Звукорежиссёр наш многолетний – Андрей Пастернак, был настоящий профессионал. Это, наверное, был самый достойный звукорежиссёр в смысле музыкального уровня, очень знающий человек. Я не зря назвал его Джорджем Мартином, потому что, если бы не было у Битлз Джорджа Мартина, у Битлз не было бы такой роскошной дискографии. Битлз для меня, прежде всего, это их диски, и то, как Мартин это делал, а это было необыкновенно здорово, вплоть до того, что он уже тогда мог сделать наложение.
Как мы познакомились с Пастернаком, для меня осталось загадкой, потому что всё это было через Васю, и Вася всё делал сам, да я с ним особо то и не общался, мы встречались по мере необходимости, редко бывали даже в гостях друг у друга, поэтому он мне не рассказывал, откуда взялся этот человек. Они часто могли куда-то пойти и меня не позвать, но это в общем-то normal.
Он был очень тонкий, интеллигентный и толковый парень, этот Пастернак, потому что он сам был музыкантом, и всех, кто в те времена интересовался московской рок-музыкой, знают, что была такая группа Театр, которая играла не самые плохие вещи. Поэтому, когда тебя записывает человек, который знает, что такое рок-музыка не понаслышке, это всегда процессу в плюс идёт. В этом смысле он был совершенно неповторимый звукорежиссёр. При том скудном инструментарии, который тогда у него был под рукой, конечно, это было сделано блистательно.
Но, в целом, жаловаться не приходилось, потому что был ещё Юрий Иванов, который приносил свой Stratocaster.
Сам Иванов сделал ставку на советскую сверх-звезду, на человека, который и тогда уже вовсю звездил, в 70е годы, а сейчас он самостийный межгалактический ритм-энд-босс. Я имею в виду Градского. Иванов с ним участвовал в проекте Скоморохи, в котором принимал участие очень мощный рок-состав. Всё у них было здорово, и они даже записывались на Мосфильме, у Кончаловского в фильме Романс О Влюблённых. Иванов там играет на бас-гитаре.
Юре Иванову не повезло в одной чисто хронологической ветке: он пришёл к Градскому примерно в тот самый момент, когда сам Градский, как он сам про себя потом рассказывал, понял очень важную вещь – что можно музыку делать в одиночку. Сейчас это стало обычным делом, а у Градского сия сказочная особенность была уже в 74 году, по его словам. Объяснить это волшебство можно было только тем, что у него был какой-то свой собственный ход к студии, где можно было использовать в том числе перезапись и наложение, и все прочие тогдашние чудеса, доступные лишь избранным, и которые сегодня можно дома на компе вытворять. Поэтому, мне его жалко, Юру Иванова, потому что его звали даже в Машину Времени, он бы там, наверное, большего добился. А с Градским получилось то, что я называю вялотекущий проект, никак Юру не раскрывший, как талантливого музыканта.
Проект – это не есть рок-группа в чистом виде. Рок-группа – это когда так: вот мои музыканты, вот мы поехали на гастроли, а вот мы уже чемоданы набили деньгами. В случае с проектом Градского этого не случилось. Градский подчинил всё и всех идее собственного возвеличивания и обогащения, что само по себе не плохо, конечно, но Юра от этого пострадал.
Кстати, сам Градский, я так считаю, тоже из когорты людей, которые не должны действовать в одиночку. Им для того, чтобы состояться с большой буквы, а не быть самопровозглашённым отцом русского рока, нужен кто-то. Кто нужен Градскому? – автор. Он не должен петь свои песни. Я не говорю, что все его песни настолько плохи и ужасны, но в большинстве своём они очень однообразны, и одну его песню с бесконечными контрапунктами завываний порой трудно отличить от остальных его плачей муэдзина. То же самое Гребню – что ему надо, чтобы стать значимой величиной в музыке? – ему нужен КТО-ТО. Когда он написал песню для Джоанны Стингрей, а Джоанна Стингрей её исполнила, это был совершеннейший хит – Modern Age Rock’N’Roll.
Мы её исполняли на концертных площадках, даже в Лужниках. Я по себе знаю, насколько это удачная вещь. Почему она удачная – потому что БГ её придумал, и потому что другой человек это спел, а третьи люди это сыграли. Я понял, что БГ для того, чтобы делать шедевры, нужно с кем-то сотрудничать. То же самое Градский – ему для того, чтобы быть Великим Артистом, нужна очень обидная вещь – отказаться от амбиций Окуджавы. Ему надо петь песни других авторов.
Лично я запомню его исполнителем даже не двух, а всего одной песни, но исполнителем гениальным. Песня Давида Тухманова на стихи Семёна Кирсанова – Жил Был Я. Эта песня не из этой Вселенной, не из этого мира, и эти краски она приобретает благодаря его исполнению. Но это не заслуга Градского только – это то, что называется сотворчество. Вот песня Пахмутовой про первый тайм мы уже отыграли – она пошлая песня, лживая. А вот тухмановская Жил Был Я – она соткана из живой материи – гениальный автор и гениальное исполнение.
Если бы Градский продолжил бы петь чужие песни, это был бы великий артист, а так в общем – вы меня извините, но это посмешище. Есть малые дети, которые пытаются примерить на себя родительские одежды – получается неуклюже, трогательно, но смешно – взрослые вещи ребёнку не в пору – далеко не уйдёшь в такой одёжке. Я говорю обидные вещи, но мне почему-то кажется, что я это вижу в истинном свете, потому что, воспринимая музыку, я воспринимаю её с точки зрения музыки, а не отдельных людей, которые через это дело будут набивать свои кошельки.
И Пол Маккартни, пока он ещё жив и меня слышит – пусть найдёт себе достойного партнёра, потому что, если он закончит жизнь в творческом одиночестве, это вызовет только прискорбие. Я с ужасом поймал себя на мысли, что мне мои песни слушать интереснее, чем те, что Маккартни издаёт на последних своих альбомах. Каждый талант – это луч солнца, а, чтобы луч заиграл цветами радуги, нужна призма. Без призмы талант будет просто светить, сливаясь с окружающим миром. Пусть то, что я говорю покажется надуманным, но это очень важно – искать всё время себе разных соавторов по творчеству.
Эта та работа, которую творческий человек должен уметь делать всегда. Именно творческое затворничество, изоляция, приводит к тому, что человек перестаёт делать что-либо новое, занимаясь в лучшем случае самокопированием. У Васи Шумова, кстати, тоже такая проблема есть – он не может дуть в одну дуду, и как бы не было гениально то, что он делает порой, это всё оказывается моно, плоско.
Альбом Однокомнатная Квартира – это уже было запрыгивание в электронику, в изобилии предоставленной Царёвым Юрой.
Электроника – это возможность обойтись безо всего, без рок-барабанов, бас-гитары и прочая. Очень долго, в том числе и западный мир пребывал в иллюзии, что можно спокойно обойтись без гитарного аккомпанемента. Но прошло не так много времени, и стало ясно что, если исключить гитарный звук из всего этого, это всё приобретёт немножечко ублюдочный вид. Без электрогитары это всё становится жвачкой. Электроника отличается от рок-инструментария как орган отличается от рояля. Орган – это инструмент, у которого фиксированный немигающий звук. Рояль – это инструмент через который исполнитель выражает свою неповторимую индивидуальность. Русская пианистическая школа, она потому и неповторима, что у русских пианистов особое нажатие. Китайские пианисты просто виртуозно нажимают клавиши. Русские пианисты нажимают их так, как не нажимает никто в мире. То же самое относится и к гитаре – она обладает неповторимостью.
Юра Царёв – очень славный, потому что он сейчас точно такой же, каким был тогда, в хорошем смысле. Это один из немногих людей, которые не пострадали от времени. Он не обрюзг, не стал каким-то другим, и остался очень трогательным человеком. Я знаю его только с этой стороны.
Пастернак после звукозаписи всегда выдавал каждому из участников по копии альбома. И я помню только один случай, когда я прослушал выданный мне альбом и понял, что больше я его слушать не хочу. Это был альбом, записанный со Скляровым – Признаки Жизни. Что-то там было не то – по ощущениям, конечно, не по музыке. Скорее всего, Скляр утянул одеяло на себя, потому что было ощущение, что это уже другая группа.
Альбом Учитесь Плавать – прекрасный альбом – очень сильный и мощный. Вообще, конечно, группа Центр – была одна, таких групп больше не было. Это тогда и наши слушатели понимали, и мы сами.
В Питер я впервые попал с Джоанной Стингрей, а до того там не бывал ни разу. Вася туда мотался в компании Липницкого часто, а я – нет. Как группа мы туда не ездили. О Питере мы знали только по квартире Липницкого. Саша включал нам записи Аквариума, самые актуальные на тот момент, и всем было понятно, что они гнут в сторону эстрадной коммерции. Их саунд предполагал, что это должно нравится людям. Я прекрасно понимал, что они задались совершенно простой целью – стать популярными. Они решили не слагать свои буйные головы на поприще делания чего-то такого, чего не было ранее. Я не ощутил у них вообще никакой концептуальной новизны как таковой. То, что они передовики музыкального производства, мне это не услышалось ни тогда, ни сейчас. Такая затасканная, обычная попсовая манера с чувственным вокал Boris-а.
Квартира Липницкого– это было вселенское пристанище: там можно было встретить всех. Однажды я застал там Троицкого с девицей из Англии – я до того никогда не видел живого человека из Англии. Цой на квартире Саши вообще дневал и ночевал. У Троицкого на квартире я общался с Майком Науменко – очень было клёво, чувствовалось, что хозяин – человек, любящий музыку и имеющий хорошую аппаратуру, из динамиков которой я впервые услышал Dire Straits. Троицкий – молодчина, по крайней мере тогда был. В один из вечеров у него была целая орава из рок-музыкантов – там были и Мамонов, Зоопарк, мы ещё приехали. Тогда я в первый и последний раз услышал, как Майк поёт Загородный Блюз. Майк был единственным в своём роде интеллигентным человеком. Он был настолько воспитанным, настолько непонтовым, настолько знающим, что меня он просто потряс своей порядочностью.
Большая редкость и тогда, и сейчас, чтобы рок-музыкант был воспитанным человеком. Например, моя попытка заговорить с Цоем окончилась неудачей: я встретился с ним в той студенческой общаге на Каширке в известном тамошнем институтском клубе (МИФИ). Был дуплет – сначала мы выступили, потом Цой. Это было на самой заре всей этой деятельности, и после концерта я стал спрашивать Цоя про его, ленинградского производства, двенадцатриструнку, на которой почему-то было всего 9 струн – я поинтересовался, куда делись три струны. Он посмотрел на меня, и, ничего не ответив, величественно удалился. В его выступлении тогда меня удивляли слова, а точнее то, с каким неистовством народ реагировал на эти слова – Время есть, а денег нет и в гости не к кому пойти. Народ просто стоял на ушах, и это было очень удивительно, что можно песней, в которой аккордов меньше чем у Окуджавы, завести народ. Причём, песнями в акустическом исполнении скромного дуэта – их же тогда ещё двое было, киношников этих.
Мамонов, конечно, человек в высшей степени интеллигентный и всё такое, но он, кстати, уже тогда плотно сидел на понтах – у него уже всё общение шло через сарказм, через стёб, через снисходительное глумл-е-е-ние. Ну, и он сам по себе человек очень глумливый. Я уже не чувствовал возможным с ним запросто о чём-то заговорить, слишком много вокруг него было редутов из такого рода черт. О том, чтобы сдружится, об этом не могло быть и речи. Да мы и с Шумовым то, в общем-то, так и не подружились. Всё то время наши хорошие отношения были основаны именно на том, что мы находились на очень почтительном расстоянии друг от друга. Эта дистанция позволяла сохранять, пусть и натянутую, но всё-таки чинность в отношениях. Когда люди запанибрата, они могут позволить себе пренебречь друг другом. Посему, у нас с Шумовым не было амикошонства.
В какой то момент Саркисов ушёл в армию, что, конечно, стало тяжёлым ударом именно для самого духа группы, потому что он, во-первых, задавал тон – нравственный тон, манеру общения внутри группы. Он создавал в хорошем смысле настроение в рядах коллектива, он приводил всю тусовку в нужную “тональность”. Его уход, конечно, был тяжёлым ударом. Пришедший ему на смену Саша Васильев был хороший парень, но, что называется, обычный. Это была уже другая группа, даже через одного только барабанщика. Но последней каплей, размывшей всё это дело, была, конечно, женщина иностранного происхождения, в один прекрасный день ставшая Васиной женой, и сыгравшая, отчасти, для Центра роль, которую для Битлз сыграла Йоко Оно.
Когда появилась мадам, всё по-настоящему затрещало по швам. У Шумова появилось ощущение собственной значимости, потому что ему вдруг стали в изобилии привозить элементы сладкой жизни, немыслимые для среднестатистического советского музыканта, например, гитарёшки. Что такое привезти не одну, а сразу КУЧУ фирменных гитар, используя дипломатический коридор – это надо жить в то время, чтобы понимать уровень такого чудодейства – это даже сравнить с чем-то сложно было тогда – это было самым настоящим схождением Отца, Сына, Святого Духа и Всех Святых в придачу в виде этих гитар. И эти гитары потом были свалены у Васи под кроватью за ненадобностью.
ДЛЯ SPECIALRADIO.RU
Материал подготовил Евгений Зарубицкий
Лето 2018, Москва
