Через неделю мы встретились там же, Джино подготовил проект контракта на итальянском с подстрочным переводом, я тупо глядел в него, ища удобный момент, чтобы сказать окончательное «нет». Зачем-то мне понадобилось полезть в карман пиджака, и тут я с ужасом понял, что у меня пропали все документы – студенческий, зачетка, профсоюзный билет и пропуск (чужой) в общежитие МГУ, где я жил. Но утром все документы были при мне, иначе бы я не попал в институт! Причем, документы лежали не в одном кармане – они все там просто бы не уместились – а разных. А вот деньги оказались на месте…
Еще одно важное, на мой взгляд, наблюдение. Бардовское движение в СССР в конце 60-х было очень сильным, мы все хорошо знали, кто такие Высоцкий, Окуджава, Ким и т.д. Но для нас главным – в отличие от бардов – все же было то, какую музыку мы играем, а не какие стихи поем. Зацикленность бардов на трех аккордах и квинтовом ладу – точно таком же, какой беспощадно эксплуатировался на советской эстраде – была для нас жупелом, на долгие годы похоронившим интерес к безусловным творческим достижениям этого жанра.
Как-то с двумя дубненскими друзьями, уже почти сдав вступительные экзамены, мы ехали в метро. Наверху стоял солнечный август, недавно спровоцировавший меня на песню «Отличный день», а внизу, под землей, напротив сидел молодой мужчина, на пиджаке которого красовался значок …предвыборной компании Джона Кеннеди, которая закончилась его победой аж в 1960 году! Я понял, что он американец и предложил поменяться на мой комсомольский значок. Американец же был сражен тем, что я знаком с тонкостями американской политики, и согласился.
У нас было две гитары. Одну привез я, это была переделка из семиструнки, декорированная цветными шариковыми ручками под «полуакустик» и с переклеенным под шесть колков грифом. Буквально месяц назад с помощью Иштвана я выучил полтора десятка аккордов, и мне хотелось закрепить эти хрупкие еще познания: на басу я просто играл те ноты, которые мне показывал Иштван – строго по одной.
Возможно, когда-нибудь состоятся какие-то юбилейные концерты «Наутилуса», только я в этом участвовать абсолютно не хочу и не буду. Я не вижу в этом никакого смысла, и с какой целью это надо делать, мне совершенно непонятно. Для меня это пройденный этап, который я закрыл и к которому не возвращаюсь, не испытывая никакой ностальгии. Поддерживаю отношения с Ильей Кормильцевым, который живет в Москве, хотя общаемся мы довольно редко: у него совершенно иной сегодня бизнес, и у нас мало точек соприкосновения. В Свердловске я не был лет 6, а на свой день рождения я пригласил бы «Чайф» или Настю Полеву.
Кормильцев появился у нас следующим образом. Он пришел проситься к нам на работу, сказав, что хочет быть штатным поэтом коллектива. Он и до этого писал тексты песен, но они были, мягко говоря, малоинтересны. И вдруг, придя к нам, он начал писать совершенно по-другому. Кормильцев приносил огромные папки стихов и ужасно обижался, когда половину этих бумаг мы выкидывали в помойку – для него это было, что называется, «по живому» (истерики и прочее). Жутко ругался. Тем не менее, я по сей день считаю Кормильцева лучшим попсовым поэтом. Что-то схожее я нахожу лишь у Меладзе, по крайней мере, качество товара сопоставимо.
Любопытна история первого публичного исполнения этой песни. Я спел ее под гитару на общегородском комсомольском собрании, кажется, зимой 1979-го или 80-го года, куда меня пригласили в качестве «культурной программы» после которой намечался банкет. В зале ДК «Мир» сидело 600 человек: комсомольская верхушка предприятий, активисты, функционеры КПСС, отвечающие за молодежную «линию партии». Когда я вышел на сцену, то уже знал, что «сделаю это». Но не потому, что по мне вдруг забегал диссидентский таракан, а, скорее, из любопытства – а что будет? И еще я всегда не любил официоз, а здесь он присутствовал в неразбавленном виде – если не считать усатого дежурного пожарника и вахтеров.
В Дубне тогда было еще 3 или 4 самодеятельных ВИА. На нас, зная, что мы пытаемся играть свои вещи, другие музыканты смотрели как на недоумков: все равно ведь не разрешат, не лучше ли выучить «Косил Ясь конюшину» «Песняров», а потом выпить по «огнетушителю» портвейна как все нормальные люди. Покинутая мной «Легенда» процветала, став застрельщиком и участником разных комсомольских мероприятий и имея соответствующий репертуар, который никогда не расходился с линией Партии, только сходился. Причем, играли они неплохо, Саша знал свое дело, но когда слушал мои «западные» аранжировки собственных песен, строил кислую мину: зачем тебе эта головная боль? Живи, как все.
Клуб же «Мелодии и ритмы», который позже переименовали в «Метроном», продолжал развиваться. Прошло несколько живых концертов: «Аракс» с Беликовым – Абрамовым – Шахназаровым, Александр Лосев из «Цветов». Беликов удивил меня тем, что своим очень виашным голосом хорошо пел западные стандарты, Абрамов – плотным звуком, а Шахназаров – скромностью и доброжелательностью. Покойный ныне Саша Лосев после клубного концерта дал еще один, неформальный («квартирный», как бы сейчас сказали), дома у Вали Сысоева, который иногда выручал клуб свом отличным самодельным (!) проигрывателем. Помню, что домашний концерт мы записывали т.к. потом неоднократно слушали, сразившую нас, «Лошади умеют плавать». Но эта запись, к сожалению, не сохранилась.
Где-то в это время, летом 1975, нам утвердили и название группы – «Жар-птица». Обошлось не без споров: нам предлагали назваться то «Юностью», то «Молодостью», другие варианты начальству почему-то в голову не приходили. А мы хотели обозваться «Фениксом», альбом Grand Funk нам уж больно нравился. Пришлось идти на компромисс, заменив протестантский «Феникс» на православную «Жар-птицу».
Было всего три профессиональных коллектива, в которых я работал: «Веселые ребята», «Голубые гитары» и «Пламя». Когда появились первые рок-группы – такие, как «Машина времени» – я смотрел на них как на детей, которые только учатся ходить. Но со временем мое отношение к ним изменилось: я видел, что это серьезно, что у них есть своя аудитория и что именно их путь – дорога, которую мог пройти и я со своими, а не с чужими песнями. Потом появилась «Дорога в рок-н-ролл» Юрия Лозы и первые альбомы «Аквариума», и мне подумалось: что это я сижу на собственных песнях как собака на сене и не записываю их? К тому времени их количество, говоря банальным языком, переросло в качество. Сыграло роль и то, что много лет я занимался музыкой профессионально.
… На прослушивание в «Веселые ребята» я пошел тогда, когда меня туда позвал Валерий Шаповалов. Мне хотелось продемонстрировать, как я хорошо умею петь и играть, развернуться и уйти – такой девичий комплекс: поманить и прокрутить «динамо». Но когда появилось конкретное предложение, меня это заинтересовало, и я решил: пока Кеслер делает диссертацию, заработаю себе денег на гитару. Потом мне жутко нравилось то, что не нужно ставить аппарат, что это уже практически производственный процесс, фабрика такая по производству концертов, где я буду петь и где нормальный райдер, и не надо искать какую-то хлебовозку, чтобы добраться до места.
…Одно время на гастролях мы с Серегой Рудницким читали Рериха – “Шамбала”, “Белый разум”. Антонов заинтересовался: что это такое? Ни фига не понял, но что-то в башке, видимо, отложилось. И вот однажды в Минске пьяный Юрик в гостинице, в лифте терзает какого-то чернокожего: ты говорит, откуда? – “Из Нигерии”. – “А Шамбалу знаешь?” – “Анаши у меня нет!”, – отвечает тот, по-моему, явно наложив в штаны.
Когда я попал в МАШИНУ ВРЕМЕНИ, мне выдали уже басовую гитару, чешскую, похожую на “гибсон” – не помню уже, как она называлась. Времена были замечательные, и кто с гитарой – тот герой нашего времени. Большинство относилось к моему увлечению хорошо, остальным было по барабану. Родители все время работали, и им было все равно – ну, гитара и гитара…
Недавно, выполняя должностную инструкцию арт-директора, которым я работаю в одном клубов, и сидя в гримерной с симпатичной молодой стриптизершей, готовившейся к выступлению, я вкратце рассказал ей эту историю – про «Воскресение», о котором она немного слышала, и о «Жар-птице», которую она не слышала никогда. Она неожиданно с восторгом заявила: «Какой отличный пиар – следователи, дело, обыски в квартире рок-музыканта!!! Что же вы не воспользовались тогда этим случаем, были бы популярны: о вас бы все газеты написали, на телевидение интервью бы брали, вас бы все слушали!»
Конечно, очень интересно было бы посмотреть сейчас судебные протоколы двадцатилетней давности. Поработав главным редактором газеты и нажив массу врагов из-за своих резких статей, я хорошо знаю: то, что написано от руки на судебной бумаге в линейку, может сильно отличаться от того, что реально происходило в зале суда – особенно после того, как секретарь под руководством судьи переложит рукопись на машинку. К тому же, суд над участниками группы «Воскресение» был априори судом заказным и советским. Но могу подтвердить, что и суд, и прокуратура и – самое главное! – следователь Травина не справились с возложенным на них Партией заданием. Все было как-то хлипко, тускло, лениво и неубедительно. И откровенно мерзко.
Хочу заметить, что все, кто в советские времена, так или иначе, принадлежал к неформальному рок-движению – музыканты, участники дискотек, распространители записей, журналисты подпольных изданий – все учились врать изначально, так как принадлежали, фактически, к культурному андеграунду. Сначала врали родителям, потом, работникам клубов и ДК, потом милиции. Последней, самой серьезной инстанцией был КГБ. Но и эту контору иногда удавалось обвести вокруг пальца: против жителей музыкального подполья не использовались слежка, прослушка и не разыгрывались какие-либо специальные оперативные комбинации. Весь этот набор использовался против известных диссидентов, таких как Сахаров, Солженицын, Марченко и т.д.
Ответив на дежурные вопросы типа «где вы познакомились с Александром Арутюновым, какие общие интересы у вас были, как часто вы встречались» и т.п., Травина, наконец, задала главный на тот момент вопрос: покупал ли я у подследственного какое-либо музыкальное оборудования, и если да, то какое и – за сколько. Я, помня наши с Сашей уговоры, ответил, что нет, не покупал. Травина вздохнула, и тут начался хорошо известный тем, кто прошел школу подобных диалогов хоровод вопросов-ответов, когда следователь много спрашивает, меняя темп и характер пляски, постепенно выводя в центр круга главный вопрос, а допрашиваемый или врет, если виновен, или несет от страха околесицу типа «да, я подонок, я в детстве задавил велосипедом кошку, но не сажайте меня пожалуйста». Я знал, что виновен, и врал так, как врут учительнице в школе, то есть глупо, вяло, но упорно.
…В начале сентября 1983 года я узнал, что Саша Арутюнов и Леша Романов, бывший тогда лидером группы «Воскресение», арестованы и сидят в Бутырке, что у Саши дома был обыск. А спустя несколько дней в нашей студии раздался междугородний телефонный звонок. Женский голос поинтересовался, это ли номер ансамбля «Жар-птица» и можно ли поговорить с его руководителем Сергеем Поповым. Я ответил, что это я и есть, и услышал, что со мной разговаривает следователь Московского областного Управления внутренних дел капитан милиции Травина. Жестким официальным тоном, не оставлявшим места для вопросов, она сообщила, что ждет меня 19 сентября в 10.00 в своем кабинете.
На этом история с конкурсом «Алло, мы ищем таланты!», как ни странно, не закончилась. В 1971 году руководитель «Красных дьяволят» Саша Соловьев и его барабанщик попали в самый первый состав «Цветов» – вместе с Александром Лосевым и Стасом Наминым. Этот первый состав исполнял некоторые мои песни и тоже принимал участие в популярной передаче. Но тогда у Стаса что-то не получилось, что-то не заладилось, и призового места группа не получила. Тем не менее, в составе участников передачи они ездили с концертами по стране, побывав и в Дубне. Стоит ли говорить, с каким восторгом принимала их публика, когда они исполнили мою песню «Водовоз», которую в городе уже хорошо знали.
Представьте, что я чувствовал, когда это слушал… Друг Макаревича, Намина, Фокина, Лосева, Бергера, Дюжикова, Кутикова, Маргулиса, Буйнова, и многих других звезд своего и нынешнего времени, великолепный певец, умница и душа любой компании стал разбойником, профессиональным «бомбилой»! Более того, его привлекал не только результат — деньги, но и сам процесс. Какие гены взбунтовались в нем тогда? как мальчик из семьи гэбиста решился на это? Как мама-еврейка упустила своего сына? где в этот момент были его звездные друзья?
