Если кто-то смог, значит, и мы сможем
(мы так считали тогда…)
ФЕСТИВАЛЬ ВО ДВОРЦЕ СПОРТА, В ЛУЖНИКАХ
16 мая 1968-го во Дворце Спорта в Лужниках проходил фестиваль студенческой песни, и Скифы приняли в нем участие с песнями “Осень” и “Годы как птицы”. Насколько я помню, песня “Осень” заняла одно из первых мест.
Огромность многотысячного мероприятия впечатляла и будоражила. Может быть, из-за этого, разгружая аппаратуру, мы забыли забрать из такси гитары и спохватились, когда машина уехала. Осознав, что произошло, мы впали в оцепенение от леденящего душу ужаса. Безо всякой надежды, просто на всякий случай, я решил выйти на улицу, – бесполезно, и уже собрался уходить, когда заметил приближающееся такси, из окна высунулся таксист и сказал: “Ну вы чего гитары-то забыли, вот мне возвращаться пришлось”. Мы соскребли все деньги, которые у нас были, и отблагодарили его.
Через какое-то время кто-то из знакомых принес шведский журнал со статьей об этом фестивале, среди других поменьше самой большой была наша фотография с заметкой о нас и, естественно, на шведском. В то время московские группы даже и мечтать не могли о том, что о них вообще что-то напечатают, а тут статья в журнале, а еще и в шведском, и с фотографией, и все написано латиницей, ну прямо почти по-английски, – и мы себя почувствовали как настоящая, фирменная группа.
“НАТЮРМОРТ ИЗ ПЬЯНЫХ СКИФОВ”
У меня был друг Андрей Зинковский (царство ему небесное), мы жили на одном этаже и учились в одном классе. Андрей с детства рисовал и писал стихи. Еще, будучи школьниками, мы сочинили несколько песен вместе, он писал слова, а я музыку, и одна из них получила первое место на фестивале студенческой песни в МГУ и исполнялась Скифами, и песня эта называлась «Осень».
Андрей, после школы поступил на худграф в московский Пед. У них на курсе сложилась очень теплая компашка, и мы довольно часто собирались вместе с ними выпить и повеселиться. Раз в году всем курсом они выезжали “на этюды” в Павловскую Слободу недели на две. Жили они там в большом бревенчатом доме с печкой, столом и большим количеством кроватей. Для двадцатилетней орды художников и художниц это были периоды счастливой отвязки от родителей, от занятий и от будничной рутины. Мы обязательно навещали их, и веселье наше доходило до щенячего безумства.
В тот раз мы поехали после занятий, когда уже вечерело и было холодно, дело шло к зиме, а от станции до места было минут сорок хода. По дороге, чтобы согреться, мы, естественно, приняли на троих, так как нас, как всегда, было трое, а потом, войдя во вкус, приняли еще.
К художникам мы ввалились навеселе, и художники нас встретили шумной радостью, так как были “на еще большем веселе”, и потребовали, чтоб мы выпили по штрафной, что мы с радостью и сделали, приложившись к до краев налитому мухинскому граненому стакану с ободком, и, разомлев в тепле, так в верхней одежде и заснули. Тогда один из художников, очень смешной и остроумный Саша Дрючин обратился к своим сокурсникам: “Господа, нам представилась уникальнейшая возможность написать натюрморт “Пьяные Скифы!”. Толпа заулюлюкала и принялась за дело – вечеринка превратилась в спонтанный перформанс: нас усаживали в ряд, укладывали затейливыми узорами, переплетали, к нам добавляли глиняные вазы, нас перекладывали восковыми яблоками и грушами, а мы, как нам потом рассказывали, лишь, похрапывая, иногда мычали, растворившись в глубоком сне.
ЦЕЙ, БЕРГЕР, ПИЦУНДА
После выступления во Дворце Спорта в Лужниках, кто-то из ЦК ВЛКСМ предложил нам поехать в начале лета в Северную Осетию на Цейский ледник, где находилась база тяжелоатлетов-штангистов, входивших в сборную СССР и готовящихся к Олимпийским играм 1968 года. Короче, мы должны были создавать вечерний культур-мультур для Жеботинского, Алехина и других членов сборной.
С нами также поехал Леня Бергер. Он тогда пел в клевой группе «Орфей» со Славой Добрыниным и Валей Витебским, и мы довольно часто пересекались с ними. У Лени все лето оказалось свободным, и он поехал с нами сначала в Цей, а потом в студенческий лагерь МГУ в Пицунду.
Северная Осетия встретила нас гостеприимно, высокогорные красоты, чистый воздух, вкусная кавказская еда и даже фирменное пиво. Леня торчал на негритянской манере пения, его кумиром был Рэй Чарлз, ну и наш репертуар расширился в этом направлении. Леня Бергер по тем временам был супер-певцом, овладевшим в деталях всеми тонкостями техники пения черных американцев. Закрыв глаза, можно было себе представить, что поет клевый черный певец. Наш жесткий, гитарно-техничный инструментал, напористые подпевки плюс вокал Лени Бергера – все вместе звучало заводно и “по фирме”, и мы даже сами балдели от нашего звучания.
Посреди ущелья у подножия ледника был построен деревянный помост квадратной формы размером с боксерский ринг. Штангисты сборной выходили на него, как на сцену, и поднимали сотни килограммов прогибающейся штанги и бросали ее на помост с высоты вытянутых рук. Громкий звук от удара металла по дереву начинал прыгать эхом по ущелью и был слышен за километры от помоста.
Как-то после концерта мы встретились со штангистами, среди них был и Жеботинский, который рассказал, что в 1965-м он, будучи со сборной в Лондоне, попал на концерт Битлз и в числе других членов сборной был им представлен. После этого он стал для нас человеком типа «он видел Ленина».
Время нашего пребывания на Цейском леднике подходило к концу, и мы договорились с водителем крытого грузовика, что за 160 рублей он отвезет нас вместе с аппаратурой в Пицунду, где мы должны были провести остаток лета. Ехали мы через горные перевалы по Военно-Грузинской дороге около суток. Леня Бергер боялся высоты, а мест, где дорога проходила над пропастью, было немало, и он как-то весь собирался и бубнил: «Ой, чуваки, только бы не свалиться!» и при этом целовал свой золотой перстень, на котором была выгравирована крупная буква «R», явно посвященная Рэю Чарльзу – его кумиру.
К вечеру следующего дня внизу нам открылось море, и мы въехали в жаркий мир пальм, кипарисов, девушек с минимальным количеством одежды на теле, шашлыков, сухого вина и всеобщего расслабона, свойственного курортным местам.
Лагерь МГУ находился во втором ущелье и начинался прямо от пляжа. За ним, глубже в том же ущелье один за другим располагались еще два лагеря, не помню каких, но тоже московских вузов, так что студентов была тьма, и все таскались через нас на пляж. На эти три лагеря Скифы были единственной группой, и, когда мы играли по вечерам, студенты из всех лагерей стекались потусоваться, послушать и потанцевать, и обычно народу было море.
За выступления с нами фактически уже рассчитались бесплатными путевками, и если у нас не было халтур помимо выступлений в лагере, то денег тоже не было, а выпить и закусить все равно хотелось. В таких ситуациях выходов из положения было два. Первый основывался на уникальной способности Вити Дегтярева нырять с маской на глубину до семи метров. Витя брал подводное ружье и часа через два приносил 3-4 кефали по кило каждая, тогда мы с уловом шли в дом к знакомым армянам и меняли добычу на две трехлитровые банки домашнего вина, садились на пляже, и кружка шла по кругу.
Второй вариант основывался на Лене Бергере. Известно, что талантливый человек обычно талантлив во многом, и у Лени Бергера кроме страсти к музыке была еще одна страсть – игра в преферанс, и, насколько я понимаю, в этом деле он преуспевал не менее, чем в музыке. Вроде бы он даже участвовал в подпольных соревнованиях по префу в Сочи, куда съезжались асы со всего Союза, где ставки были весьма приличные, и вроде бы он даже выигрывал, но тогда все это было покрыто мраком конспирации.
Так вот, мы начинали ходить кругами вокруг Лени и, опустив глаза, ныть что-то вроде “денeг нет, а тут, как назло, выпить захотелось и даже сигарет не на что купить…”. Леня, начиная врубаться в суть, говорил: “А чего я-то могу сделать?”. На что мы ему хором: “Лень, сходил бы физиков в преф ободрал, а?”. Помявшись для проформы, Леня, прихрамывая, уходил к физикам и возвращался часа через два, неся нам на веселье выигранных рублей десять-пятнадцать…
В середине лета у нас сгорел басовый динамик. Какое-то время мы еще перебивались, а потом решили поехать в Москву и достать новый. Денег у нас на всех было рублей десять или даже того меньше, но зато в нас был напор, вера в то, что ничего невозможного для нас нет, страсть к приключениям и американский альбом Фрэнка Синатры “Strangers in the night”.
В этой авантюре участвовали Дегтярев, Малков и я, знакомые спасатели довезли нас на катере до Пицунды, а оттуда на автобусе мы добрались до Гагр. В Гаграх был ларек, на котором висела вывеска “Звуковое письмо”. У усатого дяди в ларьке стоял станочек, нарезавший любую фонограмму на гибкую пластинку. Звуковое письмо было курортным понтом, за которым скрывалось теперешнее пиратство в его зачатке. Над окошком “куда деньги совать” висел обширный список мелким почерком из западных хитов, которые дядя мог нарезать за определенную плату тут же, но это в случае, если клиент не хотел посылать пламенный привет из Гагр своим голосом.
Когда усатый дядя увидел новенький альбом Синатры, глаза у него загорелись, и Юра Малков – мастер в таких делах даже не продал альбом, а лишь дал его переписать рублей за 40 (средняя месячная зарплата тогда была 120 рублей). Мы добрались до Адлера и там в аэропорту договорились со стюардессами, которые посадили нас в кабину к пилотам всех троих за 30 р. (один билет до Москвы стоил рублей 25-30).
В Москве, достав динамик и выклянчив у мам денег на обратную дорогу, мы с Дегтяревым полетели назад, а Малков решил задержаться в Москве на пару дней.
В Пицунду мы попали затемно и опоздали на автобус, шедший до лагеря. Шел теплый летний дождь. Километров пять до лагеря мы решили пройти пешком. Тьма стояла кромешная, и увесистый динамик, завернутый в пластиковый пакет, мы несли по-очереди. Последний километр дорога шла по пляжу, на который штормом вынесло водоросли, коряги и всяческий мусор. Витя уже и не протирал свои очки от дождя и, споткнувшись о корягу, пытаясь удержать равновесие, выпустил динамик из объятий, и тот с хрустом наделся на торчащий из коряги сук. Вот так и закончилась наша авантюра, а Малков привез еще один динамик из Москвы через пару дней.
…У нас все время была проблема с барабанщиками. Получалось так, что была наша троица и пристяжной барабанщик, а тогда к тому же еще и началась мода играть втроем – гитара, бас, барабаны. Витя Дегтярев немного играл на барабанах, а я, как все гитаристы, немного на басу, по-гитарному. Там-то, в Пицунде этот наш новый период и начался. Витя когда-то учился на баяне, мог неплохо на клавишных играть, даже на саксе пробовал, а тут его явно потянуло к барабанам, и он постоянно носил с собой палочки и все свободное время какие-то там “парадидлы” по коленкам стучал. (Для справки: с середины 70-х до середины 80-х Витя работал профессиональным барабанщиком в ВИА “Пламя”).
БИТ-КЛУБ С БЕРГЕРОМ
Осенью 1968 года нам предложили выступить в бит-клубе еще раз, и уже с Леней Бергером. Сейчас, по прошествии многих лет, я думаю, что это было уникальное выступление. Да, хотя бы, тот факт, что трое из участников этого выступления (Леонид Бергер, Сергей Дюжиков и Виктор Дегтярев) осенью 1972 года вошли в состав московской супер-группы, которая так и называлась “СУПЕР”, выступавшей на рок-фестивале в ереванском дворце спорта и представлявшей сливки московского рока. Уже этот факт говорит многое об уровне того выступления. Некоторые из присутствовавших до сих пор иногда, да вспоминают это событие.
ПОЕЗДКА В КАУНАС
В начале ноября 1968 года нас пригласили в Каунас. Прибалтика в те годы была как мини-заграница. Живя немного лучше, чем все остальные, прибалты считали себя иностранцами и даже между собой иногда говорили по-иностранному. Шутки шутками, но разница ощущалась сразу.
Первый вечер мы играли в ночном клубе-ресторане (официальных ночных клубов, открытых для обычной публики, в Москве в то время не было, может только закрытые для иностранцев), и мы только начинали часов в 12 ночи. Отыграв и выпив пивка, мы пошли пройтись по центру. Оставалось дня два до 7 ноября, и на площади в преддверии праздника уже возвышались трибуны из досок для местной партийной знати, а вокруг них ходили солдаты с автоматами. На наш вопрос, зачем вооруженные люди, нам тихо ответили: “Чтобы бомбу не подложили”. Чувствовалось, что между властью и населением существовал напряжёметр…
До сих пор помню названия пивных, куда мы ходили, – “Шнекутис” и “Рамбинас”, у меня даже до сих пор остались картонные подставки под кружки с эмблемами этих заведений. Внутри было уютно, интерьеры клево оформлены и еда не совковая, ну и поверх всего несколько сортов холодного пива – дикий запад, да и только.
Перед отъездом в Москву мы шумно обсуждали что-то, а серёгина, недавно купленная в магазине “Лейпциг”, Елгита плашмя лежала на кровати. Не то кто-то толкнул Сергея, не то он сам неудобно повернулся, но в следующий момент Дюжиков со всего размаха сел на свою гитару и гриф отломился как-то наискось. Шум и веселье моментально превратились в траурно гнетущую тишину, и Серега чуть не заплакал, Юра же Малков взял разломанные куски и сказал, что все это фигня и что эпоксидкой склеим так – никто и не заметит. Гитару действительно склеили и на всякий случай продали, и никто не заметил, как и обещал Малков.
Но к моменту поездки в Каунас предприимчивые рукоделы Сэм и Кролик уже организовали производство самопальных электрогитар у себя на заводе. Я паял схемы внутри в обмен на их услуги, так как в гитарной электронике они рубили слабо. Гитары были вполне ничего особенного и по качеству могли сойти за товар “из соцстран”. Мы взяли с собой в Каунас штуки три на продажу. К нашему удивлению все три ушли в один день, и мы наварили рублей по пятьдесят на каждой.
В конце ноября 1968 года нам удалось выступить на ТВ в программе «Космос». Мы сыграли свою инструменталку, спеть нам не дали, сославшись на незалитованность нашего материала на русском, а о пении по-английски и речи быть не могло. Также в радиопередачах для молодежи иногда стало упоминаться название “Скифы”, и не иначе как самодеятельный студенческий молодежный ансамбль, никакого рока и впомине!
ДЖЕМЕТЕ-1969
Лето 69-го прославилось, по крайней мере, двумя событиями мирового масштаба – высадкой американцев на Луну и апофеозом группового рока и хипизма – Вудстоком.
Это лето Скифы провели в летнем студенческом лагере МГУ под Анапой, в Джемете. Все жили в больших военных палатках, а нам в качестве привилегии был предоставлен большой сарай со щелями между досками в палец толщиной, в котором днями мы много репетировали, гремя на весь лагерь.
Халтур помимо выступлений в лагере было немного, но иногда нам везло и “мелочишка на винчишко” у нас обычно водилась, а тут нам подфартило – предложили играть концерт в летнем театре в Анапе. Все билеты были распроданы, и мы начали. Минут через 15 в динамиках что-то зашкворчало и звук исчез. Витя Кеда прямо на сцене туловищем залез в наш чудо-микшер, так что зрителям была видна только его задница.
Я уже в третий раз объявил, что “по техническим причинам просим подождать еще 10 минут”, когда подвыпивший мужик в тюбетейке, искусно сложенной из газеты, заорал: “Бородатый аферист, верни деньги!”, и в зале стали подхватывать: ” Верни деньги!” К счастью, в динамиках захрустело и завыло, и, перекрывая возгласы из толпы, мы схватили гитары и заорали какой-то рокешник. Толпа сменила гнев на милость.
Вспоминается и другой случай. Мы целой компанией гуляли по центру Анапы, когда к нам подошел молодой подвыпивший милиционер и обратился к Дюжикову с вопросом: “Ну фиг ли ты патлы-то отпустил?”, на что Дюжиков, будучи в душе повстанцем на бытовом уровне, вполне резонно ответил что то вроде: “А твое-то какое дело?”. Подвыпивший милиционер, по-видимому, сразу же учуял что, во-первых, наглец не из местных, во-вторых, по виду явно классовый враг и, в-третьих, возмездие возможно, так как наглец был беззащитен.
Милиционер крепко схватил Серегу за руку выше локтя и потащил в отделение, которое находилось совсем поблизости, дверь захлопнулась и Дюжиков пропал в его недрах. Мы на какое-то время остолбенели, и только через несколько минут я, постучав в дверь, зашел без приглашения с намерением начать гнать какую-нибудь туфту типа “мы, московские студенты по путевке ЦК ВЛКСМ, под знаменем марксизма-ленинизма, здесь в вашем историческом городе, по приглашению исполкома и т.д. и т.п.”, но не тут то было – у дальней стены на стуле сидел побелевший от страха Дюжиков, два мента держали его за плечи, а у того, который его задержал, в руках были ножницы и он приговаривал: “Щас я тебе покажу, какое мне дело”, и в этот момент меня кто-то с треском вытолкнул за дверь. Дюжикова собирались обкорнать под полу-бокс.
Дело выглядело кисло. К счастью, неподалеку пил пиво мой знакомый с вечернего отделения юрфака МГУ, где я учился на дневном, он работал шофером у какой-то шишки в МВД и являлся обладателем красной корочки этого заведения, звали его Костя, и был он типа “Остап Бендер”.
Мы кинулись к Косте, Костя, не допив, кинулся к двери, постучал – его послали, тогда он плечом сильно надавил и вставил ногу в образовавшуюся щель, а потом, вынув из кармана заветную корочку, просунул ее рукой в пространство между косяком и дверью. Стороживший дверь, увидев на красной коже тисненные золотом буквы “МВД”, крикнул своим сослуживцам: “Эй, ребята, постойте!” и впустил Костю.
Нетронутый Дюжиков вышел минуты через три, еще через три высунулся Костя и сказал: “Три бутылки водки и закуску – быстро!”. Мы мигом слетали и все передали Косте, а он сказал: “Ждите!”. Мы ждали около часа, и подвыпивший Костя вышел как Наполеон – он все уладил, и мы пошли отмечать его успех.
БАУМАНКА, ЗАПИСИ МАГНИТОАЛЬБОМА
Это был, пожалуй, заключительный период “свободных Скифов”. В 69-м Юра Малков стал отходить от дел и больше времени уделять семье, а халтуры нам стал доставать Рубен, занимавшийся организационными вопросами в группе из Бауманки – “Красные дьяволята”. Мы стали репетировать в клубе Бауманского института, а там, в радиорубке стоял большой двухдорожечный магнитофон “МАГ”. Так как у нас все микрофоны и гитары шли через наш пульт-луноход, то однажды мы взяли выход с пульта и записали на этот магнитофон, и получилось довольно-таки ничего. С этим МАГом можно было делать одно наложение, или овердаб, так что мы могли писать инструменты на одну дорожку, а потом накладывать голоса на другую, собственно говоря, как это и делалось тогда в официальных студиях в Москве.
Как раз в это время мы репетировали отделение из своих песен на русском, и к работе было выбрано штук двенадцать. После этой пробной записи сама собой пришла идея все песни записать и просто раздавать знакомым переписывать, ведь барды во главе с Окуджавой и Высоцким таким путем уже окучили весь Союз.
Итак, в 1969 году мы решили попробовать путь эдакого СамМузИздата, который через несколько лет приобрел форму “Магнитоальбома”. Месяца два мы записывали инструментальные фонограммы и уже начали писать вокал наложением, когда что-то произошло и помешало нам закончить все 12 песен, однако остались три и начало четвертой, конец которой кто-то из нас случайно по пьянке стер (1.”Годы как птицы”, 2.”Я иду навстречу ветру”, 3,”Отпусти меня” и вступление к “Кто-то сказал”). Остались и фонограммы без вокала как напоминание о том времени, а может, как упрек.
ЕРЕВАН
Рафик Мкртчан устраивал рок-фестивали в ереванском дворце спорта раз в год начиная с 1969 и по 1972. В 1970 (69?) мы поехали туда выступать как Скифы, однако из Скифов были только мы с Дегтяревым, к нам присоединились Градский и Полонский, Дюжиков сдавал экзамены и поехать не мог. У нас была шкура кошачьего меха – подкладка, выдранная из моего старого пальто, Витя надевал ее, и, когда мы выходили на сцену, народ сначала столбенел. На Градском был какой-то старый генеральский китель, а на мне – белый китель морского офицера. По тем хиповым временам мы выглядели круто!
Играли мы там какую-то модную фирму, и я пел две-три свои песни, которые мы играли в Скифах.
ВЕТРЫ ПЕРЕМЕН, ОРФЕЙ, СКОМОРОХИ
Среди нашей тусовки у нас тоже были кумиры. Саша Лерман с “Ветрами перемен”, Леня Бергер с “Орфеями”, Саша Градский и Юра Фокин со “Скоморохами”. Мы в большей или меньшей степени на них торчали, и в большей или меньшей степени они влияли на нас.
Саша Лерман – поразительного таланта песнописец, певец, фронтмэн и тонкий музыкант.
Леня Бергер – певец, который владел голосом как инструментом, музыкантище.
Градский – ярко выраженный, самодостаточный фронтмэн с уникальным голосом.
Юра Фокин – это игра на барабанах, доведенная до искусства, мастер.
На меня произвело сильное впечатление выступление “Скоморохов” в составе Градского, Лермана, Фокина и Буйнова в кафе “Синяя Птица” где-то в районе 69-70-го. На этом выступлении фронтмэнов у них не было, они воспринимались как группа, и звучало у них мастерски круто. Серегей Дюжиков не упомянут до сих пор лишь только потому, что повествование ведется как бы от лица Скифов, хотя он занимал видное место среди вышеупомянутых “кумиров”.
Без пафоса и понтов хочу сказать, что я благодарен судьбе, которая свела меня с этими людьми и дала возможность общаться и временами жить бок обок с ними, а самое главное – в творчестве соприкасаться с их талантом.
Не люди, не технологии, не обстоятельства сделали их звездами – они звезды от Бога.
ВСЕ ВТРОЕМ В ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ
Летом 1970-го нам всем троим предложили играть в ВИА «Голубые Гитары», ну и там мы проработали до 1975 года.
Но это уже другая история…
Для Специального радио
Январь 2006
