Наступил 1989 год. К тому времени в наш состав влился новый барабанщик Юра Кораблёв из группы “Аутодафе” вслед за басистом Андреем Лукиным, перешедшим к нам незадолго до описываемых событий. Всё это время мы болтались по городам и весям, играя нашу, порядком поднадоевшую уже программу, и чувствовал я: заездились мы, замотались… хотелось новых каких-то происшествий.
С момента записи последнего альбома прошло уже четыре года. Новый материал естественно поднакопился, и его было уже достаточно, чтобы приступить к новой записи. К тому же фактически утвердился лучший во все время, как я сейчас понимаю, состав “Облачного Края”, самый сильный и полноценный – пять человек. В этом составе мы и стали потихонечку в Архангельске репетировать новый материал. Точки своей, студии в Архангельске мы не имели, поэтому работали где могли.
Сказать, что “мы придумали альбом и поехали его записывать” было бы неправильно – основная работа над аранжировками всегда велась в студии – непосредственно при записи – однако новый материал уже принимал форму – она уже округлилась и с каждым днем становилась более выпуклой и просилась уже на магнитную ленту. Я позвонил в Ленинград и доложил Андрею Тропилло о наличии новых песен.
– “Ну наконец-то” – только и молвил он – “приезжайте скорее!”
Тропилло осваивал новое помещение на Большом проспекте Петроградской стороны, принадлежащее Институту психоанализа – есть и такой в Питере – уж не знаю, какими правдами и неправдами это Андрею удалось, сто пятьдесят квадратных метров под самым чердаком на четвёртом этаже – для студии это было “выше крыши”. Только не всё к тому времени там было до конца оборудовано, но Андрей предложил опробовать именно нам, и мы отправились в путь без колебаний.
Приехали вчетвером, без Рауткина – предполагалось вызвать его с Украины непосредственно для записи вокала, уже ближе к делу. Студия и впрямь оказалась совсем не готова к работе: к пульту был подключён один единственный стереомагнитофон, а многоканалка AMPEX, сердце студии на протяжении последующих десяти лет, одиноко стояла в сторонке, замотанная в транспортировочный полиэтилен. Мы попробовали что-то записать, показали материал – совершенно сырые наброски – и отправились домой, думать дальше…
Андрей, к тому времени, стал директором ленинградского филиала фирмы “Мелодия”. Его единогласно выбрал на эту должность творческий коллектив легендарной корпорации, с целью выведения “империи” из кромешной экономической астмы в светлое демократическое будущее. Никто ведь Кобзона и Магомаева уже не покупал, и Андрей принял решение выпустить все легендарные пластинки легендарных групп с абсолютно новыми оформлениями: Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple… нам тоже досталось! Но, будем по порядку. Студия на Петроградской совершенно была не готова, но это было к лучшему
Большая студия Мелодии, на основе самого новейшего оборудования на тот момент, занимала здание Лютеранской церкви. Аналоговый комплекс с двумя 2х и одним 24х канальным магнитофоном “Studier” и 48-канальным пультом вкупе с огромным церковным залом – всё это нас ждало, помигивая своими светодиодами.
Да еще видеть как переживает владелец, просит: “ты только осторожней пожалуйста, знаешь сколько он стоит… и примочки когда будешь тыкать ногой, смотри – осторожно, как бы чего не вышло…” Но как можно играть на гитаре осторожно? Можно, конечно, если фламенко играешь на нейлоне, реггей можно играть осторожно, но не рок и уж конечно же, не тяжёлый рок. Насмешка какая-то, а не работа. И взял я с собой свой “Урал” и свою, самопаяную лично мной, гитарную примочку… это оборудование я мог гнуть и мять как угодно – ему всё было нипочем…
Андрей Лукин тогда владел чешской гитарой “IRIS-Bass” – неплохой печаткой Фендера – можно было приступать к работе. Барабаны на студии стояли, и всё вроде ничего, только бочка уж больно эстрадная. Выручил Игорь Доценко – они как раз с “ДДТ” только что возвратились из Германии и отдыхали. Позвонили и поехали к нему с Кораблёвым, пьяные. Еще летя в самолёте мы натрескались хорошо: летим мы летим, складываем бутылочки под сидением. Пока самолёт летел ровно – никто этого не замечал. Нас четверо, лететь час двадцать – выпили мы бутылок шесть. Когда самолет накренился, лавируя меж облаков и заходя на посадку с подветренной стороны, тут все наши бутылочки и покатились прямо вперёд. Все потом перешагивали через них, покидая самолёт. На такой кочерге мы были всё дни, к Доценко отправились с жуткого отходняка и выглядели совсем неважно.
“Да-аа” – только и молвил Игорь, открыв нам дверь – “ну ничего, сейчас я вам помогу.”
“Нет – нет” – заволновались мы, – “нам нельзя, у нас запись сейчас”. – “Это совсем не то, о чем вы подумали, бродяги! Сейчас я вам покажу чудо! Проклятые капиталисты – ну надо же выдумать такое” – с этими словами Игорь извлёк два пакетика заморского снадобья “Алкозельцер”, нами досель не виданного. Берет два стакана, наливает водички… бульк – и две шайбы затанцевали на поверхности воды, салютуя крупными углекислыми пузырями. Мы смотрим на это как чукчи – быстрорастворимые таблетки видели впервые, махнули со страха не глядя и ждём, когда поможет… а чем аспирин с лимонной кислотой может помочь таким людям как мы, в таком состоянии, как нашем… взяли бочку, и поплелись в церковь святой Екатерины. Юра собрал установку, Лукич настроил бас…
Записывал нас Юрий Морозов, ныне покойный. Он был лоялен к нам, ибо сам был другом Андрея Тропилло много лет. Умиротворённо взирал он на батарею из принесённых нами алкогольных напитков – ну что с нами поделать… а деньги у нас были: Тропилло, вдобавок к гостинице, вырубил нам суточные – нам давали их каждый день. А мы покупали на них вино и приносили его с собой на запись. Запишем трек – обмоем. Еще слой – еще обмоем. А смена записи не так уж и длинна – четыре часа всего. Мы достаточно быстро записали всю ритм-секцию и Кораблев успешно отстучал все самые трудные моменты.
Заглавный трек “Свободы захотели” – как бы от лица генерала Макашова – была такая одиозная фигура в те годы. На фоне остальных песен она выглядела простой, как трусы по руб-семнадцать. Я думал, что эту песню мы оставим напоследок и сходу запишем, но не тут то было. Кораблев, игравший сложнейшие пируэты просто отменно, споткнулся на самом, как думалось, простом, самом элементарном. Есть люди, которые на концертах или в непринуждённой обстановке показывают отменный результат, а стоит им выйти на камеру или услышать сигнал “мотор!” – впадают в ступор. Так случилось с Юрой: до середины дойдет – остановится. Пишем заново – опять остановка на том же самом месте. Мы начинаем его всячески укорять по громкой связи – типа, ну что же ты, Юра?.. Во время записи нельзя повышать голос на музыканта – это надолго выбивает его из творческой колеи – малейший окрик во время работы способен кардинально “свести на нет” любые стаpaноя. Надо всегда как можно спокойнее объяснять, в чем его ошибка, и тихо-тихо-тихо… но мы доходим до проклятого места и после точки, он никак не может подхватить и останавливается. Тут уже я начинаю матом орать ему в громкую связь, а он уже спотыкается все раньше и раньше, и нет тому конца… мистика.
“Всё, поднимайся сюда” – рявкнул я, и тут в аппаратную вошёл Тропилло с большим дипломатом в руке. Видит: что-то не то. Спрашивает – в чем дело. И тут мы начинаем одновременно орать, перебивая друг друга. Ставим ему это место, он сделал рукой жест – типа – “тишина в студии”. Открыл дипломат и извлёк оттуда большую бутылку дорогой какой-то водки. Взял стакан и наполнил его, строго посмотрел на нас и медленно изрёк:
– “Только барабанщику!” и вся наша группа, сглотнув слюну, наблюдала за тем, как менялось его состояние. В тишине мы посидели пару минут, и Андрей предложил Кораблёву сделать еще попытку. Надо ли говорить – он отбарабанил трек безупречно, с лёгкой оттяжкой – просто великолепно. Вот что вовремя стакан животворящий делает.
Записав барабаны, мы поехали отвозить бочку Доценко. Спросил про Алкозельцер, мы – да, конечно, спасибо, он – ну вот, я же говорил… хотя, вряд ли мы тогда довезли бы эту бочку до студии, без пары, купленных по дороге, пив. Нам нужны были клавиши, и Игорь свёл нас с Мурзиком – Андреем Муратовым – он в ДДТ на клавишах играл, сейчас в немецкой эмиграции живет. Дал он тогда нам свои клавиши – Yamaha DX21, мы что-то прописали, но не было там звуков, которые слышались нам и я отправился к Алексею Вишне на Гагарина – может что посоветует он. Еще с порога меня поразили нежные звуки хоралов, которые так были нужны нам в одной песне; Лёха переключил звук и его комната наполнилась другими, неслыханными досель звуковыми красотами, они смачно ложились в другую нашу композицию. Это был KORG M1, и вернувшись в гостиницу я сказал Лысику, что все клавишные, которые мы записали – можно было бы смело стирать – они не идут ни в какое сравнение с тем, что я сейчас слышал у Вишни. Но если б это был его инструмент – ему дали его совсем ненадолго в Театре Боярского, и нам это было совсем недоступно.
Мы записали все партии на клавишах Муратова и вместе со всем остальным они звучали, в общем-то, пристойно и даже очень, ведь у нас вообще не было никаких клавиш, и всё всех в принципе устраивало, но мне не давала покоя мысль, что всё это могло бы зазвучать еще лучше, и я об этом знал. И счастье улыбнулось нам! Вишня попросил заимодавцев оттянуть срок отдачи инструмента на неделю, на два дня он уезжал на гастроли в Луганск и мог оставить нам вожделенный Корг. В условленное время мы вышли его встречать, волнуемся и тут… о чудо! Заворачивает такси и из него выходит… нет, выплывает словно в рапиде огромный Вишня в шикарном краповом пальто и широкой черной восьмиклинке, казался он настолько большой – будто выше меня голову и с огромной коробкой Карга наперевес – держит его как ребёнка. И тут мы, словно ленточные черви – голодные, немытые и пьяные. Он вскинул инструмент на громадное плечо, показал на нас пальцем и громко-громко засмеялся – ну и мы не заставили долго ждать: минуты две мы так простояли во дворе церкви, извиваясь во рже.
Поднялись в аппаратную, Лёха установил всё, подключил и объяснил всё Лысковскому. Коля врубился очень быстро и вот уже вскоре он смело тыкал пальцами в священный прибор. -“Я вам больше не нужен и могу смело начать движение вспять?” – тут уже Юра Морозов развернулся в кресле и внимательно посмотрел на Алексея. -“Лёха, – спросил его Лукич – где ты берешь такую траву, сколько она стоит, нет ли у тебя её с собой, а если есть, то не найдёшь ли ты возможности….” – тут Лёха всё понял и они вместе удалились в туалет, этажом ниже. Долго они там сидели, мы целый трек в двух местах полностью успели проложить. Звонок на пульт из кабинета директора – звонит Кобрина – “Юра, у тебя там ничего не горит, слышишь запах? Типа как шторы горят или швабры.”. Юра мгновенно все понял, попросил меня спуститься за нами. Я постучал к ним в туалет, они вышли, а за ними – густое облако сизого дурмана. Кабинет директора располагался в самой близости от туалета. Юра был человеком крайне тактичным. Он уважал права и свободы, записывавшихся в студии музыкантов: нам он разрешал употреблять алкоголь, ничего не имел против и таких шалостей, если это не влекло бы никакой опасности – по незнанию, сотрудники церкви могли бы запросто и пожарных вызвать.
В качестве альтернативы Юра запустил их в прилегающее к аппаратной крохотное помещение с табличкой “Аппаратная-2”, которое, по сути, служила “паяльной” мастерской. Там-то и просидели они всю смену, не будучи знакомыми до сих пор – они нашли уже много общих интересов, пока мы писали Корг. Вдруг, аппаратной скрипнула дверь – она вовнутрь открывалась – и высвободила оттуда сначала густую струю сизого тумана, затем двоих гуманоидов, медленно вплывающих к нам. Мы попытались им что-то сказать, о чём-то спросить, что-то предложить, но было видно, как наши слова пролетают их насквозь, ничуть не задевая. Юра спешно открыл все вентиляционные отдушины – проветрил как следует за ними, и глядя на дверь каморки, молвил: “Табличку эту следует сменить. Какая же она аппаратная? Это теперь будет “марихуанная”.
Колю на этих звуках охватил такой эмоциональный подъём, он очень быстро, буквально за два дня всё записал. Помню, как на одной из песен в аппаратной появился ветеран отечественной звукозаписи Виктор Динов. Писали былину о борьбе русского народа с идолищем поганым. Динов предложил нам буквально ноту одну изменить, и настолько это оказалось в точку, произведение стало совсем убедительным и приняло законченную форму – вот одна всего лишь нота – истинный профессионал сразу заметил недостающую деталь.
Настал и мой черёд повышенной ответственности. Ритмические рисунки я всегда записываю на трезвую голову: там нужно чётко выигрывать рифф, поэтому никакие средства, рассеивающие сознание, недопустимы. Иное дело – соло! Здесь необходимо как раз полное высвобождение чувств – я позволял себе… да что там говорить – рядом с комбиком стоял стакан, а рядом с ним – бутылка портвейна.
Писаться в церкви – особый случай. Там такая акустика – ты слово – тебе возвращается пятьдесят. Комбик я врубал на самую полную мощность – это вводило меня в нужное состояние. Как-то раз чувствую, кто-то похлопал меня по плечу. Оборачиваюсь – маленький такой дедок-лесовичок стоит седобродый, говорит мне укоризненно: “Молодой человек, вы извините, вот это вы сейчас что делаете?” – Как что? В данный момент я записываю соло-гитару, вы вот…” – “Знаете, вот так, как вы это делаете – это очень непрофессионально, вы на такой громкости – с ума что-ли сошли, здесь ведь церковь, Храм, тут люди молятся, молодой человек, здесь акустика белокаменного собора восемнадцатого века, тут хоралы поют, фрески, они попадают все, вы работаете непрофессионально – так никто гитару не пишет, вы же не на концерте…”- “Знаете, начал нервничать я, пока еще сохраняя спокойствие, – та музыка, которую мы играем, предполагает определённую звуковую эстетику, при которой необходимо определённое звуковое давление, обеспечивающее акустическую обратную связь с датчиком электрогитары так, чтобы заводка была, понимаете, чтоб пела она и стонала. Если я сделаю тише – ноты сыграю, однако звучать они будут совсем по-другому.” -“Молодой человек, ну что вы басни сказываете, я еще когда вы буквы учились писать – уже Кобзона записывал, чему вы учите меня? Сказал – так нельзя, так никто не делает – что тут спорить? У вас вино стоит на краю колонки – сейчас вы его двинете плечом, оно разобьется прямо на паркет…
Что говорить, разозлил меня он не на шутку. Морозов уже в громкую связь кричит мне: “Серёга, ну чо, будешь писать?”, дает фонограмму, а этот не уходит – всё смотрит на меня, на комбик, что-то говорит, жестикулирует, а на мне ж наушники… И тогда я ему говорю с выражением, мол, иди дядя своею дорогой, пока я гитару не отложил и не помог тебе отсюда уйти. – “Что, да как вы смеете, я записал самые лучшие образцы советской эстрады…” – “Тем более тогда, что вы лезете со своей эстрадой в ряд калачный!” -” Это калачный ряд? Ну и свинство здесь Тропилло развёл я щас пойду ему скажу, ишь…
Это оказался матёрый какой-то дядька из Капеллы – там располагалась еще одна студия Мелодии. Он устроил Тропилло ветеранский скандал, понятно – Андрей его угомонил, извинился за меня и замял это дело.
Записал Алексей Вишня
Для Специального Радио
Июль 2006
ИЗ ИСТОРИИ ГРУППЫ «ОБЛАЧНЫЙ КРАЙ». ГЛАВА 8: «ПОХОД ЗА БУХЛОМ»
