Кому я обязан в этой жизни за всё, это своей жене. В её компании был человек – Тоня Крылова, которая знала Васю Шумова. Моя жена с ней разговорилась, и Тоня сказала, что там куда-то кому-то нужен для записи какого-то миньона совкового (тогда были такие винильчики по две песни) гитарист. И жена меня пристроила.
Когда я пришёл на стрелку, был молодой композитор из Союза композиторов и наёмники музыканты, которые набирались, чтобы ему аккомпанировать. Среди прочих наймитов были Вася Шумов с Алексеем Локтевым. То есть, мы с ними встретились первый раз по поводу записи чужого диска. Одна песня композитора была в до-мажоре, другая в ля-мажоре. Ля-мажорная песня очень напоминала «O, Darling» Битлз, то есть у композитора не похабные оказались пенсии, и даже Локтев удивился, как этот человек играет на фортепиано, потому что, когда композитор играл за роялем, Локтев сказал:
– Я так не могу.
Всё кончилось очень грустно. Вначале, когда стали разыгрываться, пошли какие-то темы, все радостно отметили, что я играю как Харрисон. А потом Васе дали ноты для бас-гитары, он сначала пыжился, парился, а потом психанул и сказал, что это не басовый партет, а просто партия левой руки пианиста, что это бред собачий. В общем, они разругались с автором, и о пластинке больше не было речи. Мне до сих пор жаль, что мы этого не сделали, быть может, мы намного раньше профигурировали бы, чем это было потом. Всё происходило как раз в этом трамвайном депо – прямо на сцене стояла аппаратура. Само депо находилось на Таганке ближе к Калитниковскому кладбищу.
В лице Шумова и Локтева, я впервые увидел настоящих музыкантов, потому что всё, что было до этого – это была похабщина – я играл до этого с какими-то одноклассниками, которым это было по фигу, со своими братьями, которые относились к этому так-сяк. И тут я встречаю настоящих музыкальных героев – они были настоящими музыкантами, для которых музыка – смысл жизни. Я обалдел, потому что это был мой первый опыт, что я играю с профессионалами, чуть ли не уровня Битлз.
Насколько я тогда понял, вся эта аккомпаниаторская хебра набиралась на основе той группы, которая тогда у них была, просто у них был слабый гитарист, и они решили его заменить, был не очень чёткий барабанщик – взяли другого барабанщика, то есть сделали такую солянку, но на основе того, что потом стало группой Центр – Локтев и Шумов.
Когда запись пластинки рассыпалась не очень удачным образом, потому что Вася просто повздорил с автором этой идеи, они решили делать свою группу. Вася мне перезвонил, спросил, как я к этому отношусь. Конечно, я был вне себя от счастья, потому что мне тогда уже было понятно, что это другие люди, что это люди, имеющие отношение к музыке, для которых музыка — это стиль жизни, а не просто что-то такое на уровне хобби. Это всё-таки очень разные вещи – делаешь ты что-то в свой prime-time, или ты это делаешь левой ногой на остаточном принципе. Для меня было даже не так важно, какую именно музыку они играют, потому что для меня было самое главное, что они настоящие. Даже по нынешним временам найти таких людей не так просто, как кажется.
Дальше я стал приезжать в этот клуб трамвайного депо, но уже для того, чтобы репетировать сольную программу, хотя там ещё были каверы – мы ещё каверы делали. Я предложил, например, песню Битлз You Can Do That и Monkeys тоже какую-то песню. У нас уже был клавишник, и можно было сделать что-то более навороченное, чем просто рокабилли.
Андрей Шнитке появился гораздо позже меня, а Карен Саркисов – совершенно удивительный человек по темпераменту и по музыкальной эрудиции. Он был не просто хороший барабанщик, он ещё был проводником гламура, в том смысле, что он привёл смотреть на нас весь этот московский бомонд, включая Троицкого. Поэтому, Карен был не просто Карен, он был важной гарантией раскрутки в этом бомонде, и он в этом смысле очень много сделал. Нормальный был музыкант во всех отношениях. Рацкевич даже как-то раз отметил, что Карену ещё и петь надо, потому что он что-то по пьяной лавке спел на английском языке, и Рацкевич сразу понял, что это круто. И потом случились всё-таки в репертуаре Центра песни, которые пел именно Карен. Так что, Центр была удивительной группой во всех смыслах.
У Васи Шумова были уже конкретные вещи собственного сочинения, хотя тогда ещё был такой период, когда он мог принести текст, дать тебе, а ты просто на этот текст делаешь музыку. У меня до сих пор пара текстов таких осталась. Бывало по-другому, когда он приносил текст и уже показывал гармонию – так мы сделали Мальчик В Теннисных Туфлях. Кстати, там тягучее начальное соло на гитаре – я теперь понял, откуда оно взялось.
В том же клубе трамвайном репетировал фирменный по советским меркам ансамбль филармонический – Галактика, и мы волей-неволей оказывались свидетелями того, как они репетируют. На их аппаратуре мы позже записали свой первый звуковой альбом. Так вот, в их репертуаре была песня про космос, про космонавтов, про то, как они видят планету из космоса, и в этой песне был такой маленький момент соло, где одна нота тянулась очень долго, именно в той самой позиции, в которой это делаю я в своей гитарной партии Мальчика. Это был такой элемент заимствования идеи – что одна нота тянется долго.
Вася был человек плодоносный, и поэтому у него не было проблем с творчеством. Сейчас я могу только удивляться этому его качеству, потому что тогда он был совсем молодой человек. Для меня, например, только сейчас стало «no problem» сделать песню, а у Васи это умение было в таком хрупком возрасте, когда об этом подумать было невозможно, что так можно. А у него это было. Я это объясняю его таким напористым характером, то есть у него в этом смысле очень правильный характер, очень жёсткий – если он что-то хочет, он это делает. Потому что вместо дела, можно начать думать – а получится у тебя или нет, и в этом утонуть. Вася не раздумывал, а делал. И пусть при этом у него очень часто получалось довольно коряво, ибо Вася – никакой не гений, бывали моменты не очень убедительные в плане гармонии или замысла, но он постоянно с маниакальным упорством делал новые песни, а не растекался мыслью по древу в думах о результате.
У него была песня, которую он начал делать – Элеонора, он показал нам первые несколько её аккордов. Мы стали делать эту песню, и по какой-то причине ничего из этого не получилось, песня не пошла. И лет через 30 может быть, я вспомнил, что у нас была такая попытка сделать эту песню и я сделал свою песню Элеонора, при этом я учёл из того старого опыта, что сама песня начинается со слова Элеонора, а потом уже шёл рассказ об этой девушке. Сейчас у меня одна из самых не хилых, между прочим, песен так и называется Элеонора, единственное, что я позаимствовал из той старой песни- название и первую фразу. Вася приносил все тексты, написанные от руки. Как ни странно, сегодня текст на бумаге более сохранен, чем дигитальный текст, и мне больше нравится эстетика рукописного текста.
У меня остался старый Васин текст про что-то такое, где он каламбурит о современном искусстве, о стиле жизни, и я этот текст сегодня положил перед собой и спросил себя: смог бы я сегодня такой текст озвучить как песню. С ужасом я понял, что мне, для того, чтобы сделать из этого песню, нужно очень многие строки просто выкинуть. Там был у него, например, такой момент, что проходит современная выставка, и в качестве экспоната на ней стоит писсуар. Когда мы с семьёй едим на кухне, мы всегда смотрим клипы, и мне категорически не нравятся клипы с сортирами и клипы, где ломают музыкальный инструмент. Поэтому я не могу себе представить песню, которую исполняю, и где в сюжете фигурирует туалетные аксессуары. Вася – не из тех людей, которых даже в первом приближении можно назвать мастером слова, поэтому некоторые его тексты были корявыми. Нельзя похваляться своей вульгарностью, потому что смысл жизни – постараться как можно дальше от вульгарности уйти, поближе к более сложным формам.
В Васиных текстах было много интересного, но к вящему моему удивлению и сожалению, наряду с таким мощным эстетическим потенциалом, в это дело проникала такая струйка невежественности, даже, если хотите, безграмотности, с точки зрения обычного среднестатистического русского языка. Такое тоже было. И сейчас многие вещи воспринимаются мной лично как корявые, в смысле стихосложения, потому что сейчас я уже сам пишу и не только на русском, но и на английском, а, чтобы написать, чтобы вставило людей на английском, надо постараться. Многие мои слушатели заграничные пишут, что меня ждёт великое будущее. Поэтому, в смысле признания, моя родина, скорее всего, где-то там – за океаном. Благодаря всемирной паутине, я могу сделать вывод, что, пусть негласное признание, у меня есть.
Перед записью первого альбома Центра, мне пришлось отыграть в ресторане. Днём я работал в НИИ, а вечером с ребятами отыграл программу в ресторане, где, кстати, кроме прочего, мы ещё бухали, и в таком уже полубухом состоянии я на ночь поехал в трамвайный клуб, потому что записывать нас готовы были только ночью, так как днём филармонисты сами репетировали. Записывал нас, просто из уважения к тому, что мы делаем в качестве репетиций, гитарист из этой группы Галактика. Звали этого гитариста Виктор Пташкограй. Писалось всё одним махом, без перезаписи. Это была демо, но в хорошем качестве. Это была концертная программа Центра того периода. Локтев там тоже поёт – Если Себе Всё Представить Иначе. Тогда Локтев ещё вменяемый был.
Лёша Локтев был мажор, а как быть не мажором школьнику, который три года с папой пожил в Соединённых Штатах. Конечно, это был стопроцентный мажор, людей с такими возможностями и сейчас не много. Когда он жил в Москве, он попал в очень светскую советскую тусовку, потому что он там, на Ленинском проспекте, ходил в английскую спецшколу, и к Локтеву там с относились пиететом, просто как инопланетянину, потому что он в штатах три года жил, в стране изучаемого языка. Всё у него было нормально, и по сценарию у него должна была быть совершенно другая жизнь, но случилось невероятное. У него как-то очень рано умер батя – раз и умер. И умер он в тот момент, когда мальчику более всего нужен был отец, чтобы как-то его куда-то направить, чтобы из него не получилось то, что из него получилось. Потому что маменька просто не справилась с ним, и Локтев, по сути, оказался предоставлен сам себе.
Он сразу как-то просел, появилась тусовка, видимо гнилая, раз появились вещества, значит он попал под чьё-то влияние. Он через годы объяснял Шумову, что вот ты, де, Шумов, можешь просто выпить водки, а он не может, ему надо войти в кайф через что-то другое. Это, конечно, отмаза, просто у парня всё перекосило в сторону удовольствий, но я его не осуждаю, потому что я прекрасно его понимаю. Для того, чтобы получить кайф от жизни, от достойной жизни, нужно очень много положить трудов, сил, времени на то, чтобы этот кайф со временем наступил. Получить кайф сегодня и без трудов гораздо заманчивее, только платить за этот кайф всё равно приходится, но только не трудом, а своей жизнью, здоровьем, социальным статусом.
Если я хочу что-то сделать, я начинаю это делать. Формула хита-шедевра очень простая – нужно просто его не прошляпить. У меня не один раз так было, что я уже лежу в постели, какая-то фраза в голове очень простая вдруг возникла, и думаешь: вздор – завтра встану и запишу, а утром встаёшь, и ты вообще ничего не помнишь. Это говорит о том, что они ушли, эти строки, то есть ты их вовремя не зафиксировал, и всё – забудь о них, их больше не будет. Иногда это превращается в проклятье – вместо того, чтобы пойти на работу, ты не сразу идёшь на работу – нужно включить диктофон и пропеть музыкальную идею, фразу, потому что потом ты никогда этого не сделаешь. У меня сотни таких файликов. Если я поклоняюсь музе, я должен с почтением к ней относится, потому что, если я её не уважу, ей тем более до меня дела не будет. Муза как валютная евродевушка – ей пофиг с кем и как, главное, чтобы денег платили, а в случае с музой, деньги – это внимание.
У Локтева перевесило удовольствие над запарой, потому что, чтобы получить удовольствие от вожделенного творчества, нужно, во-первых, во многом себе отказывать, ты не можешь стать кирюшей или наркоманом, потому что, даже если ты в родной семье, как я это делаю, за ужином хряпнул – ты уже не можешь ничего ни спеть, ни сформулировать, ни толком сочинить, потому что мозги уже поплыли – это уже не те мозги, с которыми можно работать. Если ты даже чуточку выпил – это уже всё, не дееспособная форма. Для того, чтобы что-нибудь сделать, голова должна быть ясная, ты должен хорошо себя чувствовать, ты должен посвятить себя всего этому, потому что если ты чуточку «куда-то там», то всё – ты утрачиваешь тон, у тебя другие ощущения, у тебя всё другое. Если ты любишь музыку, ты никогда не променяешь её на стакан водки, потому что тебе нужна музыка, а не водка. Что такое какой-то стакан водки или доза по сравнению с новым текстом или с той песней, которую ты можешь записать у себя на кухне и потом повесить в паутину. Это абсолютно другой кайф.
Это кайф, намного более сильный, чем ты куда-то вкололся или что-то там хряпнул. Хотя, наркоману, для того, чтобы дождаться прихода, нужно минуты три, а человеку творческому, чтобы получить кайф от своего действа, нужны может быть десятилетия, если не больше, для того, чтобы обрести форму, состояние, качество, вдохновение, для того, чтобы стало явью то, что делает тебя счастливым – способность к этому творчеству.
Локтев очень многое сделал, потому что я хорошо помню, в каком виде Шумов принёс песню Волшебница. Она была в миноре и была такая, как у Высоцкого – совершенно придурошная песня. Это потом Локтев взял эти же слова и сделал Попрыгунчика роскошного, а до этого песня была такая а-ля Высоцкий, бесцветная и невыразительная. Поэтому, очень многим талантливым людям нужны соавторы. Это относится не только к Шумову, но и даже к Полу Маккартни. Пол Маккартни был интересен для меня ровно до той поры, пока у него были достойные напарники – Леннон в случае с Битлз и Денни Лейн в случае с Wings. Что лучше – Битлз или Wings – ещё большой вопрос, кстати, но Wings – это не сольный проект Пола, а дуэт с Лейном. Когда этого дуэта не стало, Пол стал для меня жалким ничтожеством. Лишившись такого партнёра как Лейн, он своими руками придушил свою музу, потому что его музыкальная карма – это партнёрство.
Группа Центр в немалой степени также была интересна через творческий обмен, как творческий хаб, творческий эгрегор. Локтев с Шумовым общались, в основном, друг с другом, ибо я для них был слишком интеллигентный мальчик, а они косили под таких уркаганов, и поэтому у нас был с ними ещё и идеологический раздрай, они считали, и это было правдой, что я их полная противоположность. Хотя бы то, что они поняли, что, если я с женой, то будьте покойны – как они мне тогда ещё сказали – Виноградов серебряную свадьбу как не фиг делать сыграет.
Мы чисто по-человечески с ними диаметрально противоположные люди, поэтому у меня с ними не было такой дружбы. Иногда меня это просто спасало, потому что, не дружа со мной запойно, как они дружили промеж собой, они тем меня избавляли от очень неприятных вещей, как, например, известный тотальный вяз, когда они не позвали меня на какой-то сейшн группы Браво, где их там всех повязали. Они меня туда не позвали из вредности. А кончилось тем, что я сидел спокойно дома пил чай, пока они сидели и писали объяснительные в ментовской, как они попали на этот концерт. Их там приняли в тот раз и автобусами куда-то вывезли.
На гастроли в Выборг мы поехали где-то в году 83м, Андрей Шнитке в группе уже был, это было чуть ли не в последний раз, когда Локтев был с нами, потому что он уже как-то так… уже всё, поплывший был. В Выборге был фестиваль, от того выступления осталась запись, и она выпущена. За Локтева приходилось петь пенсии, хотя он стоял рядом. Играть ещё играл.
Шнитке появился через мажорскую тусовку. В то время у золотой молодёжи появился интерес к нашей группе, и эта молодёжь стала приглашать нас к себе, как модных рок-музыкантов, и мы просто оказались в гостях у Шнитке дома. У семьи Шнитке была роскошная квартира, а нам для того, чтобы репетировать нужно было ехать куда-то в трамвайное депо, договариваться чтобы нас туда пустили, а здесь можно было репетировать просто у него дома, где стоял рояль, был комбик гэдээровский – просто конфетка, и он просто включается в этот комбик, и уже можно репетировать дома. Гитара у него тоже была гэдээровская, копия с американского чего-то такого, где нижнего рога нет. Он мне давал эту гитару, и мы выступали вместе с певичкой, которую я называю утопленницей – Наталья Боржомова.
Боржомова у нас пела тогда потому, что Вася в тот период экспериментировал с советскими песнями и считалось, что по задумке было бы здорово, чтобы там был женский голос. Наталья Боржомова очень примитивно действовала, она себе наметила главного человека – Васю Шумова, и всё делала для того, чтобы наладить с ним надёжный контакт. Но у неё вышел неудобняк, когда мы репетировали эти песни, была такая ситуация, что нужно было из-за такта вступить, но затакт – такая вещь, которая требует хотя бы минимальный слух, и Наташу заклинило, она никак не могла спеть эту свою фразу. Кончилось тем, что мне пришлось эту фразу петь, и с этого момента она меня просто возненавидела. Идём после репетиции, она в слезах, потому что понимает, что её больше не позовут.
В том же 83м году был в одном месте мощнейший по модности концерт, на котором присутствовал не кто-нибудь, а сам сын модельера номер один всея эсесерии Зайцева. Зайцев младший тогда очень удивился, что в таком совковом месте и такая мощная группа. Сказал, что это всё равно, что приклеить фотографию из Плейбоя в газету Правда. За пультом в тот день был наш Джордж Мартин – звукорежиссёр Андрей Пастернак. Мы играли соло, всё было чинно.
Шнитке как гитарист был очень слабенький, но, по крайней мере, он мог хотя бы отчесать. Был случай, когда он даже спел там, где-то на альбоме, но это был уже верх Васиной педагогики, потому что вытянуть из него, чтобы он спел – это надо было очень постараться. Чем это увлечение Центром кончилось для Андрея Шнитке? – тем, что он увлёкся айкидо. Теперь он ездит на конкурсы в Японию, Таиланд – у них там спарринги. Я тогда ещё давался диву, что жить в таком доме, где в трёхкомнатной квартире стоит два (!) концертных (!) рояля. Это, конечно, да… – повезло же человеку, думаю, уродится в такой семье, о которой можно только мечтать. Годами позже, пусть кабинетный, но рояль, появился в моей двушке – сбылась моя мечта. Мой сын учился играть не на пианино, а на рояле.
Центр – это, конечно, заслуга в первую очередь Васи Шумова, потому что он это придумал – делать такую музыку. Там, где мы репетировали, кроме этой филармонической Галактики, базировалась ещё и другая группа – московская подпольная группа Смещение. Они там тоже репетировали с нами, на том же аппарате. Они играли совершенно другую, тяжёлую музыку. Я всегда был в ужасе, потому что именно на тяжёленькое народ тогда приходил пачками. Я всегда очень задумывался и переживал на сей счёт, что мы, в группе Центр, делаем что-то такое, что, быть может, никогда людям массово не понравится. В общем-то, так оно и вышло, что мы пролетели мимо такой вещи, как массовая популярность. Шумов за столько лет не смог сделать то, что сделал какой-то там Хавтан, имея в своём арсенале пять аккордов эстрадного клезмера.
В Центре всё было принесено на алтарь искусства, но самая банальная вещь – как выстрелить, состоятся, всё это куда-то делось. Меня всегда очень смущало Васино целенаправленное пренебрежение к тому, что называется успех. Я всегда считал, что смысл любого эстрадного действа – это, как раз-таки, его раскрученность, его успешность, потому что, если ты обслуживаешь горстку эстетов – это здорово, но я никогда не считал, что это самое главное в популярном творчестве. Музыка, которая рассчитана на большую публику, сама, помимо твоей воли, стремится к тому, чтобы быть сыгранной на стадионе, и я в общем-то и играл на стадионе, только не с Васей Шумовым, а с Джоанной Стингрей.
Поэтому, меня хоть режь, но я не стал бы пренебрегать тем, что называется массовая популярность, потому что это хотя бы формальное признание твоей стоимости. Если ты делаешь музыку, то мы разумеем, что её любит тот, кого мы называем народом. Для меня было жутким зрелищем, когда мы недавно играли с Шумовым где-то на окраине Москвы, там никого не было, на том концерте. От компашки за столиком отделился человек и попросил сыграть что-нибудь из Цоя. Вот для меня это и есть итог всей этой деятельности.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
Москва, лето 2018
14 января, 2019
Я- не музыкант. Но эта статья живого и увлеченного человека о творчестве и жизни вдохновляет. Судя по датам, автору В. Виноградову около 60. Не часто можно услышать от мужчин такого возраста такие ясные и мудрые мысли. Благодарю!