В своё время перед эфиром на телевизионном канале «Ностальгия» Сева Новгородцев сказал замечательные слова: «Не бойтесь повторить то, что вы уже когда-то сказали. Когда-то незадолго до своей смерти Леннон мне давал интервью и в тысячный раз рассказывал, как он познакомился с Йоко Оно…». Надеюсь, что в этом году всё-таки выйдет книжечка с моими «мумуарами», и мне интуитивно не хочется говорить, что там написано, но это, наверное, нужно.
Олег Коврига
***
Про Тоню Крылову
Это была абсолютно гениальная прекраснейшая и добрейшая, энергичнейшая женщина, она была организатором концертов, и по сравнению с ней все остальные были дети, и Илюха Смирнов и Вова Манаев, и прочие. Один мой друг сказал как-то: «Очевидно, что и с Тонькой, и с Илюхой работает ГБ». Я ему отвечаю: «А чем их можно запугать? Тонька – врач скорой помощи. Детей у неё нет и терять ей нечего. А концерты – её жизнь!». С конца семидесятых она устраивала концерты «Машины Времени», Александра Градского, которых я никогда не слушал. При этом у неё был «широкий размах» и была кличка «Акула», которая абсолютно не соответствовала её человеческой сущности. Как-то она пришла на встречу и принесла пиво: «Я же все-таки иду с мужчинами встречаться, надо же пиво взять!».
Мозг у неё работал очень хорошо. Был известный случай в 1982м году, когда должен был состояться концерт «Аквариума» в ДК Русакова. В какой-то момент Боря исчез, перестал подходить к домашнему телефону в Ленинграде. Что делать, когда концерт уже назначен? Стали думать, кого из своих поставить на замену, а Тонька говорит: «Не надо никого из своих. То, что он не подходит к телефону – это неспроста, значит что-то случилось. Нам надо кого-то с бумагами!». И она попросила Градского, он приехал со своими бумагами, и действительно, на мероприятие пришла куча гэбни. Народ пришел и узнал на месте, что произошла замена, и Градский выступил вместо «Аквариума». Градский для публики прокатил, и когда гэбня подъехала к нему, он достал свои бумаги и с наглой рожей спокойно послал их на хер. Никаких от них к нему не было претензий – он артист официального уровня. Если бы не было Тони, то организовали бы замену какой-нибудь «левой группой», и все бы попали. «А деньги она ему дала в батоне хлеба» – сказал тогда Илья Смирнов.
Через какое-то время добрались до Бори и спросили его: «Что же такое, вы куда исчезли?». «Понимаете» – ответил он, «Мне позвонил Артем Троицкий и сказал: «В Москву не езжай, их будут брать». Я подумал, что я исчезну, и вы всё поймете». Его телефон прослушивался, и если бы ребята не поняли, то влетели бы, но благодаря Тоне всё прошло спокойно.
Когда возникла Московская Рок-Лаборатория, её позвали, и она туда пошла. И сидя там на собрании сказала Опрятной и присутствующим: «Ну что мы все сидим и разговариваем? Наша задача – концерты организовывать, так давайте их организовывать!». Опрятная на это ответила: «Нет, наша задача – другая! Воспитательная!».
Какое-то время Тоня была женой Фагота (Александра Александрова). На их свадьбе Мамон (Пётр Мамонов) напился изрядно, а после свадьбы состоялась акустика, на которой я впервые услышал, как Петя не может петь. Это было, скорее всего, в 85м. Андрюша Фомин был организатором этого квартирника, и его записал. Это отличная запись: Петя начинает петь и «провисает», начинает новое – и опять «провисает», а народ-то собрался… Рассказывал в результате про Рок-Лабораторию всякие интересные вещи: «У нас там есть такой Булат, понятно, ГБ, все дела, так он говорит мне: «Петя! Гости придут, будь осторожнее!». Я ему: «Хорошо!». А на концерте мы как дали! Потом спрашиваю у Булата: «Ну как, гости были?», «Были!», «Ну как, гостям понравилось?», «Понравилось, очень понравилось, но больше не надо!».
Фагот и Тоня – оба прекрасные ребята, у них, кстати, есть что-то общее по духу. Потом они расстались, и Тоня постепенно отошла от музыки. В какой-то момент я её встретил на улице, и мы чуть-чуть поговорили. А потом прошло много лет, и нам с Женей Гапеевым (главный архивариус русского рока, единственный человек, у которого в голове это культурное наследие реально систематизировано), пришла идея опросить Тоню по некоторым вопросам рок-истории. Гапеев стал пытливо выяснять, и ему кто-то сказал «Ну и что вы ищете? Померла ваша Тонька…».
***
Про Илью Смирнова
Илюха появился для меня через Серегу Васильева (не тот, который директор «Аукцыона»). Серёга учился в МИТХТ, как и я. А потом работал в Карповском институте (НИФХИ имени Л.Я.Карпова) вместе с Сашей Данченко. Илюха Смирнов занимался какой-то антисоветчиной, тогда в его жизни ещё никакой музыки не было. И в результате своей деятельности попал в дурдом. И попал он в один дурдом с Данченко. Там он поражал всех своим физическим и психическим здоровьем. А потом Данченко пригласил Илюху на мероприятие, где играл Витя Лукин на саксофоне. Витя Лукин поиграет-поиграет, а потом начинает рассказывать за нашу жизнь тяжелую, пока у всех волосы дыбом не встанут, и народ не сбежит, опасаясь, что сейчас придут и заметут всех прямо здесь. Илюхе это очень понравилось, и он понял, что музыка – это проводник идей, и надо ею заняться.
Это был конец семидесятых, а в начале восьмидесятых уже состоялся концерт «Аквариума» в ДК Кусковского химзавода, где были организаторами Илья Смирнов, Илья Барац и Сергей Васильев. Илюха был у нас главный, самый стойкий, и я ему дико благодарен. Его и Тоню Крылову отличала гиперактивность и бесстрашие. Я-то всегда боялся и что-то делал, преодолевая страх, а у них этого липкого чувства не было. Когда меня первый раз гэбшник принял, меня трясло несколько часов. Илюха был вождем, моим начальником.
Он всегда был ведущим, а я – ведомым. Мы делали общее дело, и главным в этом деле был он, а не я. И в журнале «УрЛайт» и в организации концертов. Я его нежно люблю, между нами и сейчас баррикад никаких нет. Хотя, на данном этапе мы имеем разные воззрения на жизнь.
***
Про Умку
Она один из моих лучших друзей. У нас с ней прекрасные человеческие отношения были и есть. Совершенно чётко помню, как она появилась. У меня был дружок, Саня Майоров, мы его называли «Майорчик», хипня его звала «Ёжик», потому что он был как-бы хиппарь, но стриженый. Однажды мы встречаемся с ним в метро. Он приходит с какой-то барышней. Стоим втроем, и Саня, нервно переминаясь с ноги на ногу, говорит: «Аня, я нашел тебе менеджера! Вот Олег будет твоим менеджером!». А это был 1984й год, она даже песен тогда ещё не сочиняла. Мы тогда посмотрели друг на друга с удивлением, но в дальнейшем так оно и произошло.
А Саня был гениальный человек с верным чутьём. Помер в 1991м. Он был другом её мужа, Егора Радова. Ну, и Аниным другом в значительной степени тоже. Через какое-то время мы с Аней устроили Обэриутское шоу в Карповском институте, где я был аспирантом. Потом она как-то дала мне кассету. Там был «Дневник Дуни Кулаковой», её первая запись. Мне с этой кассетки понравилось две песни: «Безумное дитя» и «Стеклянная рыбка». Но она была довольна, что мне хотя бы что-то понравилось. Я всегда говорил ей, что думаю. Была смешная ситуация, когда записывали альбом «Не стой под стрелой». Аня позвонила и спросила:
– Ты можешь петь басом?
– Басом? Нет, конечно!
– Неважно, надо подпеть.
Поскольку Ане отказать трудно, я пришел куда-то там на квартиру к какой-то девчонке около метро Красногвардейская. Они уже что-то записали на двухкассетный магнитофончик со встроенными микрофонами. Аня хотела записать песню «Пропади ты, сука!», с подпевками «басом». И мы с хипаном по кличке «Паганель» ей подпевали. Я стоял над её головой и тряс банкой с гречкой. Этой «перкуссии» на записи не слышно. Но зато Анина голова была засыпана шелухой конкретно. Потом пришла маманя этой девчонки, увидела всю эту разлюли-малину, и выгнала нас вон. Но кассетка сохранилась, и Аня попросила меня сделать с неё копии. Я сделал несколько копий – и одна из них очень скоро пригодилась. Было какое-то хард-рок мероприятие на Площади Ильича. Туда почему-то пришел Саша Башлачёв с Настей Рахлино. Мы встречались с ними в метро. И одну из кассет я подарил Башлачёву. Потом, через много лет, Настя рассказала мне, что они «Не стой под стрелой» не только послушали. Сашка потом сидел и пел Анины песни.
В 98-м году мы записали и выпустили два альбома Умки: «Компакт» и «Командовать парадом». Потом разразился кризис – и денег не стало совсем. Аня продолжила писаться. Но уже на другой, существенно более дешёвой студии. С ней трудно спорить. Но и я не люблю делать то, чего мне делать не хочется. Поэтому после презентации альбома «Кино из одуванчиков» я сказал: «Все, давай сама!». Я её очень люблю, но иногда готов был просто убить…
***
Про КГБ
Помню, когда меня первый раз гбшник принял, трясло мое тело несколько часов. Аня изучала Обэриутов, ходила в библиотеки и передала мне ксерокопии каких-то черновиков Хармса. А я дал эти копии и ксерокс перевода Набокова «Аня в стране чудес» Льюса Кзрола своему дружку, Юрочке Федорову. Это было на проходной Карповского института, где я был аспирантом. Мы встретились перед проходной. Пока стояли, пришли менты, нас приняли и привели в административный корпус. Там чувачок, который оказался куратором Карповского института от КГБ, начинает нас опрашивать, и понимает, что Юрочка (колоритного стрёмного вида с длинными волосами) вовсе не из Карповского института.
Юрочку отпустили, а меня ещё часика два он крутил-мурыжил, обрабатывал. Сначала про подвалы ГБ рассказывал, листал Хармса и спрашивал, откуда я это взял. На что я отвечал, что мне сейчас не очень приятно, и я не хочу, чтобы моим друзьям было так же неприятно, как мне, поэтому не буду я вам говорить у кого я это взял. «Я понимаю, что вы не занимаетесь прямой антисоветской деятельностью, но вы собираетесь, устраиваете читки. Нам интересно про всё это знать, кто туда ходит…» и хотел эти бумажки забрать. Я объяснил ему, что не могу без этих бумажек уйти, что они не мои.
В результате он вызвал моего научного руководителя Юлия Кирилловича Годовского, который пришел с такими круглыми глазами. «Если я отдам это вашему научному руководителю, вы не будете против?» – спросил гбшник. Я согласился, потому что знал, что Годовский мне это отдаст. И он мне всё отдал, конечно, со словами: «Ну, Олег, будьте как-то поосторожнее!». Я всем об этом рассказал, а у нас там была Оля Калистратова, которая сначала была лаборанткой, а потом перешла в международный отдел Карповского института. И она говорит: «Я его знаю, он у нас регулярно приходит, в столах ковыряется, ищет что-то».
Один из сотрудников нашей лаборатории, Саша Никитин, посоветовал мне пойти — и ещё раз с этим гэбэшником поговорить. Мой папаня, услышав про это, сказал: «Ну, вот, он у вас и стучит!» Однажды я повел этого Никитина на квартирник Мамонова в Ясенево. Все разошлись, остались: хозяин квартиры, мой друган, Вова Грушин, Мамонов, Никитин и я. Мамон нес тогда откровенную херню. Я был очень им недоволен. Потом только понял, что Петя нутром почуял стукача. Поэтому и нёс чушь. Ну, а потом мы ездили на «картошку» с Ниной Мироновой, которая была членом комитета комсомола института. Так же, как и Саша Никитин. И я поделился с ней своими «подозрениями». Что она ему потом устроила, я не знаю. Но очень скоро Никитин из Карповского института уволился.
***
Про Силю – Сергея Селюнина, группа «Выход»
Силя – один из моих главных дружков. Он – мой идеологический противник и несет по политическим темам полную херню. Но я считаю, что человеческие отношения намного дороже, чем политические терки и разногласия. Мы с ним познакомились году в 84м. Сначала я услышал альбом «Брат Исайя» группы «Выход», записанный ещё в конце семидесятых, и он мне понравился. Свин и Силя – мои любимейшие дружки. С одной стороны, они люди совершенно разные, а с другой стороны, они у меня в голове немножко сливаются, как у бабушек внуки, бывает, немножко смешиваются. Друга друга они не воспринимали, хотя были в одном пространстве клуба «НЧ\ВЧ». Но при этом в чем-то они очень похожи. Силя тогда был не таким «беспробудником», как Андрюха («Свин»), который всегда отличался историями. Потом и у Сили это началось в полной мере.
Идет очнувшийся Силя, по какой-то местности. Сердобольный парень-водитель, видя его состояние, останавливается и говорит: «Мужик, тебе куда?» Силя отвечает: «В Ясенево…» А тот ему: «Какое Ясенево? Ты совсем сумасшедший!? Это же Кимры!». Как Силя там оказался, он, естественно, не помнит. Однажды очнулся где-то в кустах, осмотрелся – рядом пруд, а на другой стороне какие-то ребята сидят, жгут костер. Подошел, спрашивает их: «Ребята, а что это за поселок?». Ребята засмеялись и говорят: «Петушки». И это было чистейшей правдой.
В свое время Силя с группой «Ноль» записали в Питере четыре песни. Всем очень понравилось, и у меня возникла идея продолжить писать это дальше, до объема полного альбома. Тогда ещё, осенью 1992го, была студия у Мамонова в подвале на Студенческой, куда все приехали кроме Гоши Старикова: Силя, Федя, Монстр и Николс. Ребята начали настраиваться. А мы с Федей пошли в магазин. Потом вернулись. И я вижу, что Федя все мрачнеет и мрачнеет. Аппарат настроили, договорились всё записывать завтра — и пошли к Сане Тихову, который тогда жил около «Киевской», на Дорогомиловской улице. Там сидели, выпивали слегка… И тут Федя говорит: «Я больше на эту студию не пойду. Этот Кащей нам всё испортит». У меня сразу настроение падает, я пытаюсь вокруг Феди плясать, а он – ни в какую. Жили ребята в гостинице «Ярославская» на ВДНХ.
Несколько номеров в этой гостинице тогда снимал Бахыт Килибаев, который в то время снимал фильм «Гонгофер». И в этом фильме были песни «Ноля». Поэтому ребята там жили. И по дороге туда я продолжаю уговаривать Федю, а его натурально корежит, и отвечает он очень раздражённо. Николс, с которым они учились в одном классе, идет рядом и говорит: «Федя, ты что, давно по е..алу не получал, что так разговариваешь!?». Федя: «Ну, дай, дай мне по е..алу!» Николс: «Да дам сейчас, не сомневайся!» Конечно, обошлось без мордобоя. Но… были возможны варианты.
Примерно через месяц Федя попытался Ирку Кузнецову зарезать, – и мы поняли, что у человека мозгов уже не было. Мамоныч потом на студии Силе говорит: «Сереж, ну давай я тебе помогу, давай вдвоем запишемся». Но Силя отказался. Я тогда Силю спрашиваю: «Как же так?» А он мне: «Ну а что так? Один из нас оказался полным мудаком. И я даже точно знаю, кто именно».
***
Про Федора Чистякова
Что касается Феди, я считаю, что в результате Федя проделал над собой огромную работу по преодолению своей сумасшедшей сущности, и сейчас он прекрасно выступает, обалденно. Он не поет несколько песен, которые связаны с наркотиками: «Иду, курю», «Песня о настоящем индейце», а «Человек и кошка» за него поет зал, он играет, а зал поет. Ещё поет Татьяна Буланова, специально приезжает в клуб и поет «Человек и кошка», а Федя рта не открывает. Волею судьбы я ему пару лет назад нашел директора. Прекраснейшего директора — Юру Чернышевского.
Ира жила в Комарово. Федя взял где-то киргизский ножичек, на самом деле довольно тупой, им можно колоть, но пилить им плохо. Попросил бывшую жену Сили, Олю Воробья вышитую рубашку. Она тогда шила такие. И в этой рубашке с киргизским ножичком приехал в Комарово. Они с Иркой пошли вечером гулять. В какой-то момент он её завалил, схватил за волосы и начал пилить ей горло этим тупым ножичком, и когда пошла кровища, решил что всё сделано. Тут мимо идет сосед и спрашивает: «А что собственно произошло?», Ирка ему прохрипела: «Не видишь, мудак, – меня зарезали!».
Сосед тут же позвонил в менты, приезжают они на место, а Федя пляшет вокруг Ирки со словами: «Наконец-то я смог, наконец-то решился!», а она лежит вся в крови. Убивец Федя оказался никакой, поскольку попилена была кожа только, Ира через два дня со шрамами сбежала из больницы. Федя посидел сначала в тюряге в Крестах, потом в психушке – и у него постепенно мозги начали поправляться. Когда он вышел на волю, пошел к Ирке извиняться и был, конечно, послан сразу по известному адресу.
В моей жизни он появился спустя пять лет, когда мы издавали «Песню для друга, который любит рок». Федя говорит: «У меня есть материал, надо его сделать, я хочу его записать, мне нужно пятьсот долларов». Я говорю ему: «Федя, пятьсот долларов – это в наших силах». Он начал что-то объяснять, на что я ему сказал: «Я абсолютно верю в твои силы, делай то, что хочешь». За несколько лет до того мы издали несколько альбомов «Ноля» на компактах, а он был уже «Свидетелем Иеговы» и был против. А все остальные сказали: «Он против, да пошел-ка он…! Мы хотим, чтобы это было!».
Договоров у нас с ними никогда никаких не было, всё держалось на честном слове. У них в группе всегда демократия была абсолютная, Федя и Николс вообще одноклассники. Для них он – не Великий Автор, а дружок старый, которому можно и по еб..лу дать и всё остальное. Я им тогда сказал, что у Феди надо всё-таки спросить, на что они дружно ответили: «Хочешь – спрашивай!». А Федя ответил: «Я понимаю, это не только моё, но и их тоже. Не знаю, что тебе даже сказать…»
Потом издали: «За седьмым перевалом», «Что так сердце растревожено». Потом Федей заинтересовался шоу-бизнес. «Мистерия звука» выпустила «Бармалей инкорпорэйтед». А «Блюз кубинского негра» вышел на фирме «Никитин». «Мистерия» предложила Феде сделать дешёвое переиздание «Песни для друга». Его спросили: «А какой у вас договор с «Отделением ВЫХОД», с Ковригой? Ах, никакого! Ну, тогда…» Потом мы обсудили это и я говорю: «Федя, у нас нет никакого договора, но если третьи лица от нас что-то хотят, нам никто не помешает заключить любой договор. Любым задним числом».
Он замолчал на несколько секунд и сказал: «Я всё понял, прости!» и больше мы к этой истории с переизданиями не возвращались. Федя – абсолютно порядочный человек и всё у него с этим прекрасно.
***
Про Псоя Короленко
Могу рассказать, как Паша записывал песню для альбома-посвящения Галичу, который готовится уже почти пять лет. Я категорически намерен к первому декабря, к мероприятию «Хвост-77» добить и выпустить свою книжечку воспоминаний «Что я видел» и этот альбом. Пашино исполнение песни «Леночка» («Апрельской ночью Леночка стояла на посту…») – абсолютный хит. С моей точки зрения. Пришли мы с ним в студию, один раз он спел – вроде ничего.
Ещё раз спел и ещё… – и получалось всё хуже и хуже. Паша сидит грустный и говорит: «Какая всё-таки странная вещь мозг! Что же делать?..». Я ему говорю: «Паш, я знаю, что ты сейчас не пьёшь, но меня есть такой дешевый виски…», «Ну, давай!» – говорит. Выпили мы этого вискаря, посидели минут пятнадцать… И он как жахнул! Всё получилось прекрасно, с настроением, с накатом.
***
Про Петра Мамонова
Где-то год назад Мамоныч выступал в ЦДХ. Туда пришла Аня Хвостенко и всякие другие хорошие ребята. После мероприятия я собираю свой «концертный набор» (диски, винил, книжки) и мы параллельно выпиваем и закусываем. И тут вдруг Мамонов выходит на сцену, садится на стул – и смотрит на нас с довольно радостной улыбочкой. Я ему говорю: «Петь, я понимаю, что ты сейчас не пьёшь, но, может, тебе хотя бы яблочко дать?». А он раскрыл свой беззубый рот и говорит: «Ты бы мне ещё орешков предложил!».
В восьмидесятые годы, когда Петя пил, и мы делали его квартирники, это был анекдот на анекдоте, Мамонов постоянно вставлял реплики и фразы между песнями. Когда мы делали двойник «Мамонов 84-87», он весь свой конферанс вырезал. Я его умолял, и год ждал, говорил ему: «Так нельзя, это кастрация!», а он всё оттуда выкинул, все свои прекраснейшие реплики. Я ему приводил в пример издание акустических квартирников Майка с Цоем, где мы сохранили все разговоры между песнями – и народ был очень доволен: «Такая реальная жизнь сохранилась!». На что он мне заметил: «Майк с Цоем померли, а я ещё нет, так что делай так, как я тебе сказал. Я написал туда в буклет статью, хочешь, напиши свой текст, своё мнение выскажи, я не против, но звук делай, как я сказал». Тогда я написал и своё мнение – и Петя слегка приобиделся.
Конечно, сам конферанс в архиве остался. Например, сидит он в квартире, что-то играет, и там за стеной кто-то начинает молотком стучать. Петя так прищурился и говорит: «Я взял с собой перкуссиониста, он за стеной, просто очень скромный парень». Когда мы с Мамонычем помрем, Женёк Гапеев, всё это издаст. По крайней мере, я на это надеюсь. В свое время Петя мне сказал: «Когда мы тебя похороним, у тебя под диваном мы обнаружим… гору нереализованной продукции!».
***
Про Бориса Гребенщикова
Гребенщикова я бесконечно уважаю, он один из самых умных людей, которых я в своей жизни встречал. Не могу сказать, что я с ним часто общался, а годы оные так и совсем мало. Потом, когда мы издавали концертные «Аквариумы», то немного пришлось.
Однажды Оля Арефьева захотела исполнить песню «Контрданс», записала её и решила издать, попросив уладить этот вопрос с Борей. У Гребенщикова был на тот момент концерт в клубе «Б-2», и мы пришли туда с Женьком Гапеевым, который к тому времени стал признанным архиватором информации об «Аквариуме».
Встретили там Гребенщикова, и я передал ему вопрос Арефьевой. Боря сказал: «Отвечаю раз и навсегда. Если кто-то хочет исполнить мои песни, я – «за»»! Меня больше спрашивать не нужно, договоров никаких заключать не нужно – пойте!».
Вот это, с моей точки зрения, самый правильный и чёткий ответ.
Была одна история… для меня довольно позорная. Я пришел в театр МХАТ, где выступал «Аквариум», чтобы купить пластинки «Феодализм» у Макса Ланде, директора группы. Макс позвал меня внутрь, мы пошли, а концерт, как раз, закончился. Я приехал с Горбушки и поддатый был изрядно. Мы были рядом с гримёркой. Боря стоял ко мне боком и с кем-то разговаривал. И тут мой пьяный организм вдруг говорит: «Боря, ты меня совсем не замечаешь!». Он резко разворачивается: «Здравствуй, дорогой!» На следующий день звоню Женьку Гапееву и рассказываю, как я себя неприлично повел. А он меня спрашивает: «А каким он к тебе боком стоял? Правым? Так у него правый глаз вообще не видит». И мне очень захотелось под землю провалиться…
В том же МХАТе был другой концерт «Аквариума» и я туда пришел, потому что делал компакт-диск Олегу Гончарову, «Индейцу», который был в «Аквариуме» звукооператором. Я дозвонился до него, говорю: «Выходи, я тебе все отдам», а он позвал меня внутрь. Захожу туда с мешком, весь мокрый, всклокоченный, а там сидит Боря на диванчике. Посмотрел на меня и спросил:
– Давно ли из Святых мест, Странник?
– Да, уж и не припомню, … – ответил я и улыбнулся.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Москва, февраль-март 2017
Материал подготовил Игорь Шапошников
