а заниматься творчеством, ой как хочется – всяко лучше чем бухать без продыху. На убереженные от пьянства деньги покупается мини-композер (Роланд, к примеру), где вместо подушечек пальцев используется изящная ручка, а сам приборчик легко умещается в кармане – и вы абсолютно мобильный и независимый композитор… Конечно, потом придется явиться на поклон к большому брату-компьютеру, но зато в ваших руках будет заветный миди-файл с возможностью замены любого звука из арсенала малыша-композера на другой возжеланный.
Первое представление этих песен состоялось в Новороссийске на летней площадке. Она вмещала человек семьсот, и на наш первый концерт, начинавшийся в 19.00, пришло человек четыреста. Зато на концерт в 21.00 собралось три тысячи человек! Смели часть забора, у теток-билетерш разорвали куртки, так что титьки видны стали! Короче говоря, на этом концерте Аничкин окончательно сломался. Он увидел, что самая большая отвязка наступает именно на нашем выступлении.
Конечно, очень интересно было бы посмотреть сейчас судебные протоколы двадцатилетней давности. Поработав главным редактором газеты и нажив массу врагов из-за своих резких статей, я хорошо знаю: то, что написано от руки на судебной бумаге в линейку, может сильно отличаться от того, что реально происходило в зале суда – особенно после того, как секретарь под руководством судьи переложит рукопись на машинку. К тому же, суд над участниками группы «Воскресение» был априори судом заказным и советским. Но могу подтвердить, что и суд, и прокуратура и – самое главное! – следователь Травина не справились с возложенным на них Партией заданием. Все было как-то хлипко, тускло, лениво и неубедительно. И откровенно мерзко.
Милиция и дружинники, измотанные предыдущим концертом, решают принять усиленные меры предосторожности; все это напоминает артподготовку перед сражением. Пройти в зал трудно даже тем, у кого есть билет. С молодежью неформального вида обращение самое грубое — пинают ногами, тащат за волосы. Таким образом обеспечивается «порядок». На служебном входе — хаос. Даже тем, кто внесен в список группы, приходится стоять на улице и ждать. Семнадцатого ноября в их числе оказалась жена Кости Кинчева Анна Голубева, находившаяся на седьмом месяце беременности. Она и гример «Алисы» Ада Булгакова были в списке, однако для милиционеров сие несущественно. Ничего не знаем, не пустим никого! (Как выяснилось впоследствии, списки вообще были уничтожены.)
Сначала мы записали миньон с песнями “Верба” и “Горлица” (я там на клавишах, на “Хаммонде” играю), а потом – гигант “У нас, молодых”. Надо сказать, что я перешел из ВЕСЁЛЫХ РЕБЯТ в САМОЦВЕТЫ с полным компотом своих песен. Я сразу стал петь восемь песен. Я пел “Мами-блю”, “Тебе, я знаю, все равно”, пластинка с которой разошлась в 6 миллионах экземпляров, “Жил-был я”, “Бросьте монетку, месье и мадам”… Я пришел туда со своим багажом, да взял еще тот багаж и сюда поставил – и он очень хорошо пошел. Он был в “формате”, как сейчас говорят.
Но! Кроме этих монстров, под Москвой и Санкт-Петербургом, да и по всей России, проходит немало фолковых open air. На некоторых из них вполне можно сыграть, если не на основной, то на дополнительной сцене. Оплатят ли организаторы вашему коллективу дорогу – большой вопрос, но спросить можно. А вот совместить приятное с полезным – попутешествовать, себя показать, найти новых поклонников, продать оным свои диски и кассеты (если есть) – все это вполне реально. Разумеется, хорошо бы иметь свою страничку в интернете, на которую вы сможете дать ссылку организаторам фестиваля. На ней должны быть mp3шки, фотографии с концерта и “парадные” фото группы, тексты, пресс-релиз. Нужно быть готовым к тому, что вас попросят прислать демку по почте или передать с поездом. То есть, нужна демо-запись – две-три песни, необязательно студийного качества. Ну, да это все вещи известные.
Ведь случилось как?! Однажды в Москве выступали ПОЮЩИЕ ГИТАРЫ и дали страшного шороху! В Москонцерте директором тогда был Домогаров, очень талантливый и очень уважаемый мною человек – не человек, а просто солнце. И вот этот Домогаров вызвал Пашку и сказал: «Почему у ленинградцев есть вокально-инструментальный ансамбль, а в Москве, в столице нашей советской Родины, нет?! А ну-ка сделай ансамбль под условным названием «Веселые Ребята»!»
Дюжиков родился 27 июля 1948 года в Вене, в семье военного летчика, который в составе советских войск в то время находился в Австрии. Семья кадрового офицера Советской армии всегда жила там, куда направляли отца Сергея – Александра Ивановича Дюжикова, полковника авиации и командира полка. До шестого класса Сергей успел пожить вблизи от аэродромов Ельца, Ефремова, Горького и Орла, а в 1961 году, когда отец ушел в отставку, семья Дюжиковых поселилась в Измаиле.
Хочу заметить, что все, кто в советские времена, так или иначе, принадлежал к неформальному рок-движению – музыканты, участники дискотек, распространители записей, журналисты подпольных изданий – все учились врать изначально, так как принадлежали, фактически, к культурному андеграунду. Сначала врали родителям, потом, работникам клубов и ДК, потом милиции. Последней, самой серьезной инстанцией был КГБ. Но и эту контору иногда удавалось обвести вокруг пальца: против жителей музыкального подполья не использовались слежка, прослушка и не разыгрывались какие-либо специальные оперативные комбинации. Весь этот набор использовался против известных диссидентов, таких как Сахаров, Солженицын, Марченко и т.д.
– Фактически я весь пятый курс так проездил. Я начал работать в сентябре, а полностью СКИФЫ собрались у Гранова месяца через два. Витя Дегтярев тогда учился на третьем курсе, а Серега Дюжиков – на четвертом. И у них были проблемы с учебой. Но Витя брал академический отпуск, а потом как-то еще выкручивался. А Дюжиков… У нас в 1972 году была уникальная поездка в Ливан, Сирию и Иорданию. Мы в Бейруте тогда прожили 28 дней. И Дюжиков отказался ехать, потому что у него как раз была сессия.
Последний мой тогдашний российский всплеск музыкальной деятельности – Ереван, вместе с друзьями: Дюжиков, Валов и др. Опять толпы народа, возбуждение, истерический концертный кайф, потом беспорядки в городе, милиция… Но хотя и хорошо мы там с местными ребятами погудели, и даже анашой меня в первый раз угостили, моё воображение и всё существо уже были в пути, в полёте – без всякой анаши…
Операция “Даёшь Запад!” Господа, присяжные заседатели! Самолёт тронулся – назад дороги нет!
Или всё-таки есть?
Просветы, правда, были: появился некий Рафик, который на основе Ереванской комсомольской инициативы устраивал нам концерты в Ереванском дворце спорта: “Орфей”, “Скифы”… Деньги были неплохие, народу – тьма, аппаратура – спасайся, кто может; короче, почти что Лас-Вегас. Затем “Орфей” пёрся по горам Армении на автобусе просвещать высокогорные аулы на английском языке с удивительно неплохим результатом. (Последний такой “Ереван” был уже перед моим отъездом в Австралию в 1973г.)
В декабре, видимо чтобы ознаменовать присуждение ей Д.А.Приговым звания младшего лейтенанта, Татьяна решила устроить бал, соответствующей встрече нового 1984 (!) года. Она договорилась с руководством школы, где учился ее сын, и пригласила группу “ДК” инкогнито поиграть на танцах. Туда же она пригласила Владимира Сорокина, Андрея Монастырского и других и известных ей московских концептуалистов. Особенно мне запомнилось явление Андрея Монастырского, который избегает всяческих тусовок. Вне пределов его квартиры его можно было увидеть только в лесах и полях близ мифической деревни Киевы горки, на Поле Коллективных Действий. Андрей явился, но замаскировался – был в какой-то кожаной шапке-ушанке с опущенными ушами, которую не снимал и все время спрашивал, когда будут “винтить”?
В лице Ободзинского, как это ранее совершенно справедливо произошло с Вертинским, партия евразийцев найдёт себе хорошего адвоката. И недаром певец посвятил свою версию известного романса Вертинского «То, что я должен сказать» событиям 1993 года: Ободзинский (как, впрочем, и все они) был на стороне расстрелянного Парламента. Другими словами, Ободзинский опять не вписался в очередной поворот истории и через год скоропостижно скончался в самом расцвете творческих сил, будто судьба таким вот жестким и категоричным образом оберегала его от каких-то новых, непредвиденных и еще более ужасных потрясений, способных нанести певцу наибольший ущерб – уничтожить Легенду.
В ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА мы пришли осенью 1970 года. “Мы идем туда на три месяца, зарабатываем необходимую сумму, затем сваливаем, покупаем аппарат и убираем “Битлз”!” – сказал Саша. И это удалось бы, поскольку музыканты там получали по полторы тысячи рублей в месяц! Но, поварившись в этой системе, мы поняли, что СДЕЛАТЬ СВОЮ ГРУППУ НАМ НИКТО НЕ ДАСТ! Поэтому Градский поступил учиться в консерваторию, а я остался работать в ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ….
Гениальный Тухманов попытался соединить эти противоположности в своем бессмертном шлягере «Эти глаза напротив». Но вещи типа «Веришь» Гарина, несмотря на всю их прелесть и почти акварельную прозрачность красок, время все чаще оставляло на обочинах своих виртуальных шоссе, да и общая политика Партии и Правительства на искоренение культа приватности, который принесла с собой «оттепель», была уже четко и ясно сформулирована в начале 70-х «Песней, моей песней» на слова все того же Павла Леонидова в исполнении супер-ВИА тех лет – ансамбля «Веселые ребята». Официальные 70-е смело можно назвать годами ВИА: «Без забоя – нет запоя!», – скандировали тогда трудящиеся.
…Одно время на гастролях мы с Серегой Рудницким читали Рериха – “Шамбала”, “Белый разум”. Антонов заинтересовался: что это такое? Ни фига не понял, но что-то в башке, видимо, отложилось. И вот однажды в Минске пьяный Юрик в гостинице, в лифте терзает какого-то чернокожего: ты говорит, откуда? – “Из Нигерии”. – “А Шамбалу знаешь?” – “Анаши у меня нет!”, – отвечает тот, по-моему, явно наложив в штаны.
Когда мы уехали оттуда, то считали, что все будет нормально. Но если у Макаревича или у Стаса Намина были какие-то прикрытия здесь, в Москве, то мы… Короче, месяц мы здесь спокойно жили, готовились к защите дипломов, и вдруг – звонок с Петровки. Первому позвонили Харитонову: “Остальным мне тоже звонить, или ты сам всех соберешь, или вы сами придете к нам?” И на Петровке нам русским языком объяснили, что “дело не в вашем репертуаре, не в идеологической стороне, это – ваша проблема, тут вы с комсомолом разбирайтесь. У вас статья: использование общественных организаций в целях личной наживы. И стоимость этого проекта выйдет вам от 8 лет и больше”. Мы: “А у нас диплом!” – “Ребята! Какой диплом?! От восьми – минимум!!! А дальше – посмотрим…”
Когда я попал в МАШИНУ ВРЕМЕНИ, мне выдали уже басовую гитару, чешскую, похожую на “гибсон” – не помню уже, как она называлась. Времена были замечательные, и кто с гитарой – тот герой нашего времени. Большинство относилось к моему увлечению хорошо, остальным было по барабану. Родители все время работали, и им было все равно – ну, гитара и гитара…
Вернувшийся из армии Сулименко предпринял несколько попыток возродить ДОКТОР, но все они оказались неудачными. Два друга вновь соединились в одном составе лишь в начале 90-х годов. Они назвали свою новую группу странным именем – БУЛЬОН. Но музыка, которую они исполняли, была вновь необычной, экспериментальной и экстравагантной – дух 80-х все еще витал в ней. Несмотря на огромный творческий потенциал, который был заложен в этой музыке, биография БУЛЬОНА оказалась очень короткой. Проект не получил продолжения, да и народу – к началу 90-х – было уже не до музыки – выжить бы!
“…А вышло не так: всем не утратившим стыда содомлянам дозволено было бежать, и даже если они, увидев юношу, оглядывались, подобно жене Лота, то не были за это обращены, как она, в соляные столпы. И произошло от них многочисленное потомство, у которого это движение вошло в привычку, подобно движению распутных женщин, которые делают вид, будто рассматривают […]
Ответив на дежурные вопросы типа «где вы познакомились с Александром Арутюновым, какие общие интересы у вас были, как часто вы встречались» и т.п., Травина, наконец, задала главный на тот момент вопрос: покупал ли я у подследственного какое-либо музыкальное оборудования, и если да, то какое и – за сколько. Я, помня наши с Сашей уговоры, ответил, что нет, не покупал. Травина вздохнула, и тут начался хорошо известный тем, кто прошел школу подобных диалогов хоровод вопросов-ответов, когда следователь много спрашивает, меняя темп и характер пляски, постепенно выводя в центр круга главный вопрос, а допрашиваемый или врет, если виновен, или несет от страха околесицу типа «да, я подонок, я в детстве задавил велосипедом кошку, но не сажайте меня пожалуйста». Я знал, что виновен, и врал так, как врут учительнице в школе, то есть глупо, вяло, но упорно.
В результате в ближайшее время группа СКИФЫ была приглашена в МАДИ на вечер стройотрядов и вечер встречи журналистов в кафе “Синяя птица”. Единственным нашим условием было предоставление транспорта туда и обратно. Ни о каких финансовых взаимоотношениях речи не было. На первом этапе нас интересовала только творческая сторона дела. О вечере в МАДИ стоит сказать несколько слов. Ведь это был первый шаг на пути к завоеванию определённой популярности.
