Вскоре после приезда я познакомился и с Сергеем Селюниным. «Выход» очень впечатлил – сильная была команда. Да, собственно, несколько их песен я знал и до этого. Мы встретились с Силей на каком-то фестивале, я с кем-то выступал перед ними, а потом Силя ко мне подошел и сказал, что ему понравилось, как я играю, и предложил присоединиться. «Выход» на тот момент был уже известным коллективом, существовавшим лет десять, и я с радостью согласился.
История с альбомом «Париж — Санкт-Петербург» началась с приглашения на выступление за границей. В той поездке участвовали группы «Кино», «АукцЫон», «Звуки Му», Катя Суржикова. Именно тогда мы познакомились и с Хвостом, и с множеством парижских деятелей искусства, в том числе с Толстым и Мамлеевым. Организацией наших выездов занимался французский менеджер Жоэль Бастенер, который потом возил нас по разным городам Франции. Тогда же набрало популярность движение «РЭД ВЭЙВ». Это было похоже на «ограбление мэрии» — когда на городской праздник в каком-нибудь французском городке привозили русских музыкантов. Вот так мы и катались по всевозможным местным фестивалям.
К тому времени появились официальные концерты рок-музыки. Помню, я ходил в «Дом Кино» на странный набор артистов: «ЭВМ», которые играли тяжеляк, «Рондо», которые тогда играли в стиле нью-вэйв, и там же были «Самоцветы». Мой папа числился членом Союза Кинематографистов и, зная мою заинтересованность, проводил меня на подобные концерты. Первую кассету с советскими рок-группами мне мама принесла. У неё на студии «Союзмультфильм» были подружки, которые дружили с музыкантами. Она принесла кассету Аквариум «Радио Африка», и также на тот момент самый актуальный музон: группы «Алиса» – их альбом «Энергия», а также Кино «Начальник Камчатки» и концептуальный «Примус» с Лозой, который был записан поверх «Зоопарка». Там впервые в конце кассеты я услышал «Прощай, детка, детка, прощай». Ходили мы на открытые концерты «Браво» и «Бригада С» на Проспекте Мира.
С утра «Мальчишник», ночью «Дубовый Гай» и «Alien Pat Holeman». Днём «Чёрный Обелиск», Лев Лещенко, Маша Распутина, ночью «Матросская Тишина» и «Министерство Психоделики». Виктор Мутант мастерить учил. Однажды озвучивал несколько номеров Саввы в СКК Дружба. Это баскетбольный стадион олимпийской постройки. Стою в очереди к пульту. В руках минидискман, диски, листок со скрином пульта и программой. Перед мной сидит Айзеншпис и микширует выступление “Мистер Малой”. Со сцены звучит “Буду погибать молодым…”. Заканчивается сет и от пульта спускается продюсер, у него в руках минидискман, диски, листок со скрином пульта и программа. Мне мысль в голову лезет — «Это что? Я как Айзеншпис? $$».
Мы тырили отовсюду звуки, вставляли в программу «Трекер» и создавали из них композиции. У меня телевизор был кабелем подключён в пульт, чтобы оттуда звуки тырить, в цепи стояли какие-то обработки: делэй и что-то ещё. Сидим мы с Таней дома, я делаю какой-то дабешник, а она телевизор смотрит. Ей не нравится, как я шумлю и она телевизор начинает делать громче, а я ей в отместку на этом телевизоре начинаю выкручивать делэй, при этом даб мой как играл, так и играет. Мы вдруг поняли, что очень круто получается и несколько раз так выступали – с телевизором через делэй-эффект под даб-музыку.
В отличие от Поющих гитар, для которых рок-опера «Орфей и Эвридика» стала их концом как ансамбля, наш коллектив наоборот – укрепился и продолжился. Мы не стали делать рок-оперу как отдельную постановку с большим набором сценической номенклатуры, а сделали её первым отделением наших выступлений. Так мы и спаслись, потому что если бы мы ушли в «театр», то мы бы уже из него не вернулись. Во втором отделении полностью у нас шла эта шлягерная тема, а рок-опера была в первом, и мы там только все переодевались.
Когда уже потом мы с Богословским познакомились, я приезжал к нему, дома у него гостил, то уяснил для себя, что он по жизни был франт – и это для него было главным. Без бабочки он не выходил никогда, одет был всегда с иголочки – он заботился о своём, как говорится, реноме, о вкусе даже, если хотите. Как-то сидим у него в гостях, по телефону звонок. Богословский берёт трубку, и начинает на французском с кем-то спорить. Я даже вначале смутился – где я – Москве или Париже?
Первую свою школьную группу я сколотил классе в восьмом. Собиралась она по принципу, по которому собирались все школьные группы того времени. Ты будешь гитаристом, и ты тоже… Так, скинулись на пальцах, кто басист. Не хочешь? А надо. Терпи. Из-за того, что в школе я изучал, причём не сильно стараясь, немецкий язык, а все хиты любимых волосатых исполнителей были на английском, мне пришлось сразу писать свои собственные песни, минуя исполнение каверов и съём с магнитофона великих гитарных соло. Часть собственных шедевров была странным образом похожа на Grand Funk или Nazareth, но разве кто-то обращал на это внимание?
Мы поиграли дома и задумались, а почему эти сокровища никому не известны? Это действительно сокровища музыкальные. И вот тогда у нас зародилась мысль рискнуть, сыграть программу из оригинальных четырёхручных произведений Моцарта и Шуберта, других нот у нас тогда просто не было. Концерт решили дать в маленьком уютном зале, похожем на гостиную, собственно, эта музыка-то ведь создавалась для дома, для гостиной, для салона небольшого.
История с группой «Колибри» у меня не простая совсем. В 1993-м году я по уши втрескался в её солистку Ирину Шароватову. Я увидел её перед концертом группы Red Snapper, когда она, приехав из Парижа, шла через аллею в замшевых сапожках с заострёнными носами невероятной изящности, укороченных чёрных штанах-бананах, в приталенной курточке, в яркой косынке и чёрных очках. Являясь вечным студентом и работая ночным сторожем в музыкальном магазине, я отдавал себе отчёт, что шансы хоть даже ненадолго заинтересовать прекрасную бэк-вокалистку не то, что равны нулю, они в минусе. Но я составил план, целую систему, на которую ушло четыре года.
Ехали очень весело, в ударе был Леша Лазовский из «Двух Самолётов», просмеялись всю дорогу. Но дальше было уже не так забавно. Когда приехали в угодья Линник, когда-то принадлежащие её деду академику Линнику, на нас выскочила хозяйка, босая, с растрёпанными черными волосами и горящих нехорошим огнём глазами. Она сразу обвинила Кешу, что он привез к ней отряд сатаны. Покрыла всех матом и выгнала компанию с участка. Всё это сопровождая проклятиями, обязывая нас колдунами и чертями, то есть, изгоняя злой дух со своей территории. Но при этом именно она выглядела как ведьма.
Святослав Теофилович никогда не разговаривал по телефону. Он не мог говорить с собеседником, которого он не видит, его реакции, его глаз. Нам звонила с приглашением иногда Галя Писаренко, а иногда Нина Львовна своим изумительным поставленным голосом: «Лиля, Алик. Мы ждём вас такого-то числа в половине шестого, будем слушать «Валькирию». Святослав Теофилович просит передать, чтобы вы хорошо отдохнули перед прослушиванием. Желательно поспать днём. Опера, как вы знаете, длинная».
Саундчек в ДОМе начался накануне (за что отдельное спасибо выступавшим в тот вечер Антону Ефимову и Евгении Сивковой), чтобы проверить совместимость педали с клавишами, и тому подобное… Я подошёл к райдеру весьма ответственно, и Ричард это оценил. Например, уже на саундчеке в день концерта он пожаловался, что слышит некий фоновый звук, который ему мешает. Я предположил, что это кондиционер, но Ричард возразил: «Нет, он идёт оттуда», — и указал в сторону бара. Поэтому я попросил бармена, несмотря на июнь, отключить холодильники на первые тридцать минут концерта, так как музыка, — предупредил композитор, — в начале будет очень тихой, а потом громкость будет постепенно нарастать. Один из двух кондиционеров тоже был отключён, и мы попросили билетёра не пускать в зал в первые полчаса.
Курёхин, поздоровавшись, сразу сказал мне: «Сергей, пойдёмте пить шампанское, а дела обсудим потом». Мы с ним выпили в кафе шампанского, и так под ручку пошли гулять по этой книжной ярмарке. Сергей меня поразил, когда я спросил, собирался ли он тут покупать книги. «Это само собой – ответил Курёхин, – но я и так знаю, что тут продают. Я хочу связать переводчиков, которые талантливые, но слишком робкие и застенчивые, не умеющие общаться с правильными людьми. Они сидят у себя дома и в офисе, никуда не выходят, их никто не знает, а лезут вперёд как раз самые наглые, но не очень, как правило, одаренные. Я хочу их с книгоиздателями связать, чтобы хорошие переводы были. А вы, Сережа, знаете, что такое фэнтези? Там такие чудовища с невероятным оружием, которые летают в космических просторах, жутко ведут себя, просто ужасно, от них вот такие искры во все стороны». И начинал это показывать в лицах, жестикулировать, и, казалось, что упомянутые искры от него самого сейчас полетят в разные стороны.
В какой-то момент группа Pep-See пригласила меня сфотографировать их с Курёхиным, потому что он стал тогда их продюсером. С группой Pep-See мы вообще не расставались пару лет, часть группы даже жила у меня одно время. Курёхин звонил иногда, я снимал трубку, с ним здоровался, передавал девушкам, они чаще всего договаривались о встречах на студии «Ленфильма». В тот период я дружил с музыкантом группы «Внезапный Сыч» Кешей Спечинским. В начале девяностых у Кеши появилась идея проекта: нужно сделать ансамбль, который будет петь попсовые песни, то есть деньги зарабатывать и вкладывать их потом в другие проекты, достаточно фантастические и смелые. Например, постановку рок-оперы «Лизергиновый Король» или трэш-фильм «Все должны умереть».
Был 94-й год, наверное, и Олег как-то говорит, давай сделаем группу. Я говорю, давай. Мы ничего не умели вообще, Олег что-то умел на аккордах играть. В итоге мы начали что-то бренчать, что-то пробовать. Он позвал своего товарища Сашу Мишина, хороший парень, гитарист и басист. Он начал нам помогать. Потом Лёша Решетников, который был солистом в группе «Океаны дождя», тоже к нам пришёл играть – оказалось, что он очень круто играет на гитаре. Поскольку он обалденно пел, у него было очень своеобразное чувство, слух уникальный, скажем, вообще идеальный, и он гитару по-своему как-то строил, как говорится, хрен воспроизведёшь. Она у него простая, но он подбирал какой-то свой строй для неё, манера напоминала Роберта Смита… А вот когда ты пытаешься играть ту же мелодию, не получается сыграть стопроцентно так, тональность как будто немножко другая получается. Позже к нам присоединился Светицкий Глеб, привнеся в группу электронный колорит, он тогда был большим поклонником New Order.
Но мы подумали иначе: ну как же так, ведь Моцарт – великий пианист, в его распоряжении было сколько хотите инструментов, он и писал для двух инструментов, и большинство произведений написаны им для фортепиано в четыре руки. Такая же история у Брамса. К их услугам были два, три, да сколько нужно инструментов, однако они писали для четырех рук. Значит они видели именно в этом виде исполнения наибольшее раскрытие своих произведений.
Мне дали послушать несколько аккордов. У меня – ненормальный абсолютный слух, что, кстати, в жизни мне часто мешало, потому что любая фальшь для меня – как удар по голове. Я им сразу объяснила, какие это звуки, объяснила, что рояль плохо настроенный, потому что октава не строит, как сейчас, помню. Дальше собеседование пошло как-то само собой, и я быстро поняла, что вот тут я точно не пропаду.
В пионерском лагере я был то барабанщиком, то горнистом – там главное было правильно и ритмично отбивать дробь. Как говорил один российский император: «Мне нравится музыка, особенно барабаны». Для меня всё, что ритмично – это музыка. Я узнал значительно позже про слова Джона Кейджа: «Музыка – это всё то, что мы готовы для себя воспринять как музыку». Самый крутняк я словил, когда начался брейк-данс, когда музыка стала по-настоящему ритмична, когда ритм стал преобладать над мелодией. Люди делятся на несколько категорий – некоторые люди двигаются мелодично, а некоторые двигаются ритмично. Я, наверное, в движении предпочитаю ритм.
За кулисами мы заметили каких-то мужиков в шляпах и костюмах, похожих на интеллигентных алкашей. Они спокойно вышли на сцену, взяли инструменты, и тут Петя начал делать телом такие движения, что стало не по себе – любопытно и страшно одновременно. После концерта мы забурились к ним в гримёрку, сильно перевозбужденные от радости происходящего, и «Звуки Му» начали дарить нам какие-то предметы одежды, вытаскивать носовые платки из нагрудных карманов, снимать с себя галстуки, даря их нам как белые люди дарят бусы каким-нибудь аборигенам. Паша Хотин мне подарил шляпу, и мы помним об этом оба до сих пор.
