о рубцах исчезнувшей советской субкультуры на лице главного её героя
*
МЕЛОДИИ И РИТМЫ СЛАДКОГО УКСУСА
Популярность Ободзинского достигла апогея. Аншлаги, конная милиция и отмененные концерты по непонятной причине. Помню, как самому пришлось за собственные бабки приобщаться к пролетарскому интернационализму, когда в Театре Эстрады, вместо анонсированного Ободзинского, на сцену выбежали джигиты из азербайджанского ансамбля «Гая», и в зале в натуре потянуло шашлыком.
У главного кормильца привокзальных «писателей на рёбрах» стали появляться эпигоны: Олег Ухналев, ранний Юрий Антонов; да и куда более респектабельные эстрадно-официозные телеистуканы начинали петь тоже «с чувством». Все стали тупо «страдать» за народ, а сам народ в очередях за новой гибкой «лавстОрей» злорадно шептался: а, млять, под Ободзинского косят, сс’ки… Тем не менее, пластинку-гигант любимого певца – а выпуск такой пластинки означал официальное признание властей – пришлось ждать очень и очень долго. Хотя, по справедливости сказать, не дольше обещанного коммунизма.
И опять не обошлось без скандала. К моменту первого поступления в продажу долгожданного диска Леонидов эмигрировал из страны, а по законам того времени, с позволения сказать, «творчество» подобного предателя должно нещадно стираться из памяти поколений. Ленты размагничивали, а пластинки изымались из продажи. Вот и на этом диске несколько продюсерских дорожек попали в разряд засекреченных, – как страшные и ужасные «песни на слова Павла Леонидова».
Диск быстро исчез с прилавков, и только лишь спустя пару лет появился его второй, стерео-вариант с новыми, но уже лояльными власти дорожками на месте старых. На это время приходятся и первые, – тиражируемые партийными дацзыбао, – официальные доносы, как на Ободзинского, так и на всю его корпорацию, будто так легко выдающимся деятелям советской эстрады падать со сцены без временной потери работоспособности.
А как не стучать, если в стране запрещённых ритмов у народа хотели отнять самое святое, что у него есть – его МЕЛОДИЮ! Ну не его, конечно, а специально сочинённую Партией и Правительством на его же, народа благо против засилия вражеских голосов – пропагандирующих шейки, виски и так называемую свободу. Само слово МЕЛОДИЯ, таким образом, становилось как бы символом государственности и географической мощи последнего: чем больше пространство – тем больше баранов; чем протяжней и заунывней МЕЛОДИЯ – тем мощнее «говорит москва» голосом собирательного левитана, и тем обширнее пастбище, на котором прямо на глазах у всей мировой общественности увеличивается наше советское ПОГОЛОВИЕ.
Вот для таких баранов и существовала государственная звукозаписывающая(ся) фирма «Мелодия» – наше ващще, ништяк и зашибись. Непонятно правда, из каких соображений, но под неусыпным взором Партии это ВАЩЩЕ умудрилось тоже выстроить собственную вертикаль власти, собственную триаду «письмо-миньон-гигант», где количество выделяемой особого сорта пластмассы было поставлено в прямо пропорциональную зависимость от общественного статуса «артиста».
«Музыкальным письмом», в то время называли гибкую грампластинку, и действительно: очень долго, желательно регулярно и по-взрослому приходилось прогибаться любому музыканту, чтобы государство снизошло до него простым куском винила в конверте с цветочками на туалетной бумаге. Эти одинаковые конверты были фирменным стилем «Мелодии», ведь гонораром были не деньги и не признание «творческой индивидуальности», а право НА РАВНЫХ бухать со средним звеном Партии!
ВАЩЩЕ славилась своим либеральным худсоветом. Тут всё понятно – план есть план, а на речах Брежнева далеко не уедешь. Тем не менее, «предателей» приказано было жестоко не любить и с убытками не считаться. Но на что только не пойдёшь ради процветания родного и любимого государства. Мало кто знал, но подобный идеологический вред всегда продавался в «Доме звукозаписи» на ул.Горького рядом с магазином «Подарки». Именно здесь зачинались многие серьёзные музыкальные коллекции… Случилось так, что стилистическим мэйнстримом середины 70-х стали именно те песни, с которых Ободзинскому помогли начать карьеру эстрадного певца ДРУГИЕ (Давид Тухманов это его композитор No1), а не те, где он чуть позже САМ реализовал свои собственные, увы, устаревшие уже музыкальные вкусы.
Гениальный Тухманов попытался соединить эти противоположности в своем бессмертном шлягере «Эти глаза напротив». Но вещи типа «Веришь» Гарина, несмотря на всю их прелесть и почти акварельную прозрачность красок, время все чаще оставляло на обочинах своих виртуальных шоссе, да и общая политика Партии и Правительства на искоренение культа приватности, который принесла с собой «оттепель», была уже четко и ясно сформулирована в начале 70-х «Песней, моей песней» на слова все того же Павла Леонидова в исполнении супер-ВИА тех лет – ансамбля «Веселые ребята». Официальные 70-е смело можно назвать годами ВИА: «Без забоя – нет запоя!», – скандировали тогда трудящиеся.
Однако, вкусы и музыкальные пристрастия Ободзинского сложились на десятилетие раньше. Публика перестала ценить в песнях аромат (fragrancy) и теплоту (чувство тона практикующего контрабасиста) и в своих симпатиях перешла на сторону прямого драйва электрогитар. «О чем плачут гитары» – суперхит того времени: одних только вариантов текста около 30-ти! Нынешняя ностальгия по ВИА сама по себе любопытна, но…не более того. ВИА это идеологическая химера 70-х, артефакт гигантской популярности, за которым зияет огромных размеров пустота.
Это был обыкновенный коммерческий формат для областных филармоний с финансовыми проблемами, когда сотни «молодёжных» вокально-инструментальных ансамблей с самыми разными названиями, но с одним и тем же репертуаром за месяц «латали» квартальный план одного субъекта федерации и отправлялись затем «чесать» другой. Не мудрено, поэтому, что единственным постоянным участником такого «ансамбля» был сам его «художественный руководитель», который и получал значительно больше всех – практически ничего не делая. Исключение из общего правила составляли родственники, любовницы, но чаще всего – любовники «художественного руководителя»; и тогда ВИА получал статус звучащего «оригинально», самобытного явления советской эстрады. С появлением «дворовых» ВИА лабухи стали зарабатывать значительно больше, а вот публики на их концертах заметно поубавилось. То есть, финансовые проблемы у заказчика возникли чуть ли не параллельно с социальной сатисфакцией нашей субкультуры. Казалось, всё должно быть наоборот. Что произошло?
Решающую роль сыграл здесь всё тот же комплекс «свободы безразличия», когда лабухи в собственном развитии пошли буквально против времени, понимая его линейно как пространство. Другими словами, они пошли за «музыкой», то есть – как им казалось – к более сложным и интересным, но всё же – клише своей юности. Сработал, так сказать, архетип «бродячего артиста», кочевника-номада, — кем они, собственно, и были на самом деле.
Увы, это была поистине смертельная ошибка их стратегии: утонуть в «безразличии» как раз именно тогда, когда система умоляюще напрашивалась и впрямую уже выпрашивала улюлей! Кто ж, как не попса кричит «долой попсу!», и кто ж клянётся в верности системе в то время, как сама система питается энергией собственного отрицания!? «Долго будешь смотреть в бездну»…
Непонимание происходящих инверсий смены эпох стало подрывать веру лабухов в самих себя. Периодическая ревизия статуса сводилась к ревизии компетенции, то есть к увеличению объёма спиртного, принятого – до и во – время работы. И Ободзинский тоже не отставал внимательно смотреть сквозь синий туман – что, по правде сказать, никак не отразилось на его популярности. Более того, пение фальцетом – фирменная манера Ободзинского – благодаря заграничным стараниям Планта, Гиллана и Хенсли стало еще более востребованным всей советской молодежью. Как продвинутой, так и не очень – смотри фантастическую популярность лицензионной пластинки попсового маргинала Лео Сейера.
ОБЩИПАННЫЕ КРЫЛЬЯ КРЕМЛЁВСКИХ ХИМЕР
Следующий диск-гигант Ободзинского, который он записал с ансамблями Гараняна и «Верные друзья» – ни что иное, как попытка вписаться в новую реальность. А песни Пахмутовой и Богословского с этой новой виниловой реальности стали открытой демонстрацией художественной, политической, но самое главное – корпоративной лояльности певца системе. И, надо же тому случиться, – диск настолько безобразно записан, что пахмутовская «Мелодия» с тяжелыми, а-ля Джон Бонэм барабанными триолями и максимальной компрессией на все инструменты при абсолютной расфокусированности звукового пространства, даже сегодня воспринимается как яркая, но ядовитая издевка над миром официального песенного «совка», частью которого, увы, был сам «молодой певец оригинальной манеры» Валерий Ободзинский.
Рока не получилось. Но не получилось из сладкоголосого Ромео и «высокого» музыканта, хотя дебют в «Анджеле», продублированный Тухмановым и, вылитый затем в готические формы монументальной композиции «Играет орган», произвел, например, в Польше огромнейший фурор. Ободзинский настолько «аутентично» и до мозга костей непереставал оставаться лабухом, что все остальные перспективы творческого развития вне данной корпорации становились для него все более призрачными.
Эти призраки все чаще и чаще не давали покоя. «Где же ты», «Мираж» из какого-то забракованного властями дешёвого хохляцкого телебоевика и приблатнённые «Белые крылья» из 80-х – не песни уже, а – переходящая в крик отчаяния – депрессия; и параллельно с ней развал корпорации, – когда к середине 80-х живую музыку вконец и бесповоротно вытеснили магнитофоны и фанерные «дискотеки».
Лысые, с хаерочком лишь на ушах да затылке, но непременно с густыми баками – лабухи уходили в небытие. Спивались и умирали. Их, – основанный на живой импровизации и природной музыкальности, – талант оказался никому не нужен. И, самое обидное, буквально на глазах исчезала родная корпорация, позволявшая творчески существовать былым стилягам хотя бы в узких рамках ностальгических клубов типа многим приснопамятного МОМА.
Корочка члена Московского Объединения Музыкальных Ансамблей сохраняла за собой хоть какой-то приличный статус для кабацкой хрони. Но ситуация складывалась намного хуже. Вырождалась партийно-государственная элита – давно уже назрела необходимость в коренной модернизации системы, существенной частью которой была сама хронь. Могла ли хронь, по существу репрезентируя саму себя, перестать отбрасывать тень на самое святое, что у нас есть – на Партию и Правительство? А если не участвовать в репрезентациях, зачем вообще Партии и Правительству эта хронь?
Лейбниц оказался прав: космос непрерывен, и в нём не может быть пустот. Любые табу и запреты лишь порождают химеры сознания, а уж здесь-то работает галимая антропология, и сознание само заполнит образовавшиеся пустоты согласно собственному здоровью. Если элита не способна производить массовый продукт, то она уже не элита. Актуальный центр просто обязан этим заниматься, иначе – всем по праву распорядится концептуальная контрэлита. И – задолго до того, как чудовищные химеры овладеют безумными массами. Но не следует заблуждаться и на счёт провинций: в отсутствии концепта вы уже не найдёте там и «концептуалистов». Это уже будет другой концепт и уж совсем ИНЫЕ концептуалисты…
Увы, крик отчаяния под псевдонимом «Белые крылья» не был никем услышан, хотя многие в стране помнили голос кумира своей молодости. Да и что можно ждать от страны, где веселье под чужие слезы стало доброй национальной традицией, а линия на отчуждение всех ото вся превратилась в генеральную линию Партии?
Кто-то там пел, помниться, про «поколение дворников и сторожей». Но здесь каждое поколение имеет своих дворников и своих сторожей; и если тебе удалось вовремя прогнуться – это совсем не значит, что место твоей бывшей работы осталось вакантным: фуфло, зная о своей природе, всегда предпочтёт вражеский ресурс. Почему? Да просто: чтобы выжить, минус всегда поставит на своё отрицание.
Шёл уже 1986 год. Партия и Правительство взяли курс на перестройку. Валерий Ободзинский пошел работать сторожем на галстучную фабрику…
Если и дальше называть все вещи своими именами, можно смело утверждать, что и до того популярность Ободзинского была чисто виртуальной. То есть признание певца так и не было легитимно подтверждено ни одной залицензированной экспертной группой. Это сегодня для нас очевидно, кто был в массовом сознании знаковой фигурой перелома 60-70-хх годов и достоин большего; но людская память недолговечна, и былая его популярность, увы так и останется частью Легенды под названием «Певец Валерий Ободзинский».
Почему? Да потому что он сам не смог решить проблему самоидентификации, проще говоря, не понимал своей миссии в этом мире и желал гораздо меньшего. Во всех смыслах он был типичным советским человеком, который никогда не понимал закона системы, требующего либо играть по правилам, — по которым ты заведомо проиграешь, но по дороге компенсируешь, так сказать, «моральные затраты», — либо идти на риск и навязывать обществу иной публичный дискурс признания, как это, в общем-то, удалось так называемому «русскому року» 80-х..
Кто бы из нас мог подумать, что Ободзинский станет ностальгической фигурой? Ко всеобщему сожалению, первым подумал об этом он сам. И не заметил…
«…Как бездна уже всматривается в тебя»…
Для Специального радио
май 2005
