“Аквариум”, “Странные Игры”, АВИА, “Мануфактура”, “Джунгли”, “Популярная Механика”, “ЧиЖ & Со”, “Тамбурин”, “Пикник”, “Объект Насмешек”, а еще “Стандарт”, “Восток-1”, “Зарок”, “BRAIN DRAIN”, “Клуб кавалера Глюка” – во всех этих питерских группах успел переиграть Александр Кондрашкин за свою недолгую жизнь. Да что – переиграл, он реально был основателем большинства из них. Человек очень скромный, непритязательный, Александр до сих пор так и не удостоился ни одной статьи о своем творчестве от питерских журналистов, хотя многократно признавался лучшим барабанщиком многих рок-фестивалей.
Я впервые услышал о Саше еще в 1982. Ленинградский философ импровизационной музыки Ефим Семенович Барбан, с которым меня познакомил Курехин, сообщил, что в СССР есть музыкант, исповедующий принципы неидиоматической свободной импровизации – смоленский виолончелист Владислав Макаров, и что играет он преимущественно с каким-то ленинградским барабанщиком. Связать меня с этим барабанщиком Барбан не смог или не захотел, но через Макарова я в конце концов на него вышел, написал ему письмо. Кондрашкин ответил и пригласил в гости. Я приехал в очередную командировку в Ленинград и остановился у него дома. В восьмидесятые я работал инженером в Институте Авиационных Материалов и нередко наведывался в Ленинград в приборный центр “Буревестник”. Начальство в ВИАМе и в “Буревестнике” знало о моих музыкальных занятиях и им не препятствовало, охотно оформляя мне командировки перед очередными “Поп-Механиками”. Сергей Курехин тоже старался подгадать какой-нибудь совместный концерт под мой приезд в Ленинград. Анатолий Вапиров тогда попал в тюрьму, и Курехину нужен был солирующий саксофонист.
Кондрашкин жил в однокомнатной квартире в крупнопанельном доме на проспекте Энергетиков, неподалеку – в двух автобусных остановках, кажется, от квартиры главного организатора всех новоджазовых мероприятий в Ленинграде Алика Кана. Жилище Кондрашкина было совершенно пусто, за исключением кровати, ударной установки и раскладушки для случайных гостей. Интересно, согласно воспоминаниям очевидцев, примерно также жил барабанщик Джона Колтрейна Элвин Джонс. Стены Квартиры Кондрашкина были обклеены упаковками от яиц и соломкой – для звукоизоляции от соседей. Непосредственно под квартирой Кондрашкина был ЖЭК или что-то в этом роде, в общем какое-то нежилое помещение. Поэтому он, ничего не боясь, барабанил целыми днями на своей установке. Алик Кан снабжал его записями новинок современной музыки – переписывая пластинки на кассеты, которые Саша прослушивал на своем специальном кассетнике с регулируемой скоростью воспроизведения, анализировал партии ударных. Записи рок-ин-оппозишн поставлял ему из Риги Николай Судник, впоследствии основавший там вместе с Валерием Дудкиным группу ЗГА.
Мы с Сашей были ровесниками, очень быстро подружились и начали выступать вместе – дуэтом. Играли совершенно бесплатно на самых разных площадках, в заброшенных домах, жители которых были уже выселены, в таких как бы сквотах. Играли в музыкальном училище им. Римского-Корсакова, которое закончил Саша, играли в “Молекулярном Кафе” какого-то академического института высокомолекулярных соединений, в Институте Культуры, даже выступали в Твери – в музыкальном училище. Во время одной из моих командировок в Ленинград мне позвонил Сергей Курехин и сообщил, что Владимир Фейертаг предложил ему сольный концерт в зале у Финляндского вокзала, но он не хочет играть без меня. Я сказал, что не хочу играть без Кондрашкина. Тогда Курехин добавил, что уравновесит Кондрашкина Борей Гребенщиковым. Я поинтересовался, а что последний будет делать на этом концерте? Курехин ответил, что будет пилить напильником фирменные струны своего белого стратокастера. Курехин одолжил для меня альтушку у Пятраса Вишняускаса, который играл с Вячеславом Ганелиным в первом отделении. Концерт получился не слишком удачным – мы с Кондрашкиным тянули в одну сторону, Курехин – в другую, прилетевший из Вологды на самолете к самому концерту Гребенщиков усердно пилил и в конце концов перепилил струны своего многострадального стратокастера. Мы с Курехиным разругались… На некоторое время…
В начале восьмидесятых и Курехин, и Кондрашкин пытались использовать энергию и популярность, нет, правильнее в другом порядке – популярность и энергию лениградского рока для реализации своих музыкальных идей. Курехин в конце концов бросил “Аквариум”, а до этого “Большой Железный Колокол” и “Санкт-Петербург”, и сосредоточился на собственных проектах – Crazy Music Orchestra и произошедшей из него Большой “Поп-Механике”.
Кондрашкин, занимавшийся поначалу больше джазом и по слухам даже игравший с Давидом Голощекиным, не возглавлял единолично собственного проекта, но пытался реформировать питерский рок изнутри, музыкально. Не случайно, что Курехин и Кондрашкин сотрудничали…
И в быту Кондрашкин во всяком случае в то время, когда мы интенсивно общались, очень отличался от питерской богемы. Можно сказать, что на фоне своих собратьев по цеху рок-музыкантов он представал каким-то инопланетянином. Саша не пил, не употреблял никаких наркотических веществ. Занимался физкультурой, бегал по утрам кроссы по окружающей местности. Питался луком с постным маслом и черным хлебом. Работал он тогда киномехаником в расположенном поблизости кинотеатре, кажется имел за это жилплощадь. Телефона у него дома не было, во всяком случае в период моего у него гостевания, и поэтому связь с ним была односторонняя, что приводило иногда к курьезам.
Не рассчитывая на какое-либо признание для нашей музыки в отечестве, по совету Курехина, диск которого “Пути Свободы” вышел на “Leo Records”, мы решили с Кондрашкиным сделать демонстрационную запись дуэта и послать ее Леониду Фейгину в Лондон. По закону подлости, как только мы с помощью портостудии и стереомикрофона начали это осуществлять у Саши дома, после первой же часовой сессии в дверь позвонили. Оказалось, это Витя Сологуб, Сергей Курехин и Владимир Булучевский заявились с портвейном и рыбой. Я поинтересовался, что это за килька? Курехин ответил, что за такое оскорбление морду бьют! Это корюшка! После портвейна компания объяснила цель приезда – решено было Владимира Булучевского постричь силами парикмахера-любителя Вити Сологуба. Булучевский разделся по пояс и после стрижки пришел в какое-то неадекватное состояние сознания, поглядев на свою новую прическу в зеркало, возомнил себя морским пехотинцем США, выбежал полуголый на улицу, перевернул цистерну из-под кваса и назад так и не вернулся. Говорят, что он познакомился на улице с девушкой и остался жить в ее квартире. Оставался там недели две. Булучевский был любимым персонажем Курехина до знакомства последнего с гитаристом группы “Кино” Юрием Каспаряном. Сделанную до прихода веселой компании запись мы отправили в Англию Леониду Фейгину, который издавал пластинки нового советского джаза на своей Leo Records.
Вторую неконцертную, скажем так, запись мы сделали в Москве – на базе группы “ДК” с ее ударной установкой и со звукорежиссером “ДК” Валентином – на катушечный AKAI. В записи должен был участвовать помимо ныне проживающего в Нью-Йорке под именем Arkady P. Freeman Аркадия Кириченко также двоюродный брат Курехина – пианист Артем Блох. Однако Блох без объяснения причин не явился на запись – он исчез! Появился лишь 3 года спустя, после отсидки в тюрьме “за воровство” и вскоре эмигрировал в Израиль. Блох торчал на каких-то наркотиках и возможно был под колпаком у компетентных органов. Запись трио Кондрашкин (перкуссия) – Кириченко (туба) – Летов (саксофоны, пикколо-флейта, бас-кларнет) – также отправили Леониду Фейгину. В ответ Фейгин, которому наши записи очень не понравились, попросил Алика Кана больше “такого …” ему не присылать. Печально, что Леонид Фейгин записи нам не вернул, письма мои оставил без ответа, и даже качественной копии от этих записей не осталось. От первой – сохранилась копия на катушке (скорость 9 см/с), которую я попробовал отреставрировать и включить в CD-R памяти Александра Кондрашкина, куда вошли и записи дуэта Макаров-Кондрашкин.
Влад Макаров пробовал записываться с Александром где-то у Тропилло в начале 80-х и в конце концов ему удалось протолкнуть эту запись на Leo Recods – совсем недавно, уже после смерти Саши. Сохранилось также несколько концертных записей неблестящего качества – с разных выступлений трио и квартета с Аксеновым тех же времен, одну из которых я попробовал издать на CD-R.
Примерно через год после моего знакомства с Кондрашкиным в Ленинград приехал Макаров, и мы втроем сделали тур Ленинград – Москва – Смоленск – Рига – Ленинград. В Ленинграде играли в клубе Юсфина, на квартирниках, Сергей Хренов и Алик Кан организовали нам концерт на Петра Лаврова, в Смоленске и Риге к нам присоединился рижский саксофонист и тромбонист Александр Аксенов (“Атональный синдром”). Летом 1984 мы втроем (Кондрашкин, Макаров и я) выступили впервые в жизни на международном джазовом фестивале в Риге “Vasaras Ritmi” (“Ритмы Лета”) – одном из крупнейших в СССР. Кондрашкина привлекала свободная импровизация, как возможность максимально и в новом качестве реализовать свой инструмент (добавлю, что это же привлекало тогда и московского валторниста Аркадия Шилклопера – в ТРИ”О”).
После этого совместные выступления в импровизационных проектах у нас как-то пошли на убыль. Саша стал тяготиться свободной импровизационной музыкой, которая не приносила ни славы, ни денег. Концепция свободной неидиоматической импровизации отнюдь не была обречена на успех или даже внимание сколько-нибудь широкого круга публики, до популярности полистилистики трио Ганелина было далеко, как до Луны. Алик Кан предложил нам попробовать в трио вместо Макарова басиста Александра Титова, с которым Кондрашкин играл в “Аквариуме”. Об этом прознала Марьяна Цой и наехала на нас – мол, “Кино” потребует от Титова напряжения всех сил, тем более, что ему и так придется совмещать “Кино” с “Аквариумом”. В общем, это проект не сложился. Кондрашкин задумал попробовать в качестве басиста Арбузова из “Мануфактуры”, с которой они опередили “Аквариум” на фестивале Ленинградского Рок-клуба. Однако группу вскоре забрали в армию, а Арбузов умер от цирроза печени.
Мы с Кириченко организовали в Москве ансамбль интуитивной музыки “ТРИ”О” – и я стал значительно реже ездить в Ленинград, так как у меня появилась возможность реализовывать свои идеи в Москве, Прибалтике. Вышел из тюрьмы Анатолий Вапиров – и до отъезда его в Болгарию на ПМЖ мое место в проектах с Курехиным оказалось занято. Соответственно стало меньше поводов для поездок в Ленинград.
Точкой стало выступление в помещении на Чернышевского, выделенном тогдашним КГБ для театральных экспериментов узкому кругу ленинградских нонконформистов. Алик Кан организовал выступление трио Кондрашкин – Макаров – Летов в основном для присутствовавшего Вячеслава Ганелина. Тихомиров притащил для Макарова свой контрабас. Но Кондрашкин просто не явился. Это был финал.
Как следует мы с Кондрашкиным смогли поговорить и обсудить все это лишь в 1988 в Финляндии, где я оказался вместе с Курехиным, Тихомировым и Каспаряном на фестивале советского авангардного искусства в Иматре. Для Курехина, равно как и для меня это был первый зарубежный выезд. Очень показательно, что на “Поп-Механику”, устроенную Курехиным в Финляндии, Сергей не пригласил в отсутствии Кондрашкина никого из ленинградских барабанщиков. Кондрашкин же был занят на фестивале в составе группы АВИА.
После прекращения Кондрашкиным занятий свободной импровизационной музыкой, как таковой, мы, тем не менее, всё еще продолжали вместе играть в курехинских”Поп-Механиках”. Самая первая “Популярная Механика” (Большая) состоялась в Москве – в ДК Москворечье, в апреле 1984, на следующий день – Малая в подвале клуба общежития МИФИ. Там впервые реализовалась музыкальная концепция “Поп-Меха”, основанная на четком груве ритм-секции “Странных Игр” – Кондрашкин и братья Сологубы.
В составе “Поп-Механик”, Больших и Малых (Малая – это Курехин, ритм-секция и я + Африка и иногда Тимур Новиков) мы проиграли вместе аж до 93-го года. Во время пребывания “Популярной Механики” на днях Санкт-Петербурга в Нанте в октябре 1991 года, на банкете у мэра я заметил под ногами ползающего по холодному мраморному полу ребенка, – это оказалось очередное дитя Кондрашкина, на сей раз от французской жены, кажется уже третьей по счету, но не последней. Там же, в Нанте многостаночник Кондрашкин, игравший почти во всех мыслимых, известных и неизвестных ленинградских группах, попросил меня подменить его в пиротехническом шоу “Катастрофа”, которое давали “Лицедеи минус четыре” на открытом воздухе, – на время его халтуры (выездного концерта за отдельную плату) с одной из групп. Лицедеям я понравился, тем более, что по заказу продюсеров фестиваля в Шалон-сюр-Сон мое выступление с Лицедеями оказалось за снято на видео-промо. В итоге в Шалон я поехал вместо Кондрашкина. Перед поездкой в Шалон, весной 1992 “Лицедеи минус четыре” связались со мной и опять попросили подменить Кондрашкина – который на сей раз находился в Шотландии у своей новой жены и не мог получить визу во Францию (Шенген еще не ввели). Впрочем, я тогда тоже не смог преодолеть французскую бюрократию, самую непреодолимую бюрократию в мире, несмотря на то, что работал по контракту в Италии и имел рабочую визу с правом работы во всем Европейском Сообществе.
В 1991-1992 гг. я пробовал организовывать концерты новоджазовой и более того – непопсовой музыки (и не только музыки, выступления Д.А.Пригова, например) в клубе “Бункер”. Тогда это было вовсе не предприятие общественного питания на Тверской, а один из немногих клубов для альтернативного искусства неподалеку от метро Рижская. Удалось пригласить туда Кондрашкина с одним из его последних нетрадиционных проектов – Toys & Noys с Валерием Дудкиным (гитара), перебравшимся, как и Николай Судник из Риги в Петербург, и с западноберлинским саксофонистом Томасом Боргманном.
А в последний раз мы встретились и играли вместе в Берлине – в составе сводного оркестра в 1994 году на фестивале импровизационной музыки – вместе с Борисом Райскиным, Томасом Боргманном, Борой Бергманом (США) и др. Я помню, что там Кондрашкин играл в паре с московским барабанщиком Михаилом Жуковым. Саша почему-то бил по барабанам не палочками, а голыми руками и разбил руки в кровь. Заметил я тогда его какое-то взвинченное состояние.
Вот такая 10-летняя история совместных выступлений.
Барабанщика Кондрашкина можно узнать на записях прежде всего по хлесткому, характерному удару. По жизнеощущению он был скорее панк или скинхэд, чем хиппи или рокер. Саша очень разнообразил свою ударную установку, включив в нее велосипедное колесо, консервные банки (задолго до Сергея Загния), велосипедные звонки и звонки от старых будильников, электролампы, мятые особым образом тарелки, металлические листы, какие-то металлические детали. Саше свойственен был более широкий охват музыки для ударных – особо большое влияние на него оказала буддийская музыка – от японской музыки гагаку до тибетской. Среди музыкантов, оказавших на него влияние, он упоминал трубача Вячеслава Гайворонского, виолончелиста Владислава Макарова и барабанщика Владимира Тарасова. Помимо удара можно отметить еще и эффект пинг-понг: эффект подпрыгивающего мячика, когда удары ускоряются, переходя в дробь. Впрочем, инструментарий для него не был самым главным, определяющим средством – мне помнится, что иногда мы играли дуэтом, в котором Кондрашкин не использовал установку вовсе – только малый барабан и звонки. Начиная с “Джунглей” он стал располагать ударную установку не по центру сцены – сзади, а сбоку, лицом к другим музыкантам. Связано это было с тем, что он пытался вывести ударные из чистой функциональности метронома, сделать их не подкладкой, а мелодическим, равноправным инструментом, на равных взаимодействующих с другими.
Мне представляется, что успех и неуспех, трагическая судьба Кондрашкина обусловлены тем, что у него было более широкое видение музыки, перспектива. Музыка его не сводилась к имитации какого-то стиля, как это имеет место у большинства питерских групп до сих пор. Исключительность Кондрашкина в ленинградском роке состояла в том, что кроме него, по существу, никто играть на барабанах не умел. Никто к этому творчески не относился. Поэтому почти нет отзывов о его игре. По сути, все упоминания лучшего рок-барабанщика ленинградско-питерского рока, переигравшего в дюжине групп и стоявшего у истоков всего мало-мальски интересного и заметного в музыке этого города, сводятся к тупоумным, саморазоблачительным псевдовоспоминаниям-доносам Старцева, перечню групп и альбомов, абзаца в статье Кушнира о “Странных Играх” в Fuzz’e (лаконичного и верного в деталях), да интервью, видимо, Бурлаки, опубликованному в самиздатском РОКСИ еще в 1985 году! (РОКСИ +10 сентябрь-декабрь 1985 г. – подписано Б.Бурых).
В преамбуле интервьюером было подмечено, что “Кондрашкин – музыкант, а потому писать о нем непросто. Непросто потому, что рок-журналистика в наших облачных краях…”
Ленинградская рок-критика и джаз-критика – это прежде всего, как правило, полнейшая некомпетентность в вопросах музыки. Люди, которые пишут – не знают, что можно вообще сказать об игре барабанщика кроме того, хорошо или плохо его было слышно, на что обращает внимание сам Кондрашкин в интервью. Удалось обнаружить всего два упоминания манеры его игры. Сева Новгородцев в “рок-посевах” вспомнил о хлестком ударе, да Бурлака (вот кому спасибо!) об отказе Кондрашкина от имитации драм-машины. Если посмотреть на ленинградско-петербуржскую ситуацию шире, то нельзя не согласиться с Мариной Колдобской (ХЖ), которая пишет об отсутствии у ленинградского художественного андерграунда критики, об отсутствии его самоопределения, обоснования собственной позиции, формулирования принципов, вербальной составляющей.
У меня вообще создалось впечатление, что для питерских пишущих о современном искусстве людей имеет место писание не на основе собственного экзистенциального опыта, а только на основе свидетельств зарубежных авторитетов – слова-слова-слова теперь модных французов-постструктуралистов или сбор компромата на современников с закосом под Селина/Жана Жене… Впрочем, в целом эта несамостоятельность и неоригинальность соответствует подражательности, вторичности ленинградского рока – рока, в котором музыкальная составляющая была сведена к минимуму – лишь как модная обертка для текста, тоже не всегда своего собственного.
Собирая информацию о покойном Кондрашкине, я почувствовал себя тяжело и очень дискомфортно. Тяжелая атмосфера в Питере… Информации мало, и возможно, информация кем-то изъята… Как иначе можно объяснить замалчивание истории, что случилась с Кондрашкиным в 1995? Исчезновение материалов о нем – барабанщике дюжины известнейших групп, неоднократно признававшемся лучшим – из архива ленинградского рок-клуба?
Согласно некоторым полунамекам-полусвидетельствам в 1995 году Саша отправился на гастроли в Германию (по другим источникам – в Голландию) с группой “Клуб кавалера Глюка”. Несколько слов об этой таинственной группе: Ее основал уборщик студии грамзаписи “Мелодия”, одновременно певчий в церковном хоре и композитор-самоучка Евгений Пуссер. В название группы была положена легенда о неком Клубе Кавалера Глюка, существовавшем 150 лет назад в Берлине, занимавшемся всякой всячиной, в том числе и поисками волшебного звука. Пуссер уверял всех, что Клуб существует до сих пор, хотя его члены разбросаны по всему миру и не всегда знают друг о друге. Участники Клуба именовали себя “религиозными поэтами, философами и музыкантами”. Выехав с “Клубом кавалера Глюка” на гастроли в Европу и находясь в Германии, по словам Влада Макарова – в Берлине, Кондрашкин был жестоко избит и найден сброшенным с виадука с тяжелыми переломами конечностей и позвоночника, c сотрясением мозга. Находился на излечении около полугода в германском госпитале. Леня Федоров в одном из интервью сообщает, что “Аукцыон” давал концерт в Аахене, чтобы собрать деньги на питание жене Кондрашкина, которая приезжала выхаживать его. По возвращении в Петербург в себя Кондрашкин так и не пришел, музыку оставил, начал пить. Вот что пишет мне в письме о последнем периоде жизни Кондрашкина Влад Макаров: “О Кондрашкине – я слышал разные версии – что сбросили панки в Берлине с моста, что-то еще. Последняя моя встреча с ним была на СКИФе – он постоянно пил – ночевал у меня в номере – с трудом со мной общался – кажется он с трудом представлял с кем имел дело – было жуткое впечатление от этого – это был другой человек – говорят он и умер от передозировки алкоголя…” Александр Кондрашкин скончался от инсульта 9 июля 1999 года – три года спустя смерти Сергея Курехина, день в день.
Темная история. Мне трудно представить себе, что Кондрашкина вообще кто-то мог избить, тем более трусливая немецкая молодежь. Однажды, помнится мы играли на Петра Лаврова и разгружая машину, Саша оставил на тротуаре чемодан с металлическими ударными. Я засомневался, не уведут ли чемоданчик в темноте, пока мы будем носить саксофоны и барабаны внутрь помещения. Саша но шутя предложил мне попробовать оторвать его от земли. Я едва смог чуть приподнять его… Что случилось с Кондрашкиным в Германии, почему он оказался один в госпитале? Почему он не смог оправиться от этой травмы? Почему о лучшем барабанщике ленинградского/петербуржского рока почти не осталось никакой информации? Загадка…
В 80-х Кондрашкин играл во всех оппозиционных господствующей линии питерского рока “Боб-Цой-Майк” (как это выговаривал москвич Василий Шумов) группах – в “Странных играх”, “Мануфактуре”, “Джунглях” и др. Все эти группы почему-то долго не просуществовали. После своего кратковременного успеха их или в армию призывали, или их лидеры умирали при туманных обстоятельствах, или зачем-то уезжали за рубеж. Да и те, кто приближался близко к “Аквариуму”…
И вот еще – поиск имени Кондрашкин на английском – Kondrashkin – дает неожиданный результат. Сотни ссылок на мистические сайты, посвященные летающим тарелкам, инопланетянам, Нострадамусу и магии. Group-K, где “K” расшифровывается как “Kondrashkin”, – почему-то означает в этой литературе особую рассу гуманоидов-инопланетян…
Для Специального радио
