В начале июня 1995 года Оля меня очень выручила, спасла от кромешного загнивания. В те дни Тропилло должен был уехать по своим каким-то важным делам во Францию и Германию на две недели. Как я уже говорил, помещение, в котором была студия, принадлежало институту психоанализа. На дворе был уже 95-й год, помещение было занято в 89-м, и так до сих пор директору института тов. Решетникову Андрей умудрился так ничего не заплатить. Шел шестой год так называемой “аренды”, хотя был оговорен срок, величина ежемесячной платы, но денег никаких не поступало.
Дирекция слышит шум, всё понимает и вновь присылает электрика. Тот снова отсоединяет мой проводок и бросает вниз. Вечером я снова его подключаю. В конечном итоге – электрик свернул мою “нить Ариадны” на локоть и унёс в неизвестном направлении… А провод там, надо сказать, необычный, – рассчитанный на силовую нагрузку 380 вольт, – такого у меня не было, и в студии тоже хранился один единственный провод. Звоню в ужасе Тропилло: «Я сейчас уезжаю, а завтра на счет Института будут переведены деньги, и за аренду, и за электричество – можешь не сомневаться, сиди спокойно».
Спокойно я сидеть никак не мог. Если бы Андрей не уезжал, он мог бы решить вопрос. Мне частично передалось настроение администрации. Директор строго-настрого предупредил, что если мы подключимся еще раз, они вызывают милицию и вышвыривают нас вместе с аппаратурой на улицу. Я функционировал как сторож – мне это всё и выговаривалось. Я было рыпнулся сказать, что, мол, не волнуйтесь, завтра придут деньги… но директор только посмеялся мне в лицо. Удаляясь, он продолжал рассказывать, что он думает о Тропилло, о нашей музыке и обо всём русскоязычном роке, и о том, где нам всем место…
Надо ли говорить, что на следующий день денег переведено не было. И через день – тоже. А у меня и чайник электрический, электробритва – всё оказалось бесполезным железом, в такой ситуации. Никто записываться не приходит, денег нет. Запаршивел я за неделю – жуть. Грязный, небритый, похожий на бомжа, уставший от голода человек… ну что делать? Походил я по ребятам, до которых можно было дойти пешком – никого дома нет – все на дачах хиппуют в такую жаркую погоду. Першина в Англии, Тропилло в Германии, а я – в полнейшей жопе.
– «Ты куда это, Сергей Иванович, собрался? О-оо! Да в каком ты виде… фу-ууу», – Оля принюхалась к моей одежде. – «Да вон ведь как, – понурив взор, отвечаю, – электричества нет, денег нет, я не ел шесть дней, воды не согреть – не помыться и на баню денег нет, в общем… гнию тут заживо… вот плиту иду продавать». – «Что?? Ты в таком виде пошел на рынок??? Да это же до первого мента, ты что – не понимаешь?? Скидывай свое барахло, и поехали, давай со мной».
Першина только что сошла с поезда, забросила вещи, и сразу ко мне. Красивая, фирменно и со вкусом одетая роскошная дама она повела меня по улице и даже взяла меня под руку. Это было зрелище: красавица и чудовище, иностранка и бомж идут по улице, а милиционеры дёргают друг-друга за рукав и передают по рации типа смотри, картина… прохожие оборачивались.
Дошли до метро, доехали до Удельной, там пересели на электричку и приехали в деревню Шувалово – эдакий питерский Монмартр. Разные художники и музыканты основали там небольшой посёлок: презрев все городские удобства многоэтажных построек, они расположились в черте города, в частных домах. В один из таких домов мы и приехали, к Олиным друзьям: Косте Разуманову, его жене и дочке. Диана была балериной – танцевала в Мариинке и в Мюзик-Холле, а пресытившись мизерной зарплатой и достачей со стороны новорусских нувориш, уволилась, предавшись семейной жизни, вдали от городской суеты воспитывала дочь Машу.
Приехал Тропилло, перевёл небольшую сумму на счет Института, правда, не всё. Пустили нас с оговоркой, что через две недели задолженность должна быть погашена полностью. После шуваловской реабилитации я ринулся в бой, существенно обновив своё внутреннее состояние. В течение двух недель мы как-то очень по-быстрому закончили запись всех инструментов. Я убедил Першину, что не нужно нагромождать пачки лажовых дорожек, а кардинально стереть всё сомнительное и приступить уже к сведению, наконец. Ольга тоже страшно устала от всей этой записи, положилась полностью на моё чутьё и не обманулась… к исходу лета большой фрагмент альбома уже был готов.
Андрею Ольга сказала, что очень довольна нашей совместной работой, что надо было сразу направить её ко мне, и что следующий альбом она непременно будет писать со мной… о ужас! Не узрите в моем крике ноту неблагодарности – напомню, что с Першиной я дрызгался год абсолютно бесплатно. Я был на ставке у Тропилло – в Лютеранской организации числился звукорежиссёром, трудовая книжка моя лежала там. Ждать этой зарплаты можно было и месяц и два, а то и больше, в то время как разовые халтуры оплачивались, что называется, прямо на месте. В связи с Ольгой любых халтур я был лишён: после меня приходил кто-то другой с кем-то работать – получал деньги, предо мной то же самое, а я ходил впроголодь. Поэтому я страшно испугался перспективы второго альбома и просил Тропилло всячески это дело оттянуть. В глубинах моего сознания уже зарождался новый альбом “Любовь к жизни”, уже руки чесались заняться им.
Я удивился, вроде знакомы, а он меня не узнал: «Проходите», – отрываю ему дверь. Он одет совсем не так, как Юрий Шевчук, а, присмотревшись, понял: просто похож. Бархатный зелёный пиджак с блестящими золотыми пуговицами. На переносице золотые очки: «А вы, собственно, кто», – спрашиваю. – «Я – старый Олин друг. Узнал, что она записывается, пришел навестить. Живу я рядом, вон мои окна», – он показал рукой: в глубине колодезной Петроградки ярко светились окна его квартиры.
Познакомились: друг Олиной юности Сергей Кирьянов, председатель союза промышленников и предпринимателей Санкт-Петербурга. Он прикупил какими-то партизанскими тропами себе квартиру прямо напротив нас, которая нигде не значилась – у неё даже не было адреса. Использовал он её для конспиративных целей. Бывало, он предоставлял это жильё людям, которым нужно было спрятаться где-то. А часто там просто жили разные люди, в частности – был замечен актёр Лёня из фильма “Бандитский Петербург” – тот самый, с которым Певцов конфликтовал, а потом взял и убил, за что друганы упрекнули, мол, за что ты его, он правильный пацан.
Частенько мы бывали там – пообщаться с людьми иного круга, поесть бутербродиков и попить смирновочки, которую хозяин предпочитал. И вот, как-то раз, во второй половине июня, аккурат в дни, когда Шамиль Басаев напал на Буденовск и захватил больницу, мы сидели, провожали Першину в поездку очередным срочным ночным сведением. Если ранее Ольга могла отменить, случай чего, свою поездку, в этот раз они ехали группой, и в этот раз всё было жёстко: семь утра самолёт вокзал. А тут Сергей кричит нам в открытые окна: «Эй! Битлы! ну-ка давайте все ко мне! Что вы делаете?» – «Да вот, – отвечаем, – ночная смена у нас, к утру должны закончить, Оля уезжает». – «Так мы её проводим! Оля! О-оля! У меня день рождения, ребята, давайте все ко мне!»
Никак он не мог смириться со своим одиночеством. А мы никак не могли составить ему компанию. Самолёт неумолимо улетал утром в Лондон. Отказались вежливо, сидим, работаем, и вот выходим чаю попить на кухню. Вдруг – бз-дынь – отскочив от каменной стены, по полу покатился металлический шарик. Бз-дынь – второй. Ясное дело – стреляет в нас добрый предприниматель. Оружия у него всякого полно – коллекционер. Хранил он свой арсенал прямо там, и я, весьма напрягшись, спрашиваю его в оконный проём: «Ты что Серег, сдурел в натуре? Ты чо палишь?» – «Ну, вы же добрым советам не внемлете, что мне остается делать? Буду выкуривать вас оттуда».
Я перепугался не на шутку. Краем глаза, как-то раз я видел коллекцию Сергея, и было там всё, сабли, ножи ятаганы… вплоть до гранатомёта, как мне тогда показалось. Во всяком случае, выкурить нас у него было чем, в этом я совсем не сомневался. Оттого и струхнул не на шутку. А тот не унимался: поиграв с пневматической игрушкой, он взял в руки семизарядное помповое ружьё, заряженное крупной картечью: «Вы по-прежнему не передумали?» – грозно спросил, уже изрядно подвыпивший, Серёга». – «Нет, – отвечаю ему, – знал бы ты, как нам самим хочется к тебе прийти, поесть икорочки, миноги в масле; выпить водочки… ну что ты, в самом деле, а?» – я делал всё что мог, чтобы унять его раздражение. Но мою длинную ночную тираду прервал оглушительной силы удар… он выстрелил из помпового ружья по водосточной трубе, превратив её в решето. Нужно ли говорить, насколько это было громко в колодезных домах на Большом проспекте П.С. в три часа ночи? Казалось – обрушились небеса. Мы с Олей попадали на пол.
Весь ужас усугублялся еще и тем, что в те дни вся милицейская рать была приведена в полную боевую готовность. В нашем районе мгновенно по всему периметру заныли сирены их машин. Двор, в котором мы находились, в основном был не жилой. Сразу и не понять, откуда ведётся стрельба. А Сергей не унимался. Клацнул зарядным устройством: «Ну что, убедил, вы идёте ко мне?» – «Ты что Серега, с дуба рухнул, сейчас менты нагрянут, снайперы, и застрелят тебя… ты чо?» – «Да кто там нагряя-яянет, да я им покажу-уу, – куражился Сергей, – никто нас не найде-еет», – и снова выстрелил по трубе и еще раз.
Внизу уже захлопали двери, слышим – топот сапог по крышам. Мы выключили свет и радио, которое играло на кухне. Наш стрелок спрятался в окне. Сели к столу, попиваем чаёк… и вдруг появляется снова Сергей в своем окне с каким-то цилиндрическим предметом: «Чо тут написано, непонятно…» – вертит в руках блестящую фиговину, пытается понять, как она действует. Я сразу вспомнил: есть на флоте такая штука, типа ракетницы, только очень мощная. Она предназначена для оповещения кораблей в условиях сильного тумана. Приведённая в действие, она с рёвом летит на высоту пятьсот метров и там взрывается, выделяя много света и звука. При мне её как-то ему подарили, и я разговорился с дарителем, он-то мне всё про неё и рассказал.
Крутил Серёга эту мандулу в руках, крутил, и вдруг она как жахнет… и прямо нам в окно. Ослепляя искрами, оглушая свистом, шаровая молния влетела к нам и, отталкиваясь от стен, заметалась по кухне. Стукнулась о дверь, отскочила к стене в прихожей, шлёпнулась об пол, и вылетела в открытую дверь, прямо к решётке… там она со страшным свистом оглушительно взорвалась, повыбивав всё стёкла в подъезде. Мы с Олей, реально контуженные, стряхиваем с себя серую пыль и гарь.
Повисла вязкая тишина, которую прервал пьяный голос: «Ну что? Все живы?» – тут я, уже наплевав на конспирацию, начинаю орать все маты в адрес нашего юбиляра. – «Ну что, ребята, извините, ну не рассчитал, да у меня и кончилось всё…» – И тут смотрю – ракетницу, уже маленькую, в руках вертит: «Ладно, последний салют», – высовывается в окно и пускает вверх красную ракету – сигнал к атаке. – «Вырубай свет, дурило, – ору ему шёпотом, – тебя щас снайперы снимут».
Утром я увидел его, бодрого в белой рубашке. Он рассказал: наблюдая в бинокль, ночью видел двух спецназовцев на крыше – они разглядывали его окна в прицелы своих винтовок. Буквально на следующий день он вывез весь свой оружейный музей на дачу, от греха. А мы – так и не досвели нашу песню. Ольга улетела в Лондон. На это ничто не могло повлиять. Мы уже заканчивали запись альбома. Это была рок-опера, Борис Гребенщиков придумал её в трамвае.
Был в Ленинграде такой маршрут, который за два часа пересекал весь город. Называлась опера “В объятиях джинсни”. Её и решила воплотить Ольга Першина в жизнь, вместе с питерскими рок-музыкантами и со мной, в качестве звукорежиссёра. Дамой была Ольга отвязной, любила повеселиться, однако в один прекрасный день с ней что-то произошло. Она вдруг стала страшно набожной особой – уверовала, до самой глубины души. Если раньше в её лексиконе присутствовали матерные слова, то вдруг, в один прекрасный момент они полностью исчезли. Выпивка вдруг стала строго запрещена. Даже малейший перегар от меня на работе вызывал приступ гнева. Это был уже явный перебор.
А однажды, Ольга встала к микрофону, сложила руки и приготовилась петь. Я сделал ей рукой “мотор”, пошла музыка, я подвинул кресло, оно зацепилось ножкой за провод, провод потянул мою гитару, и она упала на ковёр: «Блядь!» – воскликнул я, забыв выключить связь со студией. О, ужас! Я ругнулся матом, да еще во время исполнения… Ольга заплакала, стала пить валерьянку, устроила истерику. Кое-как унялась, но запись была сорвана. Уходя, она строго настрого приказала мне утром быть свежим, и чтобы от меня даже следов перегара она не услышала. Тут уж давление такое на себя я уже вынести не смог – обида захлестнула меня.
Ну, как на меня можно было повлиять? Записывал я Ольгу бесплатно в течение года. Если мне в этот период что и перепадало на хлеб, я смело превращал его в вино – что еще делать мне в такой ситуации? Ольге пришлось отступить. Тропилло так и сказал ей: хочешь непьющих операторов – работай с ними, кури с ними бамбук, делай что хочешь. Хочешь Богаева – терпи перегар.
К тому же, несмотря на свой заграничный капитал, мадам Перри мне не платила. Лишь раз, от щедрот, отстегнула сотню долларов и всё, за целый год такой вот работы. Ну, еще в баньке помыла, спасибо большое. А так – ну ни черта, на самом деле. Два альбома: «Песни на религиозные темы» и вот этот вот «В объятиях джинсни» – записав эти труды, мы закончили наши нелёгкие отношения к обоюдной радости. Оба альбома были изданы рок-фотографом Наташей Васильевой на своей фирме «White Horse» в Англии.
Для Специального Радио
Сентябрь 2008
ИЗ ИСТОРИИ ГРУППЫ «ОБЛАЧНЫЙ КРАЙ». ГЛАВА 12, ЧАСТЬ 1: ОЛЬГА ПЕРШИНА
