Советский музыкант, певец, композитор, участник групп: «Ветры перемен», «Скоморохи», «Весёлые ребята», «Аракс»; американский филолог, специалист по индоевропейской филологии. Александр Лерман родился в Москве. В 1970 году окончил спецшколу при музыкальном училище имени Гнесиных по классу виолончели, изучал в Вильнюсском университете английский, литовский языки, закончив учёбу в 1975 году. В 1965 году с гнесинским хором попал […]
Москва того времени вспоминается мне, как город, где не прекращался праздник. Если мы не были на гастролях, то все вечера проводили в ресторанах. Устраивали сейшены, ходили в ресторан Дома кино слушать знаменитого саксофониста Леонида Геллера. Кстати туда меня впервые привел Крамаров и познакомил там с танцором из ансамбля Моисеева Витей Дроздовым, он потом иногда подрабатывал, участвуя в наших концертах. Позднее Витя ввёл меня, так сказать, в московскую тусовку, познакомил с Галей Брежневой, с популярным тогда композитором Гариным, которого потом при загадочных обстоятельствах убили в Сочи, и всякими другими известными личностями. Помню, однажды мы пришли в кабак вместе с Наташей, моей будущей женой, и на ней был шикарный белый плащ, на который тут же запала Галя Брежнева и начала торговаться. Наташа согласились продать его, Брежнева плащ взяла, а деньги не отдала. Она кстати частенько так поступала, не только с нами.
Этого не случилось, и потому мы имеем то, что имеем. Тут впору процитировать поэта Вознесенского: “За попытку — спасибо!” и посетовать на несправедливость судьбы, за краткий срок, отпущенный Лерману, за многое другое, но, в конце концов, это будет прежде всего нечестно. Потому что яркий, не утративший себя как музыканта в филармонической мясорубке и, что еще более удивительно, сохранивший себя для науки Александр Лерман беззаконной кометой пронесся через историю русской поп-музыки второй половины прошлого столетия, оставив за собой тех, кто снова и снова открывает его голос, его песни, его старые и новые записи.
На правительственном концерте в честь открытия Олимпиады мы пели «Богатырскую силу» Александры Пахмутовой. Она, буквально, за несколько месяцев до этого закончила работу над музыкой к фильму «О, спорт – ты мир». Мы к этому фильму записали массу песен и музыки. Как сейчас помню, Магомаев там запевал «Здравствуй, стадион», а все хоры – это ансамбль «Цветы». Я там пел «Старт, рывок и финиш золотой». Потом все песни из этого фильма по просьбе Пахмутовой пели и Асадуллин, и Беликов, и Градский, и Ротару, и еще кто-то из серьезных исполнителей. Почему-то этот фильм сейчас вообще никогда не показывают. Показывают только «До свиданья, наш ласковый Миша», когда народ плачет.
«НАШ ЧЕЛОВЕК В ГОЛЛИВУДЕ» или «Шансон – он и в Африке Шансон» «Но Йозеф сострижет больную мозоль, И кой-кому намнет еще бока, И вспомнит он тогда про тетю Хаю, И ей подставит ножку, а пока…» В начале апреля 2005 года мне позвонил из Лос-Анджелеса мой хороший товарищ Анатолий Могилевский. Он попросил купить пару русских DVD […]
Наша проблема состоит в том, что во всем мире культура передается из поколения в поколение, а у нас каждое новое поколение музыкантов строит свою новую. Во времена филармонические ты попадал в жернова этой машины и поневоле становился профессионалом. Поневоле! А сейчас они ни в какие жернова не попадают, потому что нет никакой концертной работы. И если шоу-бизнес в профессиональном смысле этого слова у нас отсутствует, то – как могут появиться талантливые артисты? Мы-то – динозавры, которые пришли из прошлого, мы прошли через жернова филармонической машины. Это был шоу-бизнес по-советски, но он был. Герои асфальта, потому что мы прошли через советскую филармоническую школу. А кто из современных певцов может сейчас встать и сказать: «Да, мы заменим их!»? Ведь есть прекрасные голоса. А толку-то? Нет спроса, нет концертной работы, а потому все это варится в своем соку.
Но Бергер еще год играл в оркестре Клейнота. Он же не мог предугадать, что его документы зависнут в ОВИРе. Все уезжали быстро, а он еще несколько лет просидел здесь, в СССР. Знал бы, наверное, не ушел бы из «Веселых Ребят». Но тогда в «Веселые» не попал бы Саша Лерман. А не попал бы Саша, то не попал бы Буйнов, которого он привел за собой. А не попал бы Буйнов, то не попал бы и я. Такая вот цепочка выстраивается.
И еще у нас было несколько «своих» песен моего сочинения – «По этой лестнице», которая, будучи «подпольным» хитом, попала впоследствии в «Афоню», в сцену, где Афоня беседует с девушкой, подружившейся с ним на танцах, у подъезда своей хрущобы (в недавней реставрированной и цифрово-ремастеринговой редакции фильма этой песни почти не слыхать, а ведь это была редкая и по тем временам довольно качественная студийная запись 1974 г., так что очень жаль), «Новгородский пир» – фольк-стилизацию на слова моих ближайших друзей Сережи Старостина и Сережи Шпакова, «Такие вещи» на слова Леонида Мартынова и, конечно, «Зеленый дол» на слова Роберта Бернса в переводе Маршака, тоже ставший к тому времени своего рода хитом.
В журнале «Наука и жизнь» и «Знание – сила», которые выписывал мой отец, часто бывали статьи о языках и языковедах. Об олимпиаде я как раз узнал из этих журналов. Однажды, в 1964 году, я прочел интервью с языковедом Андреем Зализняком. Интервью открывалось фотографией какой-то анкеты Зализняка, в которой в графе «Какие языки вы знаете» значилось сорок пять языков! Это потрясло меня. Я решил на собственном опыте узнать, сколько языков человек может изучить – и уж во всяком случае изучить столько же, сколько Андрей Зализняк. Я всё еще продолжаю этот эксперимент! Когда меня спрашивают, сколько языков я знаю, я говорю, «примерно сорок». На самом деле – в два раза больше. Просто не хочу пугать людей.
Была популярная такая песня – у Юры она называлась “Еще вчера”, а в народе, естественно, по первым словам – “Почтовый ящик”. Помню, в Одессу приезжаем, а эта песня только появилась. Откуда ее там знали – загадка. В Зеленом театре, как только занавес открыли, все сразу закричали: “Почтовый ящик!” Потом была хорошая песня “Песня, гитара и я”, всякие лирические песни у него были. “Где моя смелость” – слова Алика Азизова, давным-давно ушедшего от нас, мы записывали с Антоновым здесь на радио. Ее пели еще, по-моему, “Поющие”, когда он у них работал. Еще какие-то песни он писал, которые мы записали на радио. Лирическая была песня. Потом она у него куда-то пропала совсем. Или еще хорошая песня – “Ты слов не говори, в глаза мне посмотри, и я пойму тебя”…
– Однажды я выпустил сольный альбом… Несмотря на ироничные взгляды коллег, в том числе и Березина, я сказал, что поскольку вокально-инструментальные ансамбли – это молодежное явление, то я должен попробовать сделать собственную карьеру. Сначала все отнеслись к этому иронично, меня не выгнали, на дверь не указали, но когда вышли в свет мои первые альбомы и стали распространяться через сеть подпольных «писателей», и когда они получили успех, ситуация начала развиваться иным образом.
Там еще какой-то бунт против Слободкина был… Что он груб бывает с музыкантами, не дает нам песни петь. Глупо это все, конечно, было. Ведь Слободкин нам, в конце концов, давал деньги. Главное было не то, какие мы великие артисты, а то, что у нас был замечательный Слободкин. А администратор он был просто супер! Я видел его в работе. Как-то пришел к нему домой, что-то там ему показать, а он звонил по межгороду в разные места. Как он с ними разговаривал? Это что-то. Было четко и конкретно. Он свои условия навязывал очень жестко. По размещению артистов, по транспорту, по количеству концертов.
В том концерте в Воскресенске мы исполняли песню “Туман” из к/ф “Хроника пикирующего бомбардировщика”. Мы играем вступление, а дальше должен был вступать Май. Он не вступает. Мы опять играем вступление, он опять не вступает. В общем, с этой песней мы провалились. А последней была “Червона рута” Добрынина. Он возил с собой магнитофон и гитару подключал через него, создавая эффект реверберации. И вот он спел эту песню, а у него там был такой лихой “запил” гитарный. Мы ее спели и ушли. Минут через пять прибегают к нам и зовут на сцену. А там, как раньше в Москонцерте говорили, стоит “стон”. Нас не отпускают. Пришлось еще раз ее петь.
Кстати, бытует мнение, что впервые словосочетание «Rock & Roll» как название нового стиля употребил в 1951 году ди-джей Алан Фрид, с тем, чтобы отмежевать его от “Rythm & Blues” и успокоить “моральное большинство” белых американцев, крайне отрицательно относившихся – как к новому стилю, так и к факту популяризации черной культуры среди белых. Занятно, что на черном слэнге тех времен словосочетание «Rock & Roll» означало половой акт, или попросту траханье. И Алан Фрид, пытаясь ублажить “моралистов”, сам того не подозревая (он просто воспользовался словами из какой-то песенки), дал целой субкультуре весьма “аморальное” название.
– Честно говоря, то, что записывали «Самоцветы» на пластинках, и то, что исполняли на концертах, это были будто два разных ансамбля, – рассказывает Полонский о работе в «Самоцветах». – И мы не раз сталкивались с тем, что пипл бывал просто в недоумении. Все ждут «Мой адрес – не дом и не улица», «Вся жизнь впереди», «Багульник», а тут выходит Пресняков и 15 минут играет на саксофоне-синтезаторе и обламывает их так, что… И мы столкнулись там с такой проблемой: если у тебя есть вывеска, то под этой вывеской и работай! Если написано «Магазин гвоздей», то и торгуй гвоздями. А написано «Парфюмерия»…
– Этот взрыв сейчас превратился в легенду. Почему вторая волна осталась и о ней говорят? Потому что появились студии, появилась возможность что-то писать даже несмотря на весь этот «застой». Потом Юра поставил свой «сольник», записанный в с 1982 по 1985 год в Нью-Йорке. Это – мелодичный хард-рок, столь популярный в те годы. Хорошо сыгранный и спетый, этот альбом в те времена мог бы быть у нас не менее популярен, чем записи «Круиза» и «Альфы». «Сольник» называется «Один за всех» и в его песнях слышится огромная ностальгия по Родине.
«Главное в том, – говорит Алексей Вайт-Белов, – что он давал свободу. Он приносил нам гармонию и даже не говорил, что ему нужно. Мы сами придумывали ему форму произведения. Но какую форму? Форму не мелодическую и не гармоническую – это он придумывал, а мы придумывали ему ту жесткую современную форму, в которую вкладывали дух времени! Конечно, каждый человек может сыграть написанную гармонию, а как ты будешь в этом ритме играть – это уже зависит от того, под какой стиль ты заточен, каким стилем ты лучше всего владеешь. Мы играли блюз и рэгги. Вот он приносит, а мы ему предлагаем сделать так-то и так-то, хотя мы еще не знали, какая будет мелодия – он даже не пел слова, он нам просто мурлыкал. Тухманов чувствовал… талантливых людей.
