Спустя неделю, после гибели Виктора, меня навестили ребята из группы Кино. Они поставили себе задачу собрать, по возможности, все старые записи, чтобы их… уничтожить. Ребята понимали, что на волне трагических событий многие захотят погреть руки на неликвидных материалах, признанных таковыми самим автором. Был у меня такой материал. Правда, те песни, которые подвисли у меня на полке, были вполне юзабельны, по сравнению со многими другими неликвидами, разбросанными по домам «квартирников», неизменно пишущих и тиражирующих всех, кто у них выступал. Наверное, этот факт и привел Каспаряна с Тихомировым ко мне. Они понимали, что на выпуск посмертных материалов, мои записи у пиратов значатся в списке, как номер один.
Три года я хранил эти записи, не сделав с них ни одной копии. Это было по правилам: материал не был признан готовым, он был брошен на пол пути по целому ряду причин, одна из которых совсем банальна: мы просто выросли из тех технических условий, которыми я располагал. «Зачем же уничтожать? Давайте спрячем подальше, а там посмотрим», – пытался я возразить, но тщетно. – «Виктор не хотел, чтобы эти записи были кем-то услышаны, кроме нас, понимаешь? Воля Виктора – закон».
Я отдал им оригинал, который склеил, смотав с катушек все болванки, и все-все полуготовые произведения, которые были у меня. Ровно через две недели эти записи были в коммерческих ларьках, а спустя ещё месяц вышла на «Мелодии» LP, одна из сторон которой, содержала мои неликвиды. Резонно решив, что акция по изъятию этих записей была направлена вовсе не на то, чтобы абстрактный гражданин не услышал этих песен, я обиделся. Понимал, что это было сделано для того, чтобы конкретный Вишня не успел получить с этого ни копейки, в качестве владельца фонограмм.
Никто ж не знал, что я отдал «Группу Крови» Москве «за так» – за 5 километров ленты BASF SPR-50, на которой бесплатно записывал всех. Все ж думали, что, распространив альбом по всей стране, я безумно тогда обогатился. Вот и решили, наверное, меня немного наказать.
Я хранил эту обиду, показывал пластинку «Неизвестных песен» своим друзьям и рассказывал, как это произошло. Друзья сочувствовали мне. Они знали, что мой концерт стоит одну тысячу рублей, и именно в этом причина моего благополучия, а не в чём-либо другом.
Выступая по городам и весям, я пригласил в свой коллектив художника Андрея Столыпина, к которому всегда испытывал самые лучшие чувства. Под арт-руководством Масика мои концерты всегда были аншлаговыми и проходили очень удачно: он так ставил свет, что даже моя попса звучала тяжёлым роком. До гастрольных туров со мной, Масик работал в группе «Алиса». Он придумал роскошный логотип – красную букву «А» в виде звезды на чёрном фоне. Масик нарисовал для Алисы великолепный задник, который так у него и остался. На его фоне потом выступал и я.
Однажды Андрей позвонил с интересным предложением: в Москве к его другу и администратору «Алисы» Славе Батагову обратился южно-корейский олигарх с просьбой – найти первоисточник фонограмм группы «Кино», чтобы можно было с ним договориться о выпуске LP в Японии. «Ну не к Марьяше же его везти, правильно? – резонно заметил Масик, – лучше всего это сделать с тобой». Речь шла о четырёх тысячах баксов, шестьсот из которых, я должен был отдать Славе.
Все понимали, что Марьяна не имела на мои записи никаких моральных прав, тем более что в материале, интересовавшем корейца, нет её текстов, в отличие от других альбомов… она ни разу не присутствовала на записи. Вдобавок, в то время, когда мы работали, Виктор из дома ушёл, ночуя то у Гурьянова, то у Каспаряна, то у меня, а то и вовсе в Тимуровских сквотах, где все спали в навал, травя перегаром блох. Марьяна не имела к этому отношения…
На душе моей было неспокойно. Отношением ребят из «Кино» я очень дорожил, невзирая ни на какие обиды, я их уважал и не хотел никаких скандалов. Томим терзанием, я позвонил Каспаряну и договорился о встрече. Он пригласил меня в сквот на Фонтанке, где в отдельной отремонтированной квартире жил Юра Гурьянов прямо над легендарным местом, где братья Хаас устраивали первые в стране rave-party. Встретил Новикова, он обрадовался, спросил куда я. Узнав, что к Густаву, проводил меня к ним. Каспярян уже был там.
Тимур что-то крутил в руках, мы встали в круг.
– «Вот тут, какое дело, товарищи рок-звёзды, – помпезно начал беседу я. Хочу с вами обсудить один важный гипотетический момент. Помните ли вы такой альбом «Это не любовь»?» – «Ммм, – ну, что-то смутно… Гуслик, ты помнишь этот альбом?» – спросил Каспарян. – «Я на нём не барабанил, – гордо отвернулся Гурьянов, – там же Вишня всё программировал… хуёво, между прочим, запрограммировал».
Густав держал на меня старую обиду и разговаривал со мной подчёркнуто сухо, стараясь не смотреть в мою сторону. – «А ты бы сам чаще бы приезжал на запись, и всё. Где ты был, когда писались у Вишни?» – Юра встал на мою защиту. – «А что толку было ехать, когда в своей драм-машине разбирался только он. Вот он и программировал, а я участвовал в ментальном плане».
В воздухе повисла пауза.
– «Ладно, короче вот тут как, – продолжил я. Представим себе, что некий гражданин обратился ко мне с предложением дать 4000$ США за выпуск альбома «Это не любовь» на грампластинке». – «Та-ааак…» – «И дело будет в Японии. Как вы к этому отнеслись бы?» – «Ой, мы отнеслись бы к этому с большим вниманием и непритворным интересом», – Каспарян улыбаясь, затушил сигарету. – «Как бы мы поделили деньги, если бы такое, вдруг, произошло»? – задал я свой сакраментальный вопрос. – «Очень просто: сколько ты там говоришь? Четыре? – Юра стал загибать пальцы, – одну мне, правильно? Затем Юрику, – он посмотрел на Гурьянова, – потом Саше Титову неплохо бы одну или Игорьку, ну и Марьяше одну».
– А мне?? – я округлил глаза.
– А у тебя… тебе в Японию. Везёт же, поедешь в Японию, – Каспарян мечтательно посмотрел в белоснежный потолок с лепниной, – я всю жизнь мечтаю в Японию… и ведь была такая возможность: у нас как раз в августе контракт намечался.
Тут и Новиков подошёл, посмотрел на меня, понял: разговора у нас не получилось. Я от обиды готов был разрыдаться: «Что с тобой, Лёшенька, что произошло?» – Тимур по-братски приобнял меня за плечи. – «Да ничего, – ответил Юра, – накурился наш Вишенка, и все дела».
Я стоял среди них, как побитая собака. Дрожащим голосом молвил: «Да, ребята, что-то мне не хорошо. Злая у тебя трава, Тимур. Я должен подышать воздухом, поеду-ка я домой». – «Давай, Лёша, – Юра положил руку мне на плечо, – береги себя, будь осторожен».
Пока ехал домой, много думал. Я чувствовал себя сильно оскорблённым, да ещё людьми, которых искренне любил, для которых столько сделал, но… приехал домой, позвонил и дал согласие. Спустя десять дней Слава привёз мне билеты до Токио и обратно через Москву. Был вариант встретиться с покупателем в Сеуле, но мне был дан выбор, и я отправился в Токио.
Батагов – администратор «от Бога» – он всё предусмотрел. Слава сунул мне в чемодан экспортную бутылку «Зубровки» и наливку «Спотыкач». Я ещё взял полусладкого шампанского и туда же сложил альбом «Это не любовь». Чемодан у меня был большой-большой, с ним в 1962-м году мой папа вернулся из Америки. Спустя сутки, уставший от одиннадцатичасового перелёта из «Шереметьево-2» в аэропорт «Нарита», я ступил на японскую землю.
Аэропорт поразил меня своим великолепием, просто я ещё не видел парижского «Шарль де Голль», но мне тогда хватило. Озираясь по сторонам с открытым ртом, достиг зала выдачи багажа. Страшно хотелось спать – какой сон в эконом-классе… пассажиры разбирали свои чемоданы и быстро проходя паспортный контроль, растворялись. Я же стоял у транспортёра, и тщетно ожидал свой чемодан. Чемодана не было.
– Can you help me; I loose my luggage, – взмолился я на reception.
– In twenty minutes following flight from Moscow will come.
Может, на нём отправили мой чемодан, но это была лишь надежда, и она не оправдалась. Спустя сорок минут последний пассажир очередного борта из Шереметьево забрал свой багаж и на транспортёре одиноко нарезал круги какой-то чужой саквояж, за которым так никто не явился.
– «Are you assured, that this luggage is not yours?» – озабоченно вопросила девушка с раскосым взглядом и бирочкой с именем на левой груди, показав глазами на саквояж. Я готов был её загрызть. Ждать уже было нечего, и… некого. Судите сами: за полтора часа моих ожиданий, не было вообще никакого сигнала о том, что меня кто-либо встречает. Вдобавок, цель моего приезда осталась в чемодане. Там же где цивильная одежда, спиртное, зубная щётка, расчёска, любимая книга и оригинал.
Прошёл ещё один час. За это время я поседел на 20%. Багажа нет, оригинала нет, в кармане один рубль шестьдесят копеек, паспорт и обратные билеты… всё. А я даже не в Токио – аэропорт Нарита в часе езды от столицы. Голодный как чёрт, я сел на парапет из полированного камня и заплакал. Даже сигареты, и те кончились. Я просто не знал, что мне делать в такой ситуации.
Вдруг подбежал служащий. Он, держа в руках факсимильный документ с моим изображением, показывает мне: «Please, come to passport control, you are met by yours partners», а на выходе из таможенного терминала мне поклонились двое невысоких мужчин – один помладше, другой постарше. Я протянул им руку. Они очень извинялись, что попали в обеденную пробку. Узнав, что мой багаж утерян, заметив мокрый блеск в моих глазах, они успокаивали меня, как могли. Мы поднялись вместе в офис «Аэрофлота», чтобы сделать соответствующее заявление. Никого там так и не появилось, хотя мы прождали где-то с пол часа.
Миллионер mister Bjorn был ровесником Виктора Цоя и чем-то даже напоминал его: такие же скаладочки в уголках губ, идентичная форма носа, глаз. Только кожа его была небесной чистоты, голубые глаза и маленький рост. Мистер Танаки был японец, почти вдвое старше. Он был нанят мистером Бьорном для организации нашей встречи. В итоге, мы плюнули, сели в такси и поехали в город.
Заселили меня в высотной гостинице Olympus, в центральной части города Токио, за 80$ в сутки. Мистер Бьорн поселился выше этажом. Договорились о встрече в ресторане на первом уровне, через два часа. Это как раз было время, чтобы привести себя в порядок… но: принимая ванну, я осознал, что мне нечем почистить зубы. Вытирая голову большим белоснежным махровым полотенцем, я подумал о том, что мне нечем даже расчесать свои длинные, до пояса, волосы. Не говоря уж о том, что мне нечего было курить. Когда я стал одеваться, с ужасом думал о том, что именно в этом дорожном тряпье, с не расчёсанной головой, я должен в скорости провести первые в жизни переговоры на международном уровне.
Кое-как расчесавшись растопыренной пятернёй, одёрнув старый, весь в катышках самосвязанный свитер с люрексом, я спустился в ресторан. Там меня уже ожидали мистеры Бьорн и Танаки, с ними спутница – красивая девушка из Москвы по имени Наташа, приглашённая Танаки в качестве переводчицы.
Наташа, дочь советского дипломата, так долго уже находилась там, что не знала ни о смерти Цоя, даже о его существовании до той поры не знала ничего: «Мы передали вашей компании «Аэрофлот» ноту, они должны очень быстро найти ваш чемодан», – успокоил меня мистер Бьорн. Давайте поужинаем, обсудим всё, не торопясь.
Нас усадили за инкрустированный чёрным стеклом сервированный стол, с большой ямой-дырой по середине. Официант принёс котелок с кипящим маслом и поставил его в этот проём. Жир продолжал кипеть – в ямке таился электронагревательный элемент.
В качестве еды нам принесли крабовый суп, рис, и главное блюдо заведения: на треугольном зеркале восемнадцать палочек, разложенные веером. На конце каждой палочки наколот съедобный предмет: ломтик кабачка, ломтик картошки, кусочек красной рыбы, кусочек белой, четвертинка лука-порей, креветка, маленький осьминог, кусочек баклажана, кусочек свинины, кусочек говядины, кусочек белого мяса птицы… Нужно было опустить палочку в кипящий жир, затем вынуть, остудить и отправить в рот.
Мы выпили саке, закусили супом, заели рисом.
Кореец интересовался подробностями нашей совместной работы. Спрашивал, на каком оборудовании мы работали. Я старался отвечать детально, рассказал какая у меня аппаратура.
Он спросил меня, почему Цою, как самой великой звезде нашей страны не дали нормальную студию для работы и не создали никаких условий. Я сказал, что в нашей стране большие студии дают только членам Союза Композиторов, а так же тем, кто исполняет песни членов Союза Композиторов. Нам оставалось набрать по сусекам старое оборудование, выпавшее у кого-то изо рта, и пользоваться этим. – «Я так хотел раскрутить его здесь, Алекс, – мистер Бьорн поник головой. И в Корее он мог бы стать номер один, даже на русском языке. Вся страна бы пела по-русски». – «Знаете, – отвечаю я, – незадолго до гибели Виктора у них намечался контракт в Японии…» – «Это был мой контракт, – ответил он. Я еще за год до этого пытался наводить мосты, но люди, с которыми мне пришлось об этом говорить – это совершенно невозможные люди».
Я попросил официанта принести сигареты. Извинился, чуть отсел от стола и задымил в сторону. Мне стало стыдно за киношный администрат. Очень хорошо себе представил, как грубо они его отшили: «Мне, право же, очень стыдно за своих соотечественников. Но поймите и вы: на них, отторгаемых музыкальной властью, – вынужден был выкручиваться я, – свалилась вдруг такая непомерная слава и народная любовь, которою трудно пережить без небольших отклонений в психике», – я покрутил пальцем у виска.
Принесли десерт: «Но спустя год, я вновь пошел на контакт», – оживился мистер Бьорн. – Вы записали 4 альбома «Кино». Значит, все они у вас есть? Могу ли я рассчитывать на них?»
Для Специального Радио
Май 2007
