У нас, в Академии Изящных Искусств на Пушкинской, ниже этажом молодое поколение разводит в своём помещении нитрокраску, и вонь от неё стоит по всей лестнице. Приходится воспитывать их, и я ругаюсь. Я в своё время, в юности, всё изучил наизусть – и что это такое, и как оно действует на организм. Нельзя использовать в работе материалы, причиняющие человеку физический вред. По идее, даже предмет, окрашенный такой краской, нельзя вносить в дом. Помню последний раз общения с такими красками, когда я в бой-клубе чуть не впал в токсическую кому, работая маслом по холсту 2х1,5 квадратных метра. Поскольку половую живопись я люблю больше, чем настенную, работал прямо над сохнущей краской, и весь аромат валил на меня прямо в нос. Я покачнулся и чуть не упал, и тогда сказал Юрису Леснику:
– «Всё! Больше я к ним не прикасаюсь»
С тех пор я старательно обхожу любые растворители, пользуясь исключительно водными красками.
Недавно мы проводили выставку «К 100-летию перемен» на базе журнала «Огонёк» 1917 года. Это – песня. Что такое Россия? Это китяра такой, который выныривает один раз за период времени чтобы набрать воздух, а потом снова погружается обратно. И этот момент, когда кит наверху, называется смута. Для России смута – самый благоприятный период для движения вперёд. Все Россию сразу начинают любить и дико бояться такого замечательного соседа. Потом снова дауншифтинг и застой. Такая циклическая картина происходит. И не меняется менталитет на протяжении сотен лет. «Кровь и почва», как говорил доктор Геббельс. Люди не меняются вообще. Это большой миф, что раньше было лучше или хуже, или о том, что всё ещё будет, но там, где нас нет – это всё чушь несусветная: всё происходит здесь и сейчас.
Родился я в Питере. Родители жили в Центре, в «Египетском доме» на Каляева, 23 – ныне Захарьевской, в обычной городской коммуналке. Это самый центр – он отражён на первом зубовском листе 1717 года. Если кто не знает, был такой художник при Петре Первом. Царь заказал ему открытки гравированные, чтобы возить их с собой и дарить Европейским коллегам, чтобы те, в свою очередь ехали к нам с тремя камнями за пазухой. Папа мой, конечно, гений. Проработал шестьдесят пять лет на одном месте. Жил в Лисьем Носу – любимом месте всех наших литераторов. Это всегда был рыбацкий поселок, а сам нос является ближайшей точкой к Кронштадту, и там, на мысе в далёкие времена вешали преступников. Там сейчас военная часть.
В яслях я познакомился с Тимуром Новиковым, нас вместе водили гулять в Летний Сад. В школе Тимура звали «курносый блондин». Мы учились в школе напротив Финляндского вокзала. Сидишь на уроке, смотришь в окно, а по реке шуршит ледоход или садится на воду аварийный самолёт. Живя в Купчино, например, такого не увидишь. В 1917 году на Финляндский вокзал приехал из эмиграции Ленин, встал на броневик и произнёс революционную речь. Потом в 1926 году на это место поставили памятник: Ленин стоял на броневике и показывал рукой на небольшое здание близ вокзала – отдельно стоящий общественный туалет. Потом туалет снесли, а памятник передвинули ближе к Неве после войны. Теперь Ленин показывает на «Большой дом» – здание КГБ на Литейном.
Когда я учился, народ праздновал пятидесятилетие Октябрьской Социалистической Революции. В те дни на здании через Неву был установлен огромный экран, на котором демонстрировали все фильмы про Ленина, что существовали на тот момент. Нашим учителям приходилось плотно завешивать шторы, чтобы мы не пялились в окно вместо того, чтобы смотреть на классную доску. Зато я один из немногих на том празднике слышал залп Авроры. Мало кто может этим похвастаться. А тогда Аврору вывели на исторические позиции и сделали холостой залп. Звездануло так, что все стёкла в близлежащих домах посыпались. Английская набережная вся состояла сплошь из коммуналок в то время. А стёкла в тех коммуналках держались, как у нас было принято, на одном гвозде.
В школьные годы я очень любил ментоловую жевательную резинку. Несмотря на то, что советская промышленность упорно игнорировала это «веяние загнивающего капитализма», моё поколение живущих в центре школьников не испытывала с этим никаких проблем. По выходным центральные улицы и проспекты наводняли гости из Финляндии, Дании, Швеции и прочего Бенилюкса. Достаточно было подарить иностранным гостям значки с Лениным или вымпел с гербом – жевательная резинка ссыпалась прямо в детские длани и в товарном количестве распихивалась по карманам. Мы не вступали с ними в товарно-денежные отношения, ограничиваясь бартером. Ведь в то время за валютные операции взрослого могли и расстрелять.
Году в 1973 мы с Тимуром образовали музыкально-шумовую группу “Monsters”. Название было выбрано не случайно, так как отсюда возник стиль «Монстр-реализм» – чудовищный реализм, который мы наблюдали в ещё пионерском возрасте. В 1976 в день кончины Мао Цзедуна мы записали альбом в его честь. Утром узнали о его смерти, а вечером альбом был готов. Писали на магнитофон через микшерский пульт: я тренькал на гитаре, Новиков шумел. Потом стирающую головку отключали и накладывали поверх записи – шумели вместе. Недавно смотрел фильм «Soundbreaking», где рассказывалась история звукозаписи, так вот там люди делали всё то же, что и мы, на самом деле. Мы занимались ровно тем же, только в иных материально-технических условиях.
Мы сидели с Тимуром за одной партой, пока мама не сдала его в Индийский интернат. Потом мама увезла их с сестрой на Новую Землю, чтобы заработать на пенсию. Как раз в то место, где в 1961 году испытали «мать-бомбу», которую в народе прозвали «Кузькина мать». Представляю, как там фонило… Возвратился Тимур, и вплоть до восьмого класса мы опять сидели с ним за одной партой уже другой школы, которая сейчас носит название “Alma Mater”. Он хвастался, что первую выставку, в которой он участвовал, посетила Индира Ганди и высоко оценила его работу. Я тоже, разумеется, рисовал. В восьмом классе – сплошные трафареты. Всем ребятам майки дарил: Фантомас, а сзади Ленин, например. Очень модные были варианты.
После восьмого класса родителям дали отдельную квартиру на проспекте Просвещения и мы переехали туда. Там ещё не было ничего абсолютно. Последняя станция метро в ту сторону была Площадь Ленина. Я нашёл путягу неподалёку от дома, в районе метро Лесной – Реставрационное училище N61, и зачислился туда. Всё же какой-то гуманистический аспект – резчик по дереву. «Как папа Карло», – ухмылялся я про себя, да и фиг с ним. Ремесло не помешает. Причем, зачисляли туда не просто так: нужно было проявить профпригодность в той или иной форме, а я уже так разрисовывал майки, как никто. Самый популярный персонаж в то время был Волк из «Ну, Погоди!» и делать маечки с ним было легко: рисуешь тушью по трафарету, затем утюгом р-раз, и артефакт уходит в вечность. Берёшь утром майку новую – сделал, и, идёшь гулять.
Я совсем не рулевой, передвигаюсь пешком. В нашем кругу машина и не нужна вовсе – всё находится рядом, в пешей близости. Была у Гурьянова машина, так он тут же её размозжил. Вообще не понимаю, как они ездили. С трудом представляю себе Цоя или Гурьянова смиренно сидящими в автошколе. Я однажды проехал с Георгием Гурьяновым от Андрея Валентиновича Медведева с Загородного до Тимура Петровича на Литейном. Несмотря на то, что наш путь был лишён каких-либо поворотов, мы с ним чуть не попали под грузовик. Он сказал: «Ой, бл-ть!» и завернул под троллейбус. С трудом переехали Невский, а уж когда завернули к Тимуру, во дворе его дома нас ожидала помойка, куда Гурьянов благополучно врезался. Я понимаю, что водить советский транспорт дело гиблое. Нужно быть Василием Алексеевым, чтобы провернуть этот чёртов руль. Один наш товарищ, художник и музыкант Захар Николаев, царство ему небесное, как только купил машину, сразу же как-то её доработал и поменял на руль на маленький, гоночный. И мы с ним гоняли по городу как надо. Остановимся на набережной где-нибудь, и вкушаем красоты географического положения. Знаете загадку: Змей, уздечка, два сердечка, речка? Медный всадник.
С Цоем мы познакомились у Гены Зайцева, когда они с Рыбой принесли ему первый альбом слушать. Заслуг перед рок-н-роллом в то время у них ещё не было, и Гена, член совета рок-клуба весьма скептически к ним отнёсся. В тот день он был под впечатлением от привезённого из Уфы нового альбома Шевчука «Не стреляй», а тут пришли два красавца и поставили ему про дерево. Разумеется, Гена не мог не заметить контраста: с одной стороны красивые тексты, нормальное пение, а с другой – предсмертный рёв загнанного марала. Разумеется, однорукому нравилось больше ДДТ, поэтому впоследствии он стал директором Шевчука. Цоя сразу шибко полюбил Тимур Новиков, и я часто стал встречать Виктора у Тимура – его приводил Гурьянов.
В 1987 году Жоэль Бастенер, мой старый приятель, позвонил мне и рассказал идею фестиваля, который он задумал провести во Франции. Прислал приглашение, и я пошёл в ОВИР, а там такая давка, все злые, думаю: – «А ну его нафиг», и звоню Жоэлю: – «Я к вам не поеду, это физически невозможно – получить документы и не умереть!» Но Жоэль был непреклонен. Вместе с Русским монархическим движением он создал студию «Музыкальная Воля» и выпускал пластинки русских групп. Ранее он постоянно тусил с Аукционом, и Жоэль очень обиделся на них, когда они нашли себе немецкого продюсера.
В тот раз он задумал привезти несколько групп, и мы пошли с Натальей Минц в министерство культуры и поставили ультиматум: либо от нас едут ровно двадцать пять человек, либо не едет никто. Манкировать приглашением французов перестроечные наши никак не могли, поэтому наше настоятельное условие город принял и выпустил двадцать пять человек. Приехали дней на десять, а концертов всего было два: один на фестивале Ле Бурже, другой на Пляс Пигаль, где Moulin Rougе, а рядом клуб-дискотека «Локомотив». Сейчас уже нет там этого клуба, я той осенью был. Любимое кафе напротив стоит на месте, а концертного зала уже нет. Там и выступали все банды, и там я познакомился с Брайаном Ино уже поближе. Тогда Жоэльчик жутко обиделся, что Брайан прихватил Звуков Му и всех пригласил к себе на ужин:
– «Я ведь вас тут принимаю, – ворчал Жоэль, – ну обидно… пускай пригласит к себе в Англию и пусть там и вы..бывается …»
Познакомились мы с ним смешно. Я сижу, режу камень, Саша Липницкий ко мне его подводит:
– «Смотри, Олег, это Брайан Ино», – улыбается Липа.
– «Подождите, вы видите, я делом занят, – недовольно отвечаю я, – давай, Брайан вечером увидимся, на банкете поговорим»
Концерт закончился, всех пригласили в ресторан. Адрес нам дали, всех повезли, а мы решили пройтись с Юрисом пешком, благо идти было недалеко, и Юрис дорогу знал хорошо. Он в Нанте сидел уже месяц, – вырезал из поролона Морферов своих и продавал изделия аборигенам, но всё никак не мог освоиться до конца. По дороге он мне говорит:
– «Вы знаете, Олег, я тут уже порядком живу, но до сих пор не смог себя пересилить, комплексы свои… никак не могу решиться зайти в секс-шоп, а до смерти хочется».
– «Да вот же, – отвечаю я, – здесь Пляс Пигаль – район «Красных фонарей», пип-шоу и секс-шопы здесь на каждом углу».
В конце концов я показал Юрису секс-шоп, он там утонул и застрял, и я пришёл на банкет в одиночестве. А я уже был в этом секс-шопе рано утром, и ничего интересного для себя не нашёл. А дело было так.
Проснувшись поутру Юрик Каспарян решил подключить очередную примочку к своей гитаре, для чего ему срочно понадобился адаптер-переходник со 110 вольт на 220. И мы с Тишей и Юриком отправились на поиски. Заходим в один магазин – говорят, нет такого. В другой – опять нет.
– «Да что же это такое, что за напасть-то!», – чуть не разрыдались мы в третьем магазине, и, хозяин магазина, услышав русскую речь, окликнул нас:
– «О, ребята, разве вы не англичане? Нет? Тогда хорошо, поскольку их мы ненавидим. Вам вдаптер? Пожалуйста, есть»
Цой тогда с нами не пошёл. Он с Наташей Разлоговой везде ходил неотступно, а она знала французский и показывала ему всё, рассказывала… водила его везде, переводила.
В 91 я поехал на свою выставку в Шербур на одном самолёте с Поп-Механикой. Прилетели в Орли. Курёхина встречал прямой трансфер в Нант, а я подумал: – «Нафиг мне этот Шербур», – тем более, что выставка открылась накануне, и к открытию я не успел, а Евгений Козлов прилетает в Нант – там место и мне. Взял свой полиэтиленовый пакет с зубной щёткой и сел с ними в автобус. Приехали в Версаль, посмотрели овец и отправились дальше, в Нант. По приезду я быстро оформился как музыкант группы «Новые Композиторы». Передо мной шёл Миша Малин и представился так на reception. Я это услышал и в голове пронеслось: – «Раз этот мудак – новый композитор, то кто же тогда я?!» В итоге, я даже выступал на том фестивале, а Юрис Лесник ходил вокруг с камерой и снимал трансляцию прямого эфира. Там огромный шатёр построили французы – шесть дней полной иллюминации. В те дни у них идёт сезон сбора псилобициновых грибов и целая неделя отдыха и рекреации для всего города. Город зажигает, ежегодно приглашая одну из культурных столиц мира зажечь вместе с ними.
Основной контингент из Санкт-Петербурга пришёл в Нант через Северное море, Ламанш, Бискайский залив, реку Луара на военно-учебном корабле «Профессор Хлюстин», и все шесть дней судно там стояло. Я жил то на Хлюстине, то к своему приятелю метнусь – там у них с мамой было шато. Мама – “художник по воскресеньям”, как это называется со времён «Таможенника» Руссо. Милая старушка; у неё на поляне растут грибы, да так много, что у меня глаза разбежались:
– «Давай, – говорю приятелю, – грибы соберём и пожарим!»
– «Ты что, – отвечает он, – ни в коем случае их не срывай! Грибы для эстетики, мама ими очень дорожит. Мы покупаем в супермаркете шампиньоны, только их можно есть! А грибы она рисует…»
Пожал я плечами, сглотнул слюну, облизнулся на подосиновики и побрёл давиться омаром на вертеле. Раз такое дело – пусть себе рисует. На том фестивале был и Жоэль, какое-то время пожил у него, потом приехали Петр Мамонов с Алексеем Бортничуком, и я вернулся обратно на Хлюснина.
Из всей нашей компании алкоголь употребляла лишь одна группа – Звуки Му. Как-то раз их пригласил анлийский лорд и поселил в своём замке. Так они выдули весь погреб вина – осушили запас, который радушный хозяин собирал всю свою жизнь и хранил вино, разлитое ещё его далёкими предками. Я потом слушал концертную запись – ох, как они играли… сказка! Вот же что делает с людьми настоящий алкогольный стимулятор!
Меня ошибочно называют художником Кино, хотя истинным художником группы являлся Тимур Петрович Новиков. А я, сделав задник Кино в Париже, стал оформлять концерты группы Игры. Всё равно ведь одна банда, все в Поп-Механике пересекаются, и все ездят вместе, либо друг за другом по одним и тем же местам. В Швецию на Поп-Механику Цой не поехал, остался с Наташей. А Тиша, Гурьянов и Каспарян полетели. Потом Витька дал им всем втык, дескать, вы решите для себя в какой играете группе – Поп-Механика или Кино? И после этого бойцы перестали с Курёхиным ездить.
Как-то сижу на Загородном у Андрея Медведева, заходит Марьяна Цой:
– «О, Котельников, ты же у нас безработный, правильно?» – сходу прищучила меня Марьяша, на что я попытался отбрыкаться:
– «Да, типа, я и не собираюсь…, ещё пока можно полгода, как минимум…»
– «Нет, – твёрдо сказала Марьяна, – у нас тут цейтнот со временем, и нам нужен восьмой. Ты должен пойти. Друг ты или не друг?» – я пожал плечами:
– «Ну ладно, надо – так надо, я иду».
Передал трудовую книжку и устроился в котельную.
Два года работал за семьдесят рублей. Формально должен был сутки через трое, но выходило так, что каждый из нас мог работать всего четверо суток в месяц, что было весьма удобно. Чтобы обеспечить такой график, работать должны были стопроцентно свои. Чтобы если Цой уезжал, например, Машнин смог его подменить. А если Машнин не может, тогда Фирсов. Когда ездили все, отдувался за всех Начальник потом деньги ему отдавали – он вёл учёт взаимодолгов. Часто так бывало. Работал ещё Задерий, Башлачёв, я, Цой, Фирик, Начальник, Машнин.
Кто кочегаром был оформлен, кто зольщиком. Кочегар должен был в паре работать с зольщиком, а работали по одному – сутки через шестеро. Никто не переламывался, поскольку у каждого из нас восьми было много друзей и очень много общих друзей, которые изо-дня в день тусовались вместе в нашей котельной. Помимо них ежедневно ватаги ушлёпков-дармоедов со всего совка, самого разного этноса всё время торчали в котельной или где-то рядом. Фирсов – общественный деятель и распространитель всякой фигни. Ранее он работал на железной дороге, и к нему постоянно вписывались на ночлег какие-то иногородние друзья. Всегда можно было попросить их перебросить к печи угля, что они с удовольствием исполняли. Самое плохое в нашей работе была зола. Через два года я оттуда ушёл, поскольку в лёгких уже кверху всё подступало. Встретил Женю Морозова , барабанщика «600», говорит, Свинью отчислили, приходи к нам. И я пошёл в Манеж монтажником выставки оформлять – картины вешать и скульптуры расставлять.
Приехал в наш центр «НЧ-ВЧ», басистом у нас был Миша Дубов. И нам нужно было сделать подводную съёмку. Идея пришла Мише:
– «О, – говорит Миша, – здесь же напротив Женя Юфит живёт, пошли познакомимся! Он наверняка что-то знает про подводные съёмки».
Немедленно пошли, а волосы у меня до лопаток были тогда. Юфит почесал в затылке, услышав нашу проблему. Он технический заканчивал, поэтому сразу стал изобретать инженерное устройство, способное произвести съёмку под водой. В конце концов, кинокамера – механическое устройство, и вода, в случае попадания, особого вреда не нанесёт. Технический вызов взволновал Юфе кровь. Задумался, но мысль спугнул внезапный звонок – это пришёл Свинья с приятелями. Увидел меня, волосатого, и сразу пустился в драку. Через неделю он от нас уже не вылезал. Привык к тому, что вокруг постоянно варят-снуют волосатые, и выработал в себе толерантность к ним. Говорят, хорошая дружба всегда начинается с драки. Так и у нас получилось.
Потом мы со Свиньёй вместе вступали в Рок-клуб. Тогда Лёше Сумарокову были переданы бразды правления клубом НЧ-ВЧ, совет Рок-клуба ходил туда принимать новых членов, и часто там все тусовались. В те годы Сумароков был активистом, ходил в шкуре на голое тело, босиком. Он перетоптал всё женское население рок-клуба, и всегда имел пачками любые проходки на все мероприятия. А они же все чиновники! Наташа Веселова – куратор Рок-клуба – была правая рука Валентины Матвиенко. Именно Валя по комсомольской линии занималась всеми этими Движениями, а Веселова смотрела за нами. Недаром Валя со всей правдой утверждает сейчас, что дескать, Виктор Цой и Сергей Курёхин её лепшие друзья.
Мы литовали тексты Свиньи у Наташи Веселовой. Пришли с Артемием Троицким к Наташе, посидели в буфете и залитовали все тексты, после чего можно было вступать в Рок-клуб, а для этого нужно было показать товар лицом. У нас в НЧ-ВЧ была одна банда на два солиста. На басу Поднатруженный, на гитаре я, на барабанах Дима Зверский, и клавишник Маркс сидел на пульте, поскольку клавиш у нас не было. Да и пульт лишь для красоты стоял под сценой и не был подключён. Зато за барабанами расположился Иван Сотников. Он собрал со всего клуба какие-то железки и создавал ими шумы. Лёха Сумароков играл на гитаре и пел. Чтобы антураж солистов как-то отличался, я в первом случае с Сумароковым встал за колонку с гитарой, чтобы меня не было видно. Разумеется, слышно оттуда мне не было ничего. Ноту показывал мне Поднатруженный, а текст висел перед Сумароковым, где я тоже мог видеть и слышать, когда он вступает или заканчивает петь. Мне очень нравилась эстетика подачи. И публика, состоявшая целиком из друзей, принимала хорошо, несмотря на чудовищные задержки, длиною в такт. Ко мне за колонку зашел Миша Файнштейн, говорит:
– «Ах, вот ты где! А я сижу, слушаю и не могу понять. Слышится вторая гитара фантомная, откуда она взялась – непонятно».
В общем, прекрасно мы отыграли первое отделение, а в зале сидит Свинья и нервно курит, поскольку ему выходить, а он ничего не помнит. Мне надоело за колонкой сидеть в одиночестве, я вынес гитару на длинном шнуре в зал и сел в первом ряду. Сыграли одну песню, вторую. Третью на середине Свинья остановил, позабыв слова. Совету рок-клуба после перерыва уже нравилось абсолютно всё. Подошёл Коля Михайлов и шепнул, что мы успешно прошли прослушивание и приняты в состав рок-н-ролльного клуба.
А как мы мучились с названием! Название «Автоматические Удовлетворители» советскими разнарядками официально было запрещено; по просьбе Веселовой мы выбирали себе приличное название. «Память трупа папы Миши Боярского» была версия, «Неуловимые Мстители», «Летучие Кульбиты», «Обыкновенный Фашизм» – угодное подчеркнуть. Мы остановились на «600», хотя подчеркнули они, конечно, «Обыкновенный Фашизм». Но выступлений нам никто не давал. Улыбались, хлопали по плечу, но ни разу не дали нам выступить.
Андрей Панов, между прочим, именно он повлиял на Цоя в своё время, чтобы тот занялся написанием песен. Вместе играли – Виктор играл на басу и всё время молчал. Неожиданно выдал какое-то двустишие, на что Свин ему резко сказал:
– «Ты должен песни писать, стихи. Мы все пишем, а ты сидишь и молчишь всё время. Не стесняйся, у тебя получается лучше, чем у нас. Одни эти твои две строчки обо всём говорят – пиши, Витька, пиши!»
Свинья, как все знают, был начитанный, образованный, папа у него был известный и крутой балетмейстер, авторитет у него был. И Виктор стал писать, а спустя полгода-год записал первый альбом.
Фильм АССА как сложился? Мне Джоанна привезла разноцветные фломастеры японские Pilot двухсторонние, я ими плёнку разрисовывал. Потом несколько раз этот рулон использовали в Поп-Механике – демонстрировали на играющий на сцене оркестр, и носитель страшно затёрся. Соловьёв попросил Африку обновить, и тот взял ракорд и разрисовал его так же. Теперь Африка говорит, что «Сон Бананана» нарисовал он. На самом деле я, а известный отрывок, ушедший в тираж, он скопировал. Это неважно, потому что еще у Льва Кулешова был фильм без камеры и киноплёнки, снятый на фотоаппарат. Кстати сказать, метод перекомпозиции Тимур Новиков именно у Кулешова подсмотрел.
И мы с Андреем Медведевым как-то решили тоже сделать фильм без камеры. Можно было в четыре руки рисовать: один рисует задний слой – другой погружён в детали. Часами можно было сидеть над плёнкой, но сюжеты часто менялись из-за того, что в секунде двадцать четыре кадра – надоедало прорисовывать длинные планы. В истории кино такие опыты были: и царапали плёнку, и раскрашивали поверх фактуры. Я даже помню, как приходил к ТЭИИ-шным художникам (Товарищество экспериментального изобразительного искусства), которым наряду с «Клубом 81» и Рок-клубом гэбьё дало всё, что они хотели, но под чутким руководством.
В Москве же в то время ничего было нельзя. Мы приезжали туда, будто из зоны в строгач. А уже потом Джоанна Стингрей заказала нам с Андреем Валентиновичем Медведевым пару клипов. Мы их исполняли на мульт-станке. Это по сути камера, установленная объективом вниз, направленная на стекло. Заранее с Андреем подготовили материалы, вырезали из бумаги квадратоголовых человечков, а потом снимали по кадру на 16мм плёнку Kodak, которую Джо привезла из Америки. Рисовали, двигали графические элементы по рабочему полю, а ритм помогал держать отщёлкивающий пальцами, случайно зашедший в гости Юрик Каспарян. Джоанна звонила, беспокоилась, что мы уже начали, а сценарий она в руках ещё не держала. Такая:
– «А сценарий у вас есть?», – на что я я ей отвечаю:
– «Слушай, перестань, какой сценарий? Если тебе нужен клип – приезжай, вези всю байду, а про сценарии это не к нам».
Мы сняли и отдали ей материал на проявку. Они уехала, проявила, смонтировала, и эти клипы там были признаны лучшими из всех, что у неё были. А ещё в клипах Кино, которые снимала Джоанна, когда приезжала во второй половине восьмидесятых, у Гурьянова на всех стенах висят мои картины… Приятно, надо сказать. И красиво же!
Как мы с Владиславом Гуцевичем отучили Виктора Цоя прозу писать? Очень просто. В начале восьмидесятых все его старшие товарищи – БГ, Володя Тихомиров, Шинкарёв – все как один бросились в прозу. Они все сказочниками стали. Высасывали из писи по капле раба и морочили голову не окрепшему поколению. Витька тоже решил примерить на себя это одеяло и тоже занялся, было, литературной деятельностью. Я прихожу на работу, смотрю, Виктор Робертович пишущую машинку принёс компактную, сложил аккуратно, а под ней листы. Глянули мы с кем-то из общих друзей на это чтиво, и решили ответить. У нас вахтенный журнал был, в котором отмечались дежурства, и все там что-то писали, рисовали. БГ пришёл, написал что-то, а Фирик это вырезал, сложил вчетверо и спрятал себе в бумажник. Пришёл Гуцевич, и мы стали с ним в этот журнал роман писать про гибкость. Тогда же Перестройка, гибкими надо быть. И мы так тонко всё расписали, что когда Цой прочитал, он больше никогда не пытался писать прозу.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Санкт-Петербург, Май 2017
Материал подготовил Алексей Вишня
