Художник – это человек, подчинивший свою жизнь искусству, его постижению, достижению собственного мастерства через впитывание великого мирового наследия и самодисциплинирование, граничащее с жертвенностью. В жертву художник приносит именно себя ради искусства, ради жизни в искусстве. Часто процесс становления личности художника болезненнен, зачастую самоубийственен. Прорываясь к своему подсознанию, человек может психически или физически сам себя истребить.
Флагман отечественного нью-вэйверства, он отметил двадцатилетие записи легендарного альбома «Родина» интеллигентнейшей группы «Николай Коперник» выпуском одиозного компакт-диска и реинкарнацией живого, играющего состава. Презентация диска в «Газгольдере», приуроченная к дню весеннего равноденствия и собравшая биток людей, поразила всех присутствующих потрясающим качеством и слаженностью игры музыкантов, незапыленностью образов песен, написанных в прошлом веке, больше двадцати лет назад и точным, ярким специальным видео сопровождением. Это результат несомненного труда и это прорыв. Группа заиграла обновленным составом, пишутся новые песни, грядут гастроли и сама жизнь будто заиграла новыми красками. Вот о красках и холстах я и попросил рассказать Юрия, чью персональную выставку в ЦДХ, проведенную красиво и шумно(в специально выстроенном загоне, за оградой играли группы «Шпинглет» и «Николай Коперник») под названием «От ужасного до прекрасного один шаг» я вспоминаю всегда с неким трепетом. Сам автор вывешенных на обозрение ярких чувственных картин был в белой рубашке с галстуком, на груди которой были разбрызганы яркие кровяные брызги (нарисованные), а каре на голове переходило в челку, закрывающую глаза. Авангардист, поэт, главный нью-вэйвер всея Руси. Встречайте!
& “«Картины делаются по-разному. Иногда ты можешь написать большое полотно за ночь, буквально. Иногда же работа над картиной ведется несколько месяцев, даже при использовании быстросохнущей краски- акрила. Когда я писал «Остров Лесбис», огромную картину, которая сейчас находится в Париже, я делал ее очень долго, с перерывами. И это была не лень, я все равно постоянно думал об этой картине, постоянно что-то с ней делал: какой-то штрих, некий моментик. И когда уже можно было бы решить, что она практически готова, казалось, что все-таки что-то не доделано и где-то точка не проставлена в нужном месте. На эту картину ушло около четырех месяцев. Параллельно я, естественно, занимался музыкой. Как раз происходила запись альбома «Ослепленный от солнца». Происходили и репетиции, нам хотелось довести материал до уровня безукоризненного акустического звучания с элементами электроники, каким альбом и планировался. В то время мы уже ушли от Стаса Намина из Зеленого Театра и остались без аппарата, так что приходилось все делать на коленках. Использовались абсолютно простые акустические гитары, разломанное фортепиано и контрабас, который притащил наш басист, Олег Андреев. В студии оказалось, что аранжировки надо доводить, ставить объемы на звук, привлекать синтезаторы. Так что пришлось одновременно писать и дописывать картину и записывать альбом. В девяностом альбом вышел на «SBA», оформленный моими картинами.
В юности я очень любил путешествовать по разным студиям, потому что учился рисовать у разных художников, учился смешивать краски, использовать растворители в важных пропорциях. Когда я увлекся техникой крупного масляного мазка, там не все сразу получалось. Мазок жухнет, если сделать неправильную пропорцию ингредиентов. Чтобы мазок был жирный, требовались специальные наполнители, которые мне покупала моя подруга Катрин в Париже. На все вырученные от продаж картин деньги, приобретались новые холсты, краски, кисточки и наполнители.
В мастерских у знакомых художников приводилось зависать и на ночь, учился технике живописи, лессировке, подбору оттенков, колору, композиции. Много рисовали мы вместе с Колесовым Олегом, вдвоем в одной комнате. И, кстати, не бесила эта теснота и мы вполне вместе уживались, хоть и родители находились в соседней комнате, за стеной. Конечно, денег тогда частенько не было. Однажды, выхожу из метро, зимой и смотрю: стройка, а за забором транспарант висит на деревянной раме. «Подрамник!»- решил я.
А рядом не остановке стоят люди и ждут автобус. Подхожу я к этому транспаранту, а он издалека мне казался маленьким, а вблизи оказался огромным, метров пять в длину. Подошел к нему и начал его отрывать, тяну на себя. А когда оторвал, уже не смог его бросить – люди бы не поняли, подумали, что совсем ненормальный. Так и дотащил эту штуку до дома, а домик мой маленький, проходимость лестницы слабоватая, пришлось транспарант это выгибать по всякому, так и затащил его к себе.
Когда на этот подрамник был натянут холст(я знаю, как правильно это делать, чтобы холст не провисал, а получался натянутым как мембрана барабана) и написана картина «Океан», выносить ее пришлось уже через окно на четвертом этаже.
Способ натягивания холста на подрамники у меня классический- крестовой. Всегда очень нравилось натягивать холст на подрамник самому. Я полюбил это дело потому, что ты знаешь, что делаешь, какое натяжение сам создаешь. На купленных, уже натянутых подрамниках, почему-то не складывалась живопись. А вот когда ты сам с нуля все делаешь: сам натягиваешь, сам грунтуешь по своей технологии, тогда точно знаешь, что картина получится. У меня это было так. Хотя за границей я покупал уже натянутые холсты и получались неплохие работы.
Еще в самом начале я рисовал карандашами, углем и пастелью. В нашей музыкальной группе было ответвление художников, куда входили Гоша Целовальников (гитара), Олег Андреев (бас) и я. Мы и дружили больше, проводили много времени вместе. Наш барабанщик, Митя Цветков тоже с нами иногда рисовал, был в художественной банде, но все-таки в меньшей степени. Настал тогда и критический момент, когда мы стали уезжать писать картины втроем на какие-то дачи, оторвались от остальной группы.
& “Рисовали в технике визионизма и стирали себе пальцы в пыль, наращивая фактуру до появления эффекта воздушности. У меня этим втиранием пальцы были стеры до мяса практически. Рисовал я черные дыры, космос, портреты друзей. С тех пор осталась целая коллекция пастельных работ, они лежат на чердаке и может их кто-нибудь когда-нибудь увидит. Я пробовал тогда эти картины закреплять специальным закрепителем и лаком, но эта достигнутая воздушнось моментально терялась, все темнело и становилось плоским, неинтересным. Так же за стеклом это выглядит абсолютно неинтересно.
Первую кисточку мне сделал Игорь Сергеев, известный художник, мой друг, который оформлял альбомы группы «ДК». Забавный такой смешной художник, он рисовал всяких уродов и очень мне нравился. Он делал кисти, и своей первой кистью я рисовал очень долго – уникальнейшая, гениальная была кисть. Ею получались такие мазки, что даже Рома Суслов(«Вежливый Отказ»), увидев мои работы на выставке, высказался: «Ничего себе, я так не ожидал». Виновата эта кисточка. Игорь сам их монтировал, подрезал и они были с четко подобранными волосками, были такие жеские, пружинящие и очень хорошо держали мазок. Невероятно приятно ими было писать, просто не оторваться,а это- самое главное. Потом уже появились у меня синтетические кисти, но они разбухают во время использования. Акриловая краска была вожделенной тайной. И я молился, чтобы акрил попал мне в руки, когда все еще писали в Москве маслом. В результате я познакомился с француженкой Катрин и вместо поцелуев потребовал у нее акрил. Она его, конечно, привезла и я обалдел от чистого цвета и возможности быстро делать полотна. Потом стало надоедать, что он так быстро сохнет и я начал изучать журналы, чтобы узнать чем его разбавить. Нашел необходимую информацию, накупил всяких растворителей, чтобы он медленно сох, и давал возможность делать лессировку и наполнитель, чтобы ложился мазком. Сделал серию очень хороших акриловых работ.
Картины эти все ушли, у меня нет ни одной. Написано много, картины я даже не считал, увозили их и во Францию и в Финляндию (продюсер группы «Братья по Душе» увез себе офигенную супрематическую картину: на желто-оранжевом фоне – космическая волшебная конструкция). Во Франции в одной галерее, посмотрев, сказали: «Ну что вы, у вас такая консервативная живопись!». Я прошел по улице чуть дальше, зашел в другую галерею и утром у меня купили все работы, которые были. Я же тогда упирался и писал эти картины безумно много днями и ночами. Причем, жил я тогда в квартире у родителей с подругой- француженкой Катрин и был наш быт очень странен.
Как-то ночью подходит она ко мне и спрашивает: «Юра, а это что такое, инопланетянин?». А я тогда увлекался супрематическими конструкциями, архитектонами.
И так тогда разозлился тому, что она не понимает что я делаю, схватил гигантский нож для отточки карандашей и насадил не него целую серию картин- штук 15-20, которую писал целый сезон зимой, да и вспорол махом. Тогда она поняла, что я дописался, и сказала: «Юра, нам нужно жить в разных комнатах».
Когда я писал циклопическое полотно «Океан» в комнате стоял только диванчик, на котором я спал и эта картина. Однажды я просто не выдержал и выбежал босиком на улицу под дождь и бежал куда-то, бежал, пока не освободился от желания эту картину уничтожить. Я тогда избрал технику очень четких «компьютерных» мазков и порой не выдерживал такого монотонного труда, при котором каждый мазок должен был одушевлен и жить своей жизнью в гармонии с остальными, со всей картиной.
Мы все-таки разъехались с Катрин из-за этой картины, встречались в сквере, где я на нее жутко орал и в исступлении несся домой, писать «Океан». Точку на этой работе я поставил не так давно, когда картину купил Андрей Кобзон и доделывать ее пришлось у него в доме. Работа форматом 1,5 на 5 метров была мной задумана для просмотра следующим образом: на мельхиоровых шестах перед картиной стоят крутящиеся кристаллы, за ними стоят кресла, чтобы спокойно сидеть и смотреть на «Океан» в преломлениях этих кристаллов. Так что люди не смогли увидеть ее так, как я ее задумал.
& “Был период, когда я делал много аппликаций из оракала на зеркалах, на холсте и на бумаге. Рисовал также маслом и акриликом на стеклах – делалал подмалевок на задней стенке, а основной рисунок- на передней. Получались нежные, светонасыщенные объемные пейзажи, очень интересные.
Картина «Джунгли» упала при перевозке на выставку в пролет подъезда и разбилась вдребезги. Очень я ее любил, ее желто-оранжевый цвет на изумрудном фоне.
С аракалом (самоклеющаяся пленка) я работал маникюрными ножницами, вырезая абсолютно тонкие детали. Некоторые картины были большие, где-то 1,8 на 2 метра. Поэтому мой рабочий палец всегда был натерт до кровавой мозоли. Мне тогда снился сон, как я на гнущемся удилище поднимаю огромный хрустальный шар и это ощущение давало силы для дальнейшей работы. На этих картинах четко передавалось ощущение упругости, атома и глобала.
В детстве мне нравился Сальвадор Дали, но потом я решил, что он чересчур верит в сны и слишком много в нем помпезности. Так я полюбил французских импрессионистов Дега, Мане и других; минималистов Миро и Ив Кляйна.
Ездил в свое время я в Питер, общаться с художниками. Там познакомился и подружился с Олегом Котельниковым, Тимуром Новиковым, с «Новыми Композиторами». Питерцы не стесняясь забирали у меня мои картины и увозили в свой город, к себе домой.
Когда я встретил Инала, начал резать и снимать мультики. Недавно мы с ним виделись в Москве и решили вместе делать клип на песню «Берег твоей слезы». Артовый, анимационный, в котором актрисы будут красивыми попами рисовать облака на небе. Когда я начал резать коллажи и аппликации, тут же познакомился с Андреем Бартеневым, который тоже тогда активно резал – все начали резать, ушли с головой в ножницы.
Катрин, моя французская подруга, тогда удивлялась: «Какая прекрасная страна и никакой рекламы по телевизору. Включаешь и смотришь спокойно себе фильм про фашистов».
А я познакомился с фирмой «Рендер», которая начала тогда производить рекламу для телевидения. Мне стало интересно, такого ведь еще не было и я принял участие в создании их роликов. Они же позволили мне снимать анимационный фильм, которым я и занимался совершенно дин в течении нескольких месяцев по ночам в их павильоне на ярко освещенном специальном белом столе. Чуть не ослеп от этих многокиловаттных ламп, даже темные очки не спасали и глаза постоянно были жутко красные и слезились. Фильм получался очень интересный, оставалось его только смонтировать. Снимался он на суперсовременные камеры и монтаже должны были быть задействованы специальные раскрашивающие кадры машины, которые у «Рендера» были. Но случилось так, что директора этой компании убили в московском парке и вытащить кассеты с фильмом мне оттуда не удалось.
Потом, продав картины, я приобрел себе три видеомагнитофоно «Уматик», профессионального стандарта и огромный проектор «Sony», но до мультфильмов больше дело не дошло, мы снимали «домашний космический хоррор» под новую кислотную музыку, сочиненную и записанную на новых синтезаторах и сэмплерах.
Однажды, когда кончились деньги и холст, я решился ночью разобрать наш семейный родительский стол, вытащил из него тяжеленную лакированную столешницу и написал картину прямо на мебельном лаке, на этой доске. Получилась вещь по весу тяжелая, но лак придал необычную дополнительную глубину изображенному пейзажу. Утром родители застали меня с безумным блуждающим взглядом и в компании с разобранным столом, но ругать не стали. Картина вышла хорошая.
Делал я разные художественные предметы. На концерт один раз я сделал себе такую коробку, которую разрисовал по всем сторонам: улыбка вниз, зубы в шахматном порядке и так далее. Мы выступали тогда в одном концерте со «Звуками Му» и я выбежал на сцену в кожаной черной куртке, кожаных черных галифе и с раскрашенной коробкой на башке.
На концертах мне нравилось поглэмовать и мы начали работать над характерными художественными образами группы. Наш фанат Саша притащил отличный лазер, а мне удалось достать фосфор. Мы с ребятами побрились наголо, оделись в черно-белые костюмы и поехали Дубну- город ученых. Этот фосфор оказался такого зелено-мертвенного оттенка, что мы сами себя испугались в первый момент. На сцене все стояли. Под разными углами, лысые, с форесцирующими головами, а я въехал на инвалидном кресле под сет ультрафиолетовых ламп, в сиянии лазера.
& “Очень мне хотелось создать на сцене образ человека-зебры. Возникла идея растров, они нашлись в виде разных геометрических рисунков и мы вставляли их в слайд-проекторы и проецировали на меня. Я раздевался догола, намазывался фосфором, завязывал себя в ломкий хрустящий целлофан и выходил на сцену как сверкающий кристалл с седыми, светящимися волосами.
На меня проецировали растр и я становился ледяным человеком-зеброй, живущим под водой.
В восьмидесятые годы все старались создать какой-то характерный образ. Что «Звуки Му», где Петя строил из себя странного человека, что Вася Шумов из «Центра», одевавшийся в костюмы неведомых диктаторов, что и «Ночной Проспект», застывавший в романтических отутюженных одеждах. Сейчас такого художественного подхода нет, все как-то перемешалось, нет ярких ясных образов. Модно или не модно – стоит вопрос.
Вот «Рамштайн» – художник, Мэнсон – художник. Они всегда разные, они меняются и имеют свой художественный почерк, свое видение реальности.
Стоит мне только написать картины у меня ее моментально покупают. Меня это очень раздражает. Когда-то я рисовал картины прямо на песке белоснежных песчаных холмов, рядом с родительской дачей. Рисовал тонкой телескопической удочкой огромные конструкции и если не получалось – стирал и тут же делал заново, по своим эскизам.
Мог так проводить время часами в этих белых песках.
Один мой хороший знакомый говорил мне: «Юра, тебе надо ехать учиться во Францию или Италию, здесь тебе будет трудно с твоим искусством». И еще говорил о том, что художник тот, у кого все всегда разрисовано: пачки сигарет, записные книжки. По ним можно определить художника сразу».
Орлов откидывается на стуле, затягивается сигаретой а-ля Челентано и придирчиво оглядывает фрески в собственной комнате. Выпускает дым и удовлетворенно продолжает:
«У меня был период, когда я разрисовывал костюмы. На Тишинке все было тогда доступно и дешево, я тусовался с Гариком Ассой, Сашей Петлюрой и Борей Раскольниковым, который мне и показал где эти костюмчики надо брать. Я их покупал и Разрисовывал. Одна девушка, подруга моей Катрин, увидев эти костюмы, попросила разрисовать ее одежду. У нее был очень дорогой костюм, это было видно и по материалу и по фасону, поэтому я попытался отказаться, но она тут же разделась, сбросив свой костюмчик.
Я на нем нарисовал летящие космические вспышки, и она в Париже устроила фурор в этом костюме – все поголовно останавливались и глазели.
Хочу сделать серию драгоценных украшений, посвященную нашим космическим собакам «Белка и Стрелка». Бриллиантовая Белка с сапфировыми глазами и платиновый спутник, инкрустированный бриллиантами. Запущу в Италии такую ювелирную линию, хочется поработать уже с дорогими материалами.
С «Фотошоп» я познакомился и разобрался давно, еще в девяностых сделал оформление для альбома проекта «Block Four» на компьютере «Макинтош» серии «Quadrа 800», на котором были установлены только родные программы. Чтобы купить этот компьютер, пришлось продать картин двадцать и стоил он бешеные деньги по тем временам. Конечно, «Фотошоп» это интересно и легко, но настоящие краски, запах растворителя, масла, ощущения смешивания красок, палитры на столе невозможно заменить. Живопись материальна и художник занят реальным делом. И после каждой картины что-то неуловимое остается у человека в сердце, внутри. Будто посмотрел интереснейший кинофильм, который сам снял и сыграл. Ты творец и это захватывающее путешествие. Сверкающий мир художников неистребим».
