В Рок-Лабораторию «27й километр» прослушивался уже в 85м. Рома мне рассказывал про тамошние концерты: «Там «Звуки Му», у них чувак слюну пускает! У них песня «Рюмка»!». Тогда были литовки, надо было пройти комиссию перед выступлением. Я тогда же пришел на собрание по поводу «Рок-Елки», которая планировалась быть в «Курчатнике». Каждая группа должна была прислать своего представителя. Рома уговорил меня: «Прийди ты за нас!». «Нам надо спрятать рок-концерт, замаскировать его под новогодний праздник, напишите сценарий!», – обратились ко мне.
И все должны были написать свой сценарий, на собраниях мелькала Рита Пушкина, я с ней там и познакомился. Возможно, Рок-Лаборатория приглашала ее для виду. Сейчас, конечно, выяснилось, что все это были комсомольские энсенуации, и они собирали известный народ, пускали пыль в глаза. Вот у нас Рита Пушкина, а она Градского знает, Макаревича знает… Когда мне Рита говорила: «У меня есть выходы на Макара», мне было так смешно, но я с ней дружу и никогда над ней не подтрунивал. Её имя я впервые услышал, когда должен был состояться концерт «Машины», а вместо них выступило «Високосное лето», и после каждой песни Ситковецкий выходил и говорил: «Эта песня на стихи московской поэтессы Маргариты Пушкиной. Тогда еще не было песни «Я свободен!»…
Я написал сценарий «Музыкальный генератор», о том, что выходят ученые, говорят: «Нам надо сочинить музыку, но она что-то не идет, и нам надо подправить программу». Позвали Сергея Шутова, а он был тогда бой френдом Умки, они ходили вместе по каким-то вечерам. Шутов холсты раскатывал, а Умка читала лекции про «Обэриутов». На одной из таких лекций я с ней и познакомился. Для концерта в Курчатнике Шутов сделал декорации, я написал сценарий, который в дальнейшем понадобился скорее «для кого-то там».
На сцене про него быстро забыли, но первая пара реплик прозвучала. Я вышел и сказал: «Сейчас мы запускаем генератор музыки!». И был ведущим этого концерта.
За это время, Рома, потеряв солиста, подтянул Шумилова и позвал Плавинского. Плавинский сидел в Доме Работников Просвещения руководителем остатков какого-то камерного ансамбля. Никакого «камерного ансамбля» не было, но они должны были играть на событиях, например, в День Работника Просвещения, 8е Марта, за это Петя и получил базу.
На эту базу стал приходить Рома, там появился Саша Белоносов, супермузыкант, который сейчас со Скляром играет. Сашка Белоносов, который пишет стихи, музыку, знал группу «Примус», Лозу, соответственно. В этом ДРП Рома поиграл с Петей, Фролов успел поиграть отдельно с Петей, туда и Шумилов приходил, поэтому там возникла такая брага, из которой можно было сделать любого вида водку. И вот, «Вежливый Отказ» с репертуаром из нескольких петиных песен, поднялись у меня за спиной, как голуби – Рома и Петя. Я смотрю – у них уже общие песни, слова Плавинского, музыка – Суслова. Так весь «27й километр», басист и солист при добавлении Плавинского и Шумилова, превратились в «Вежливый Отказ». Потом Плавинский ушел и остался опять «27й километр», но под другим названием, а Рома запел.
Более того, пел сначала Шумилов, а Рома ссал петь. Ему говорили: «Пой сам, пой сам! Как это песни Цоя будет петь не Цой?», а он давал петь Шумилову.
И вот, на одном из первых концерте в Рок-Лаборатории Петр Мамонов чуть ли не матом сказал: «Че у вас этот поет, академик?! Оперным вокалом! Пой сам, Рома, ты че, охуел или типа того?!». Так Рома тихо-тихо и стал петь. Из-за того, что я написал этот сценарий, я стал любимчиком, и меня полюбила Опрятная, руководитель Рок-Лаборатории. Она меня стала приглашать в жюри на какие-то просмотры, в частности мы приходили просматривать на какую-то базу, где играли «Бригада С», которая тогда называлась: «СГ» – Сукачев и Горячев (лидер-гитарист, который потом ушел к Кузьмину и унес свою букву «Г»), на барабанах у них был Карен Саркисов, который потом уже и в «Звуках Му» играл и в «Центре».
Второй группой на просмотре играли «Ночной проспект». Мы должны были сказать: «Эту группу мы берем, эту не берем», каждый себе ставил крестики. Меня поразил тогда Ваня Соколовский тем, что он пришел с фонограммой: «У меня тут бас-лайн записан». Подумал я тогда: «Вот проходимцы! Все играют, а у них там бас-лайн». Как выяснилось, Ваня опередил время и мыслил уже тогда секвенсорами и сэмплами: «Вот тут надо представить, здесь нужно наложить».
Мы-то привыкли, что рок-музыка – это герой прежде всего, фронтмэн и почти что театр, а тут никакого театра. Я был представителем группы, и когда проходили концерты, Опрятная меня спрашивала: «Когда будет выступать «Вежливый Отказ»? Я отвечал: «Мы будем выступать первыми!», она спрашивала: «А почему?», и Рома спрашивал «Почему первыми?», и я отвечал: «Потому, что у нас такая программа, что если мы будем выступать не первыми, нас освистают, и даже если мы будем третьими или четвертыми нас не вытерпят. Можно выйти первыми, когда народ еще терпит». Мы выступили первыми. И с тех пор «Вежливый Отказ» всегда и везде выступал первыми, даже когда я перестал с ними куда либо ходить. Я открывал концерт «Отказа», выходил, читал стихи, потом играла группа, выходила на чтении последнего стиха и, пробуя инструменты, начинала играть. Я заканчивал уже под какофонию, уходил со сцены. Это было в «Зеленом Театре» перед съемками Цоя и «Кино».
Когда я там рвал глотку, а читал я очень громко, вышел Цой, видимо подумал: «Что за идиоты?» и пришел сбоку посмотреть на нашу вакханалию.
В ДК Курчатова, в ДК Горбунова я тоже выступал перед группой, и когда мы в «Метелице» выступали, были вместе на сцене. Мы все хотели запустить Рому, чтобы эта птица полетела, а она все не летела, поэтому оставлять их одних казалось неправильным. И мы ему были нужны, и я, и Гор, а Гор хотел тоже где-то показаться. Он очень эффектный человек, у него идеи, он красивый как реальный артист. Его там увидел театральный художник Каплевич, восхитился завидной внешностью, и протусовал его вплоть до главной роли в фильме Типцова «Посвященный», где Гор сыграл роль загадочного человека.
Ему дали главную роль с текстом и он там сыграл. Фильм, конечно, не пошел, Типцов, как режиссер не состоялся, но фильм остался в отечественной фильмографии. Внешность Гора Чахала большое впечатление оказывала на зрителей и даже на профессионалов. Гор занимался хэппенингами, и попал на концертную сцену по моей концепции: затащить как можно больше всего, что мы можем на сцену, потому, что Рома боялся сцены, и надо было его заслонить людьми. Когда мы что-то делали, а он там играл, для него это было комфортно. Прошло год или два, и он разморозился, и ему уже были не нужны ни я, ни Гор. Первым ушел Плавинский, потом ушел я, Рома какое-то время был с Катей, хотя Катя Рыжикова (арт-группа «Север») на тот момент была девушкой Гора.
Катя была такая красавица, и когда они совпали и были замечательной парой с Гором, я подумал, что только раз в жизни такие красавицы попадаются, но они в итоге расстались. Какое-то время «Вежливый Отказ» выступал с этой Катей и с какой-то еще девушкой. Я уже вежливо со стороны за этим наблюдал по фотографиям: «Во! «Вежливый Отказ» и его «балет»!». Потом Рома разыгрался-распелся, их стали приглашать на международные фестивали в Италию, еще куда-то.
Помню такой момент, когда ко мне все обращались за концертами группы, я говорил: «Запишите телефон Романа». Дибров, после концерта в «Метелице» подошел ко мне ошарашенный, и начал задавать вопросы: «Ой, откуда, а что?.. Вы так похожи на Маяковского, А как вы это, а как вы так?». Я еще не знал кто это такой, но потом увидел его по телевизору и понял, что это Дибров, но тогда он был корреспондентом «Московского Комсомольца». Представьте, начинается черно-белая передача «Антропология», выступает там «Вежливый Отказ», и они поют песни, и Дибров спрашивает: «А помните, у вас был такой поэт Аркадий Семенов?». И что отвечает Роман? «Ну да, был такой, но сейчас мы работаем с другими и исполним песню Григория Дашевского».
Нам казалось, что мы закидываем его на какую-то стенку, чтобы он нам потом открыл ворота, но когда он туда пролез, то никому никаких ворот не открыл. Когда у меня был маленький ребенок, мне звонил Роман и спрашивал: «У нас концерт будет, ты поедешь?» и я отказывался. Не знаю, кто виноват, а может я просто стал не нужен, он перестал мне звонить.
«Вежливый Отказ» придумал Петя, в музыкальном плане его организовал Роман, но вот эта идея, что мы не будем играть на танцах, а будем играть свои песни,- это вдалбливал я: «Чуваки, мы будем играть свои песни!». Роман спрашивал: «А где мы их возьмем?», я отвечал: «Сами напишем!». Он беспокоился: «А куда?», я говорил: «Пробьемся!». Я хочу порадоваться за Романа вот в чем. Когда я два лета отработал культоргом в лагере «Волга», далее стал молодым специалистом и не мог все лето отдать этому веселому времяпровождению. И меня спросили: «Кого ты рекомендуешь?». Я спросил всех, с кем я тусовался, и никто не захотел быть культторгом. Один Рома сказал: « Я буду!».
Я был в творческом объединении, которое котировалось у комитета ВЛКСМ, того, что меня утверждал, и они мне сказали: «Мы вам верим, какая ваша кандидатура?». Говорю: «Суслов!». Он пришел в комитет ВЛКСМ, чтобы его утверждали в джинсовой куртке на голое тело, и там у него висел на цепочке крестик. А это был 84й год. Я всем сказал, что его поддержу, могу приезжать на выходные, в чем-то помогать, и его утвердили. Когда я там готовился к проведению праздников, писал и вывешивал для себя план как сделать это и то. И у Ромы я увидел потом в лагере такой же план действий. Это сделало его хозяйственником, что пригодилось ему потом на его ферме, на юге Тульской области.
Гор мне часто говорит: «Да давно пора об этом забыть!». У Гора счастливая судьба в плане публичности и масс-медийной звездности. Можно было прочитать в журнале «Столица»: «Здесь всегда находится самый красивый художник Москвы Гор Оганисян» (писали о клубе «ОГИ»). Гор познакомился с кумирами нашей юности раньше всех, мы раньше боготворили «Мухомор», нам он дико нравился, мы его наизусть знали, ходили и постоянно цитировали, эта запись была у Гора постоянно в магнитофончике «Волкмэн», и мы до сих общаясь, говорим цитатами из «Мухомора»: «Глядь, а это не боцман вовсе!» или «Бьет он по мордам буржуев многие годы!», «Спиздил лиса-парень охуенную лисицу».
Получилось, что все люди прекрасно знают Гора, они его котируют, он с ними выставляется, ездит на выставки. Это то, что я для себя не получил и думал о себе, что «Я такой, сука, Сид Баррет, стоял у истоков «Пинк Флойда», но не дождался своих минут славы». Когда потом Рита Пушкина сказала: «Возьми моего зятя в «Музыкальную лавку», поможет ящики таскать!», я сказал: «Пусть приходит!», и мы с ним стали возить пластинки, даже в Питер ездили. И он вдруг узнает, что я написал стихи для песен «Вежливого Отказа», которые были на белой пластинке. Он не мог поверить и сказал: «Да ты что, у меня их две! Я как послушал, побежал и вторую купил, потому что боялся, что быстро запилится».
Когда мне было тридцать, пришел ко мне сын с вопросом, что ему говорить, когда в школе его спросили, кем я работаю. «Ну, скажи, что я писатель». Спросили его: «Кто твой отец?», «Писатель», «Ну что-то мы слышали…» – говорили они, вспоминая Юлиана Семенова, наверное. Известными меня сделали те самые песни (а их всего-то штук пять), которые Рома упорно пел, и теперь мой сын может объяснить, кем работал его отец. У нас был соблазн запретить исполнять Роме наши песни, но, слава Богу, Петя махнул на это и никогда не спрашивал, и мне хватило ума не говорить: «А не пойте мою песню, раз я для вас никто». Это Бог дал нам возможность, мне – соавтора, ему – соавтора тоже и всем нам какую-то удачу. Когда впервые исполнили «Эй, кузнец!», не было никакой реакции, и пока я был рядом, я не слышал ничего такого, а сейчас песня разобрана на лозунги и цитаты.
Гор мне благодарен за то, что я его обратил в искусство. Ради искусства он бросил науку и как-то сказал мне, что: «Если честно, то я жалею, что не остался в науке». Сейчас он академик академии живописи, при том, что не оканчивал никакого художественного ВУЗа. Гор из семьи борцов – оба его брата занимались борьбой, и сам имеет кмс по борьбе. Когда галериста Марата Гельмана спросили, кто его любимые художники, он ответил: «Те, что у меня дома, в их числе Гор Чахал (Оганисян)». Когда православные стали громить выставки, он их опередил, они еще не начали громить, а он уже пошел к патриарху и попросил благословение на выставку. Художники всегда боятся его высмеивать, потому что он – ТАЛАНТ И СИЛАЧ и ведет себя странно, как фрик.
Поэта Григория Дашевского, как своего друга, подогнала Роману его очередная жена Аня Арцецеховская, с которой он развелся. Григорий написал стихи к альбому «Герань». Анька хотела, чтобы Рома ушел из музыки, и хотела, чтобы он сделался священником, а самой стать попадьей. Ей это почти удалось, но по соседству появилась дачница Катя, которая стала музой Ромы, и к которой он ушел, бросив всю ферму вместе с лошадьми. Из-за нее он вернулся в музыку и возобновил «Вежливый отказ». Рома, человек скептический, иронический, язвительный вдруг стоит и держит как мальчишка эту Катю за руку на концерте, где мы вместе выступали с программой «Гуси-лебеди», куда вошли две моих песни, написанные по просьбе Ромы.
Григорий Дашевский был хороший поэт и ушел очень рано, несколько лет назад в свои 48 лет. Он был переводчиком и преподавал в РГГУ . Его очень любила и котировала академическая литературная среда. Я видел видео концерта «Вежливого отказа» в музее Маяковского, где объявляют: «А сейчас почитает свои стихи поэт Григорий Дашевский!», и из заднего ряда идет человек без одной ноги и на костылях, выходит к микрофону, читает свое стихотворение в течение двух минут, а потом идет обратно.
Слава Недеогло – был студентом меломаном, которому очень нравился «Вежливый отказ», потом он стал помогать «Отказу» как волонтер, параллельно успешно работая в «Бритиш Петролеум». Половина его спонсорства – это усилия волонтера, вторая – помощь деньгами. Слава повлиял на то, что песню «Айвазовский грунтовых вод» стали играть, Рома ее не любил. Эта песня из репертуара «27го километра» на мои стихи, но Рома ее не ценил. Он нашел и пригласил меня на совместное выступление в ЦДХ, где на афише был бегущий мужик с котомкой. Там был также Петр Айду, который привез целый академический оркестр, а Роман там пел на распев произведения Мосалова, музыкального авангардиста 20х годов. Недеогло предложил, чтобы на концерте прозвучало некое произведение Стравинского в одном концерте с «Вежливым отказом». Стравинского сыграли классические музыканты, «Вежливый отказ» сыграл свою программу, и я читал там свои стихи.
Когда Рома искал деньги на развитие хозяйства, то обратился к нашему другу по кличке Сюр, позже разорившемуся бизнесмену, который в то время почти жил в «Жан-Жаке» пока были деньги. Сюр спросил: «А что там у вас есть?», на что Рома сказал: «Есть лесопилка, есть колхоз», и Сюр предложил: «Давай, тебя сделаем директором колхоза! Я тебе дам деньги, а ты будешь представлять мои интересы». И сделал его директором колхоза.
Потом Роман рассказывал: «Умирает мужик в деревне, а некому им заниматься, и председатель колхоза обязан решить этот вопрос». И Рома ищет лошадь, ищет гроб, ищет место на кладбище и хоронит мужика как барина. Человек, который разговаривал на малопонятном сленге, играл на гитаре и покупал примочки, вдруг оказывается на земле, где грязь, где мрут мужики, срут кони, навоза по пояс и где надо копать ямы. Конечно это уже не тот «Вежливый отказ», который был когда-то, этот сериал сто раз мог поменять название, потому что сменились редактора, сменились режиссеры, сменился канал, сменился генеральный продюсер, но Петя гениально запрограммировал этим названием его судьбу, и все продолжается. Рома, человек скептический, иронический, язвительный, вдруг стоит и держит как мальчишка эту Катю-переводчицу за руку.
Слава Недеогло, выполняя функцию совести и памяти, по-прежнему меня приглашает участвовать на концертах, но я отказываюсь, ведь когда Романа спрашивают: «Откуда взялся «Вежливый отказ»?», он отвечает: «Ниоткуда».
С Ваней Соколовским мы встретились на прослушивании в Рок-Лаборатории, виделись на концертах наших общих и «Ночного Проспекта». Я всегда считал, что это группа скучная, потому что у нее, как и у «Вежливого отказа» отсутствовала рок-героика. «Ночной Проспект» выходили в каких-то береточках и изображали инженериков. Где же голая грудь, цепь, татуха? Мне казалось, что эти группы не могут раскачать зал, и это глубочайший стыд, что я этом участвую. Как выяснилось, они тоньше, моднее и вообще – это другой жанр, скорее «арт», чем «рок», да еще и авангардизм, учитывая направление по которому двигался сам Борисов. Ваня говорил, что Леша Борисов по музыке не особенно шарит, типа музыка вся его, лупы его и болванки его, и я в это верил.
В Рок Лаборатории мне нравились «Браво», такой попс, а «Центр» я вообще не понимал и до сих пор не понимаю, что там хорошего. Я помню какое мрачное впечатление на публику производили «Звуки Му», и когда у нас были совместные концерты в МАИ – играли «Вежливый отказ» и «Звуки Му», нас еще как-то слушали, на них зал просто ушел. Я думал, что явное отсутствие мастерства – недостаток, потом понял, что Петя может даже покруче будет питерских моих кумиров. Я считаю песню «Коля», где он на скамейке вырезает свое имя гениальной, хотя там с точки зрения красоты стиха нет ничего. Там он мыслит не строчкой, не метафорой, не поэтическим тропом, это гениально – самим куском, идеей, что был человек, и осталась надпись. И как он это исполняет!
Он тебе по капле выдает гениальнейший глоток правды жизни о том, что она бессмысленна. Я думал, что «Троллейбус, который идет на восток» – это охуительно, «Все люди-братья, мы – седьмая вода» – тоже, «Мои друзья идут по жизни маршем и остановки только у пивных ларьков» – это гениально, «Немножко кофе, немножко секса, совсем чуть-чуть «Тиранозавруса Рекса», отбойный молоток стучит совсем как Стив Тук» – это гениально. А «Вежливый Отказ» группа по музыке подмороженная, холодная, и не я один это отмечал, что из Романа рокнролла не выжмешь.
Свен Гундлах, перед тем как вообще перестать заниматься искусством, нарисовал гениальный рисунок, который гениально воплощает эту форму «Вежливого отказа»: персонаж на обложке нашей пластинки настолько глубоко поклонился, что, по сути высказал презрение вместе с уважением. Я не уверен, что Роман эту картинку правильно оценил, как он не понял, что в тексте «Кузнеца» есть скрытые цитаты из Хлебникова и Мальдемштама, и что они работали и работают, как действует молитва молящегося, который не понимает содержания самой молитвы. Для меня признаком присутствия высшей воли являются эти совпадения: мы все оказались в МИФИ, через который прошел весь передовой русский рок, который я люблю, там учился и Плавинский, которому там совсем не место, Роман, я – непонятно зачем туда пошел, Полушкины позже появились.
Я увидел Ваню на «Интершансе» во Дворце Спорта «Крылья Советов», куда пришел как журналист. Вижу – он бежит за какой-то бабой, я ему: «Привет! Может, поработаем?», он в ответ: «Да, да, может быть!» и дальше побежал. Я был тогда уже без «Вежливого отказа» а он без «Ночного Проспекта», и я подумал: «Во! Свободный чувак, у него есть музыка, а у меня – стихи!». Но встретились мы с ним уже через много лет, когда он каким-то образом вошел в нашу компанию, в кружок «Вежливого отказа». Мы с ним начали работать над альбомом Натальи Медведевой, который я собирался издать.
К этому времени я уже издал Кинчева «Шабаш» на компакт-диске. У нее был уже готовый альбом песен, которые она спела в Париже и записала там же для какого-то радио, правда с сомнительными правами, но в России это можно было выпустить. У нее было задумок на двадцать альбомов, но пока мы выпустили «Кабаре рюс». Она тогда репетировала с «Хуй Забей!» и исполняла песню «На станции Токсово», куда мой друг по институту Леша Медведев придумал основной гитарный ход. Мы стали записывать ей новый альбом, и Ваня сказал: «Она заебала, у нее постоянно какие-то проигрыши, неритмичные вставки, не знаю, куда их девать!».
При этом она никого не слушала и увещеваниям не поддавалась, невозможно было ничего подправить, «только так и больше никак», невозможно работать! Записали с большим трудом половину альбома, я платил за студию, купил время, про которое понял, что мы его не израсходуем. Она тогда сказала, что: «С Ваней очень долго, я бы с Карабасом давно бы все записала!».
И тут Игорь Тонких вызвался издать альбом Медведевой «Russian trip», компенсировал мои затраты, я их познакомил и передал все материалы, включая идею оформления и фотографии, и альбом был издан на «Fee Lee records». Чтобы использовать купленное студийное время, Иван предложил записать мои стихи. Дал мне музыку со словами: «Послушай, может, ты почитаешь что-нибудь на мои готовые болванки?». Музыки у него было очень много, и она может подойти на все случаи жизни. Я послушал штук тридцать болванок и из них нашел пять или шесть, которые мне подходили по настроению и ритму.
Мы стали пробовать, записывать, где-то была читка, где-то искали распев, прообраз мелодии, я придумывал свою голосовую тему. Ваня работал медленно, очень вдумчиво, и я позвал на студию Фролова, чтобы он сделал на гитарке, а я почитаю текст «Иван Магомедов», как велит вдохновение. Сделал это без Соколовского, а он заревновал и обиделся: «Да ты чо, как это, я же продюсер, я же пишу музыку!», так что я еле трек с Фроловым отстоял. Ваня по своему принципу приглашал на запись в альбом для участия всех кого только можно: Березова, который был ведущим радиостанции «SNC», который вроде бы был ударником у «Ва Банка», Бочагова на тамтамах. Рахов Леша («Странные Игры», «Авиа») приезжал в Москву и играл на саксофонах и гитарах, Витя Лукъянов обязательно участвовал. Я позвал Умку, она пропела бэки, Медведева Наталья пропела бэки.
Так, с интенсивностью раз в полтора года, мы записали и выпустили четыре альбома. Конечно, это была причуда богатого заказчика, для которой Иван может написать музыку, если ты ему дашь денег, и каждая вещь стоила мне ощутимую сумму. Потом были сведение и мастеринг, тоже дорогостоящий процесс. Мы заканчивали альбом, и Иван тут же толкал меня к следующему – ведь ему надо было как-то жить.
За право почувствовать себя битлом или Дэвидом Боуи, я стыдливо платил своему соавтору, и все это было похоже на имитацию. Я писал альбом и понимал, что мне предстоит разговор с женой, которая скажет: «Куда еще тыща долларов делась?». Все-таки мы писали мои альбомы, и называлось это «Солдат Семенов», а не «Семенов-Соколовский». Когда-то мой любимый поэт Парщиков подарил мне книжку своих стихов и подписал: «Солдат Парщиков», и мне это запало и понравилось, словно это персонаж Заболоцкого и Платонова – моих любимых авторов. У меня появилось стихотворение-обращение к самому себе о самых трудных днях Карабаха, когда шли азербайджанские бомбардировки, и моя мать там сидела под бомбами, и бабушка умирала в подвале и по старости не могла убежать в бомбоубежище, куда все убегали. Я сильно тогда переживал не только за родственников, а вообще за людей, которые там страдают. Бомбардировали Степанокерт, столицу Нагорного Карабаха из азербайджанского Агдама, и я написал: «Солдат Семенов и их портвейн и план, чтоб ты от зелья корчился в пыли, то Хуроман у них, то Тамерлан, а посему Агдам сметен как грязь с лица Земли. Клин выбит клином, след их ига стерт, мы откопали родину руды… вскипая двигается в горы из реторт ворованное золото орды». Тогда и близко Агдам не был стерт с лица земли. И я приезжаю в этот Агдам на десятилетие победы Нагорного Карабаха и вижу полностью разрушенный город. Я хотел всю правду мира взять и высказать за справедливую борьбу, поэтому в первый альбом «План спасения Константинополя» напихал и фри Тибет, и борьбу сербов, и армян, и ирландцев: «Ирландцы, сербы, курды, баски, бикфордов шнур и динамит»…
Идеи Ивана выражались в музыке, в смысловое содержание он не вмешивался. По «Радио Свобода» наша общая знакомая Марина Тимашова, которая сотрудничала с Рок-Лабораторией и меня лично знает, сделала рецензию, и там были такие слова: «Впервые со времен Милюкова из Москвы раздался призыв освободить Царь-град». У меня была трактовка реваншизма, речь шла о том, чтобы повернуть историю вспять и сделать ее справедливой, а Ваня, как умный человек в одном из интервью сказал, что «Бог может сделать бывшее не бывшим».
Мы – утописты, и я ориентировался на Хлебникова, Председателя Земного Шара, который мечтал освободить от эксплуатации животных и устроить школу для коров для развития интеллекта. Второй альбом «Ни шага назад» мы сделали более задумчивый, хотя там есть один громогласный трек. Когда мне становится стыдно за свои крики и декларации, я откладываю в сторону первый альбом и слушаю «Ни шага назад», потому что там есть задумчивые, лирические стихи о природе, о голосе, об одиночестве.
На обложку третьего альбома «Силовые поля» я сфотографировался с мегафоном на середине замерзшей Москва реки в районе Жуковки. Ваня мне говорил: « Под эту музыку выступала Саинкхо, мне жалко, что они пропадают, может тебе понравятся», мне нравилось, и мы с этим работали. Как я понял, кое-что из этих композиций есть у Сергея Летова в его совместных работах с Иваном, но я не могу сказать, что он меня обманул, я и не обманывался в отношении его. В конце концов, Летов взял и сыграл под это же на саксофоне, получилась другая песня. Я понимал, что утопия есть часть авангарда, она не обязана сбыться, но она может подарить художественную правду. Главное, что было в «Плане спасения Константинополя» – это поворот рек времени, то есть возможность совершить невозможное. Лев Толстой говорил: «Будете переплывать реку – берите выше по течению, вас все равно снесет». То есть даже если мы не освободим Константинополь, мы хотя бы попытаемся.
В 1994м приходит человек и говорит: «Так, мы начинаем освобождать Константинополь!», они ему: «Может быть Стамбул?», он: «Нет, Константинополь, Стамбул – это временное название!». И вот эта наглость, когда Леша Борисов берет чемоданчик и едет покорять мир, она какая-то наша или цеховая или поколенческая или рокнролльная. РокНРолл позволял быть самозванцем. Они говорят: «Вы с ума сошли, это не исторично!», а я говорю: «По хуй историчность! Берем и все переворачиванием!». И познакомились мы все в Рок-Лаборатории, хотя ни у кого такого уж рока не было. Рок – это был такой маркер, символ свободы и отчасти провокации. Поэтому когда со мной разговаривают протурецки настроенные люди из Баку и узнают, что я – автор такой пластинки, они говорят: «Как ты посмел!» и начинаются куда-то там, в Фэйс-Бук жаловаться. Меня несколько раз банили, и я понял, кто это, и стал их сам убирать.
Это если бы Хлебникова обвинили в захвате земного шара или Хармса на улицах ловили как шпиона, потому как он одет был не как все. Первые два альбома имели сильную прессу, все удивились. Тогда в газетах еще были разделы музыкальных обзоров, и ребятам давали писать, а редакторам не особенно было важно, что там. Если на рынке четыре альбома исполнителя, а слушатель может купить только один, то остальные три его отвлекают и в целом продаются хуже. Я знаю Ковригу, который всех издает, знаю других издателей, которые не знают куда деть тираж, знаю Кувырдина, который издал Башлачева и спал на пачках, которые лежали у него под кроватью, притом что Башлачев – культовый и прекрасный. К четвертому альбому у меня накопилось в гаражах гора коробок с компакт-дисками. Девать их было особо не куда, а Иван заряжает мне пятый, я заплатил ему за все треки, за студию, пересчитал деньги, и мастеринг решил не делать, так он и остался без мастеринга. А Ваня неожиданно для всех умер. Я переезжал из дома в дом и к альбому не вернулся, думал, что когда-нибудь руки дойдут, где-то он так и лежит. Эта музыка не уникальна, она блуждает между мной, Летовым, Саинхо и еще кем-то. У меня пропал запал на высказывание «смотрите, что мы нового сделали», да, стихи новые, но это пятый раз мои стихи.
Зовет Ваня Витю Лукъянова и говорит: «Витя, играй двадцать минут!». Сначала Витя не играет, потому что ему еще не налили, потом, когда ему налили, он играет двадцать минут, потом не играет, потому что ему еще налили… Мы договариваемся с квартирой, куда нас пускает Калягин, сейчас режиссер на ТНТ, нам дают ключ от квартиры на Таганке, мы приходим, а там – гитары, микрофонная стойка, пульт-микшер и привезенный нами эмулятор. Витя должен был гениально спеть и сыграть на гитаре, покрыть голосом и музыкой наши треки. Сидим, Витя говорит: «Нет, надо выпить, так не играется!». Это как ждать у моря погоды – когда нам надо, мы его раскачиваем, потом оно уже так раскачивается, что начинает переворачивать лодки, Ваня идет в разнос и убегает на улицу и приводит каких-то блядей. Мы не знаем куда деваться, эти бляди тоже не знают куда деваться, все перевернуто, в соленьях и крошках, разлетевшихся по дому, при том, что я должен хозяину вернуть квартиру в целости и сохранности. В итоге получился нормальный трек, хозяин этой квартиры, бывший музыкант, прописал там хороший бас, Ваня одобрил. Лукъянов сыграл нормально, я прочитал тоже хорошо, но в итоге это была все-таки пьянка, девки дали Ване сдачу фальшивыми деньгами, он побежал эти деньги быстро скидывать в водочный магазин, пока они не очухались. Я там просто сильно устал морально.
У Вани мышление было симфоническим, чтобы много людей было и играло, но их нельзя пригласить за деньги играть, но их можно позвать по дружбе или чем-то заманить, какой-то своей народной дипломатией. Как-то отдыхали в Геленжике. Ваня говорит: «На Азове дешевые телки», убалтывает меня ехать, мы садимся в мой «Фольксваген» и едем с профессиональным водителем Витей, да так, что только чайки чуть не чиркали по машине, не успевая уклониться. Доезжаем до Азовского моря, Ваня рассказывал одно, там получилось совсем другое – никаких дешевых телок там нет, все очень дорого, и нужны они в основном Ване, но он нас уже подговорил, и мы идем искать этих баб, а их там продают как осетрину браконьеры. Все как-то из под полы, все что-то полутухлое, какая-то ерунда.
Ваня нам всегда говорил: «Вы приходите на мой концерт в клубе, ведь от числа пришедших зависит мой гонорар. Мы ходили на концерты с богатыми друзьями, и Ване администраторы давали чуть-чуть побольше. Но мы устали ходить, потому что оказалось, что на многие концерты, которые он устраивал в клубе, приходили только мы, хотя он был достоин большего внимания.
Я познакомил Митю Шагина как своего товарища с Ваней, о чем не жалею, ибо в итоге родился альбом «Митьковские танцы». Я придумал АЛЬБОМ, само название и концепцию. Если у Шинкарева в романе Митя Шагин описан как обаятельный плут, обжора и халявщик, то тут сошлись два обаятельных плута. Митя никогда ничего сам не записывал, и я его увлек, он стал продюсером альбома, в котором сам ничего не пел, а пригласил Гребенщикова, Шевчука и других знакомых под эгидой собственной славы. У него было по две строчки на песню, а вторых двух строчек – нет, надо было дописать. Я ему дописываю, с ним репетирую, сижу на студии, и тут появляется гонорар – двадцатка зеленью и они делят это пополам, Аркадий же богатый, и мне даже не предложили (!).
Когда я издавал и переиздавал Кинчева, мне это обошлось в десять раз дешевле. На тот момент я уже познакомился с музыкальным продюсером Гройсманом, который сидел на «Филях», и он рассказал, что Кинчев ушел от него к Морозову (Moroz records), когда тот озвучил гонорар за новый альбом в сто тысяч долларов. Такие были гонорары. А наш издатель был такой совершенно лысый аудиопират, делал аудиокассеты в Болгарии, и считалось, что он – креатура каких-то болгар, которых мы не видим. У них прямо в Доме Журналистов на Арбатской было помещение, забитое этими кассетами с «Митьковскими танцами». Это была хорошая фонограмма, они ее выпустили на компактах и кассетах с оригинальным оформлением. Митя Шагин вдохновлял меня как знаменитый человек, как субкультурный монстр со всем своим имиджем. Гуляя с ним по городу я видел, как к нему просто в метро подходят люди, узнают на улицах. Мне Митя на выставке в Москве говорит: «А вот Саша Флоренский!», а Саша мимо проходит и убегает не оборачиваясь. Выяснилось, что они его не любят, и я понял все его плутовские недостатки, когда он у меня пожил, он очень любит покушать, и его надо было кормить, но он от этого хуже не стал, он для меня милый Митя. Я придумал следующий альбом «Москва митьковская», но в его подготовке уже не участвовал, Митя сам справился и на презентации упомянул, что идея принадлежит Аркадию Семенову.
Иван дружил с композитором Антоном Батаговым и находил о чем с ним общаться. Человек классической школы, победитель конкурса Чайковского, повернутый на морали, в смысле того, что он – буддист и помогает детям, кошкам, вешает в своем блоге объявления о сборе средств кому-нибудь на помощь, на операции, дружил с плутом и обманщиком Ваней. Ваня сказал мне, что Батагову понравился наш третий альбом, но я все равно критично отношусь к своей манере и своей музыкальности, и много раз замечал, что когда я говорю или декламирую какой-нибудь текст, что люди реагируют на тембр. Когда голос звучит хорошо и независимо от того, что ты говоришь людям, им нравится звучание. Нас послушал Галанин на той же студии, где мы работали, про «женщину некрасивую, говорят, у нее глаза хорошие» и сказал: «Да, тембр хороший». В итоге позвонил мне лично Батагов, с которым мы не были лично знакомы, и сказал: «Аркадий?! Я друг Ивана, послушал вашу пластинку, мне очень понравилось, вы там замечательно читаете». Я ответил: «Вы знаете, мне кажется, что там все однообразно на одной ноте», а он: «Главное, что это как надо, состояние правильно схвачено».
Ваня писал альбом на даче нашей подруги-миллионерши Лады в Жуковке, она оставила им с Витей Лукъяновым свой особняк. Они устлали его ровным слоем: беляшами и пустыми бутылками. «Витя, Витя! Почему окурки в горшках с цветами? Почему объедки на полу? Почему унитаз испачкан?», – спрашивала удивленная Лада. «Лллучший гитарист мира!» – отвечал Витя. «Кто лучший гитарист мира?», «Лллучший гитарист мира!», «Что лучший гитарист мира?», «Лллучший гитарист мира перед тобой!».
Мы в моей компании называем Ивана «Ванечка», потому что он добрый и ласковый, звонил мне на день рождения и всегда поздравлял. А потом однажды после пятнадцати лет знакомства сказал: «А ты меня на день рождения не поздравляешь!», а сам говорил, что пишет музыку для кино, которого нет.
За что лично мне нравятся концерты? Ты волнуешься перед выступлением, боишься провала, зато после концерта происходит выброс адреналина, химический такой восторг. Так было после второго или третьего спектакля, который я поставил в лесу у нас на слете. Гор, который тоже участвовал у меня в спектакле, видимо, под воздействием химии, выдал: «Я вижу вы в искусстве успеха добиваетесь, и мне тоже нравиться, как вы это делаете. Я вам обещаю, что того же добьюсь в науке». И потом я ему эти слова напомнил, когда он совсем ушел в субкультуру андеграунда и выступал у Гарика «Ассы». При этом он закончил с красным дипломом наш институт, остался в аспирантуре и должен был стать ученым.
Группа художников со своими установками идеями и произведениями «Чемпионы мира» позвали к себе Гора Оганисяна, чтобы провести свой «АнтиСотбис» и представить на выставке сваренный борщ. Им нужен был человек, который этот борщ вынесет, среди них не было такого артиста. А Гор может показать и черта лысого и пустоту показать, и он вынес борщ и стал «Чемпионом мира». Мы встретились с Гором несколько лет назад и обсуждали ответы Романа, когда в связи с новыми концертами его спрашивали о начале существования группы: «Были у вас такие Аркадий Семенов и Гор Оганисян, кто такие?». А он ответил: «Ну, были у меня такие армянские поэты». Дело в том, что я – армянский патриот, и у меня жена – армянка, и я Карабах поддерживал. Считаю, что в контексте Роминого ответа это выглядит уничижительно: он представитель большой русской культуры, а мы – какие-то армянские поэты. Он даже не понял, что радиоведущий Быков на радио не может отыграть эту реплику, хотя сам Роман знает, что у Гора отец – армянин, а мать – русская, а у меня – мать армянка.
В Зеленограде на дне физики я читал самое мое ломовое стихотворение, оно называлось «Вперед, чечены!», народ с ног валился, когда я его читал. С какого рожна я его читал, ведь я не чечен! Такой был рокнролл: «Когда за окнами темно и давят стены, решенье может быть одно – вперед, чечены! Плевать на малое число и на измены, лишь то зерно, что проросло, вперед, чечены!». В конце крик, я ломаю стойки микрофонов, ко мне подбегают чечены, которые там были и спрашивают: «Ты что, чечен?!», я отвечаю: «Нет!». Для меня это был стих вообще не про чеченов. Однажды, отдыхая на море, я увидел людей, которые меня поразили. Мне было двадцать, а им было лет по сорок, таким русским мужикам в трусах по пояс. Понимаю, они были отсидевшие или какой-то тюремный круг, среди этих отдыхающих пестрых и легкомысленных, выделялись сухостью, каким-то спокойствием и своей непраздничностью. Они подошли дружно на пирс, и один из них скомандовал: «Вперед, чечены!» и они все стали нырять в воду. Меня эта реплика поразила как «Вперед, могикане!», «Вперед, ирокезы!». Я это и имел ввиду.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
июнь 2017
Материал подготовил Игорь Шапошников
